Улыбка Рагозина показалась Кириллу еще более неожиданной. К ее хитроватой нежности присоединилось нечто заискивающее, как у бабушки, которая не может досыта налюбоваться внучком. Это удивительно шло к лицу лысого, вдруг словно постаревшего человека и одновременно так не вязалось с установившимся обликом слегка сурового, ироничного Рагозина, что Кирилл захохотал. Петр Петрович, смутившись, тоже рассмеялся. Добродушный их смех наполнил палату гулом, и только Ваня сохранял серьезность, неодобрительно следя за отцом и новым своим знакомым.
- Садись, - сказал Рагозин, отодвинув под простыней ноги и показывая сыну на край койки. - Теперь, видно, моя очередь рассказывать истории, а?
- Да, как же это случилось? - воскликнул Извеков.
- У нас с Ваней вроде бы одно подшефное судно оказалось: канонерка "Рискованный". Я ее - помнишь? - перевооружал, а он на ней плавал...
Рагозин начал рассказ, стараясь говорить без затяжек, а в это время память его десятый раз повторяла подробности, которые казались очень значительными и без конца к себе привлекали.
Петр Петрович встретил сына на госпитальном пароходе, через день после того, как был доставлен ботом с "Октября" и госпиталь, заполненный ранеными, направился в Саратов.
Боли немного отпустили Рагозина, хотя еще мучило чувство, будто он окружен хмарью, и мозг работал урывками, с усилиями пробивая мысль сквозь эту хмарь. Думать было не только физически тяжело, но и неприятно, потому что все сводилось к сознанию огромной неудачи и безрезультатным поискам ее причин.
К тому дню, когда Рагозин был ранен, его уже обогащал опыт боевого похода, и он жил с ощущением, что идет все время куда-то вверх. Он инстинктивно слышал в себе неизвестное прежде качество, не думая его определить или как-нибудь назвать, - качество нового умственного глазомера. Как никогда, он далеко видел и знал, как надо действовать. Он словно бы взобрался на высоту, с какой можно было легко помогать успеху оружия, которое носил народ.
И как раз в это время все достигнутое будто и не достигалось Рагозиным; поход кончается отступлением, и сам он угрожающе полно испытывает личное свое бессилие.
В одну из таких минут урывочной работы мысли в каюту к Рагозину зашла медицинская сестра и сказала, что его хочет видеть один мальчик из команды парохода.
Позже Рагозин понял, что его поразила не столько сама встреча с сыном, сколько то, что он предчувствовал эту встречу с момента, когда комиссар "Рискованного" доложил ему о мальце, которого надо списать на берег. Услышав от сестры о мальчике из команды, Рагозин тотчас решил, что это тот самый малец, которого он приказал списать не на берег, а в госпиталь. Он вспомнил малолетков-бахчевиков на лодках под Быковыми Хуторами, и разрыв снарядов в воде, и перепуганный плеск весел, и свой страх за гребцов, и свою злобу, и то, что страх, злоба слились тогда с болью за сына. Теперь он уже не сомневался, что увидит его, потому что мальчик из команды - не кто иной, как сын. Уверенность эта несла с собой живительный приток крови к мозгу, и хмарь, мешавшая думать, развеялась, а боль отошла и угнездилась где-то поодаль.
Разговоры с сыном на пароходе были короткими (врачи не разрешали мальчику подолгу оставаться у раненого), но Рагозин на все лады перебирал в уме каждое слово этих разговоров, и они жили в нем незатухающим светом.
- Ты что же от меня с квартиры удрал? - спросил Петр Петрович, когда Ваня, войдя в каюту, прислонился к косяку и смотрел, как провинившийся упрямец - боязливо и дерзко.
- Получилось хорошо, что удрал.
- Почему это хорошо?
- Буду теперь ухаживать... братом милосердным.
- А-а, ну спасибо... Какой же ты мне брат, если ты... Знаешь, кто мне ты, а?
- Знаю.
- То-то и есть... знаешь!
- Я еще и тогда знал, на квартире.
- Знал, а сбежал!
- Ага.
- То-то... ага!
- А что?
- Зачем, говорю, сбежал, если знал, кто я тебе?
- Ну так что ж, что знал?
- Как - что?
- А так.
- Разве от отца бегают?
- Еще как!
- Может, от дурного отца. А я тебе хорошего желаю. Радуюсь, что тебя нашел. Ты-то рад?
Ваня заложил руки за спину.
- Кабы мне сказали, что вы - комиссар... А то я спросил, а мне говорят - он на счетах считает. Все равно, как в детском доме... булгалтер.
- Булгалтер! Эх, грамотей!.. А разве бухгалтер - это плохо? Я тебе покажу одного бухгалтера - Арсения Романыча. Посмотри, как его ребята уважают.
- Как бы не так - булгалтер! Я знаю, кто он.
- А кто же он?
- Он как художник.
- Вон куда ты! - улыбнулся Рагозин. - Пожалуй, верно - как художник... Ну вот, я тебя отдам учиться, будешь художником.
Ваня замолчал. Рагозин с нетерпением ждал ответа.
- Не умеешь - так учись не учись! - сказал Ваня убежденно.
- Уменье придет с наукой.
- Видел я таких! Учатся, учатся! А я подошел - раз! И сделал.
- Ишь... - только и сказал Рагозин, удивленно рассматривая маленького гордеца.
Уже тогда он предугадывал, что судьба этих едва возникавших отношений будет зависеть от желания сына учиться, и в новую встречу опять заговорил с ним о том же. Ему казалось - то, что он считал главным и необходимым в жизни, составляет главное и необходимое также в жизни мальчика. И он терялся, сталкиваясь с совершенно непохожими воззрениями Вани.
- Выучишься как следует работать, будешь приносить пользу, - сказал Петр Петрович внушительно.
- Откуда приносить? - наверно, не понял Ваня.
- Ну, как тебе объяснить... Был когда в музее?
- Был.
- Понравились тебе картины?