- Как же можно, когда, ты сам говоришь - такая обстановка.
- Вот, вот. Обстановка. Когда кругом шайки! Когда мы вышли их ловить! Какое я имел право отпустить Дибича одного?
- Но... он ведь сам... И потом, разве ты ему начальник? Ведь ты не мог запретить, правда?
- Но, значит, не имел права и отпускать. А я еще сам ему предложил. Надоумил. Толкнул на этот шаг.
- Но ты же хотел ему добра, Кирилл! - сказала Вера Никандровна, сочувственно заглядывая сыну в глаза.
- Вот именно, добра, - воскликнул он, срываясь со стула и опять отходя к окну. - Почему же у меня не хватило мужества сказать потом его матери, что я ему хотел добра?! Я хотел доставить ее сыну удовольствие. Почему же мне было стыдно, и ужасно, и страшно к ней идти? Я хотел сделать ее сыну приятное, разнежился, растрогался. И его убили. В конце концов разве не я виноват, что его убили, нет? Как ты думаешь?
- Я думаю... ты зря себя казнишь. Ты не можешь отвечать за стечение... такое трагическое стечение случайностей. Не можешь укорять себя, что хотел сделать хорошее, доброе дело.
- Доброе дело, в результате которого погиб добрый человек, так? Знаю я такое добро! Добро из импульса. Без ума, без разума, без смысла. Просто так - потому, что приятно. Тебе самому приятно. Чтобы про тебя подумали, что ты добренький. Ну вот, я добренький. Мне было приятно доставить человеку удовольствие. А человека нет. И какого человека, мама, если бы ты знала!..
Он навалился на подоконник, высовываясь наружу, чтобы глотнуть еще не развеянной утренней прохлады.
Вера Никандровна, подождав, сказала:
- Если бы человек всегда рассчитывал, к каким последствиям может привести благородный поступок, хорошие побуждения были бы мертвы. Я помню твой рассказ о Дибиче. Если бы он стал рассуждать, он, может быть, пришел бы к выводу, что лучше отдать тебя под суд за пораженческую агитацию на фронте. А он не отдал.
Кирилл не ответил. Она еще помолчала, затем спросила:
- Как же встретила тебя мать Дибича? Ты ей помог чем-нибудь?
Кирилл вернулся к столу. Огорченная и нежная улыбка медленно появилась в его глазах.
- Что же ты спрашиваешь? Как встретила мать! Да ты сама-то кто, мама, а?
- Правда, - слегка потупилась Вера Никандровна, - все так понятно, к сожалению...
Они переговаривались редкими словами, когда к ним постучали. Дверь приоткрывалась неуверенно, точно младенческой рукой, и Вера Никандровна встала из-за стола, думая встретить в передней кого-нибудь из своих учеников. Но дверь вдруг решительно отворили.
- Вера Никандровна, вы? - громко спросила Лиза, останавливая глаза на Кирилле, не в силах оторвать их от него, но движением всего тела показывая, что хочет подойти к Извековой.
Она была очень бледна, насильственно вежливая улыбка не оживляла, а мертвила ее еще больше и делала неловкой. Первые слова, к которым она, наверно, приготовлялась, прозвучали у нее почти звонко, как крик, но голос упал, едва она опять заговорила:
- Простите, что я так...
- Лиза?.. Елизавета Меркурьевна? - прервала ее Вера Никандровна, тоже оборачивая взгляд на Кирилла.
Он поднялся, услышав это имя и только теперь поняв, кто эта женщина.
- ...что я так непрошено, - досказала Лиза, все продолжая глядеть на него.
Она глядела на него, как смотрят на человека, в котором увидели то, что ожидали, и который поражает именно тем, что - несмотря на долгую разлуку - остался совсем прежним и перемены не властны над ним. Не только в существе своем, заложенном во взгляде и незабываемых прямых чертах лица, Кирилл казался Лизе прежним, но также его наружная стать, с этим ремнем, в этой гимнастерке, повторялась в настоящем, как точное отражение былого.
Он тоже смотрел на Лизу. Вся она была для него нова, но будто новизной подновленного здания, за которой только значительнее видится протекшее время.
Он первый подошел к ней и быстро протянул руку.
- А я к Вере Никандровне, - сказала она, в тепле его жестких пальцев ощутив холод своей руки.
- Так что же? Я должен уйти? - улыбнулся он молодо.
- Нет. Я... тоже и к вам, - призналась она, смущаясь чуть не до слез.
- Выходит, уйти надо мне? - засмеялась Вера Никандровна.
Поздоровавшись и не отпуская руки, она подвела Лизу к столу.
Начался разговор, который должен был помочь справиться с замешательством, - о том, что Лиза похудела и что она не совсем здорова; что Вера Никандровна видела ее два раза в театре, но это было давно, и тогда Лиза была полнее; что вот уже она вырастила большого сына и что Кирилл познакомился с ним на рыбной ловле - славный мальчик, весь в нее; что - верно ли, будто она вышла снова замуж - и за кого (это, конечно, Вера Никандровна).
- За одного сослуживца. Нотариуса, - ответила Лиза, - собственно, за помощника нотариуса, - сразу поправилась она.
- Какую же вы носите фамилию?
- Старую... как сын.
- А фамилия мужа?
- Ознобишин.
- Ознобишин? - переспросила Вера Никандровна и повторила, задумываясь: - Ознобишин, - и поднялась и пошла в другую комнату.
- Нет, вы, пожалуйста, не уходите, - остановила ее Лиза, - я хочу, чтоб вы...
- Я сейчас вернусь...
Так Лиза осталась вдвоем с Кириллом.
Только на одно мгновение наступило молчание, и это мгновение напугало Лизу. Оба они думали о своем прошлом, оба видели его с подавляющей ясностью, и Лиза чувствовала, что никогда не найдет в себе сил словами коснуться этого чудом ожившего прошлого. Кирилл помог Лизе быстрым вопросом, мягкость которого и прямота отрезвили ее:
- У вас что-то неотложное ко мне, правда?
- Простите, что я решилась. Это важно... не для одной меня. И вы не откажете, нет?
- Вы только не извиняйтесь.
- Вы один можете помочь. Я прошу за отца.
Она остановилась, ожидая, что он начнет спрашивать. Но он молчал, и ей показалось - его глаза тускнели.
- Я узнала, что отец арестован. Что он в тюрьме. На барже. Вы знаете, есть тюрьма на Коренной?
Он молчал.