- А почему бы вам, правда, не сочинить для студии революционную пьесу? Таланты, наверно, найдутся, - сказал Извеков.
- Мы уже просили Александра Владимировича, это было бы замечательно! порывисто обернулась к нему Аночка.
- В самом деле, - в голос ей вторил Кирилл, - если мы уговорим Петра Петровича субсидировать студию, будут и средства на хорошую постановку.
- Вон он где, союзник-то! - сказал Рагозин. - Тратить народные деньги на журавля в небе меня не уговоришь.
Аночка быстро привстала.
- Но вы же слышали - мы совсем не журавль! Обыкновенная любительская синица в кулаке Егора Павловича!
- И синица меня не уговорит, - улыбнулся Рагозин.
- Ведь все так просто! - воскликнула Аночка, оборачиваясь к Кириллу, уверенная, что найдет опору. - Представление о каком-то журавле получается оттого, что спор поехал бог знает куда! Зачем спорить о том, что когда-то будет с искусством или чего с ним не будет? Будущее всякий видит по-своему. А вы посмотрите, что сейчас уже есть, и все станет ясно. Есть совершенно новый молодой театр. Это можно сказать без скромничанья.
- Красноармейцам ваш театр понравится? - спросил Рагозин.
- Конечно!
- А на фронт вы с ним поедете?
- Конечно! Егор Павлович, поедем ведь?
- Это одна из наших целей! - тотчас подтвердил Цветухин.
- Да я просто убеждена - если вы посмотрите, как мы репетируем, так сразу и дадите денег!
- Непременно даст! - весело выкрикнул Кирилл.
Рагозин нахмурился на него, сказал тихо:
- Ты меня в это дело вштопал, так теперь я уж хозяин: на ветер деньги пускать не намерен.
- Честное слово, я ни при чем, я только проголосовал за тебя со всеми... И ты вникни хорошенько, дело не пустяковое. (Кирилл опять подошел к столу.) Товарищ Пастухов нам не ответил, поработает ли он для революционного спектакля?
- Пока меня еще не осенило подходящей темой, - ответил Александр Владимирович любезно.
- А если мы вам подскажем?
- Подскажете... замысел?
- Да.
- Вероятно, не подскажете, а... закажете?
- Назовите так.
- Замысел художника - это его свобода.
- На вашу свободу не посягают. Но не найдется ли в ее пределах нечто такое, что понравилось бы молодому театру? Ведь ваши прежние пьесы кому-то нравились?
- Они нравились публике.
- Надо думать, вы немного зависели от того, кому нравились. Сейчас явилась другая публика.
- Вы хотите сказать - я теперь буду зависеть от вас?
- Очевидно, если ваши новые труды понравятся новой публике.
- Устанавливая зависимость, вы меня лишаете свободы.
- Это прежде всего касается ваших бывших заказчиков, которых я лишаю свободы ставить вас в зависимость.
- И берете эту свободу себе?
- Она мне принадлежит. Это - мой вкус.
Пастухов слегка передернул плечами и проговорил с той наставительной интонацией, в какой преподносится басенная мораль.
- Это было больше десяти лет назад. Я был новичком в искусстве и довольно много ходил по разным кружкам и собраниям. Однажды меня привели на совещание редакции "Золотого руна". Хозяином его был известный и вам Рябушинский. Чем-то он был рассержен и заявил примерно так: "Я вполне убедился, что писатели то же, что проститутки - они отдаются тому, кто платит, и если заплатить дороже, позволяют делать с собой что угодно..."
- Ну, вы великолепно поддерживаете меня! - перебил Извеков.
Пастухов испытующе помедлил.
- Ведь вы не хотите сказать, что ваш взгляд совпадает с Рябушинским?
- Я хочу сказать, что мы вас освободили от рябушинских!
- Благодарю вас. Позвольте мне воспользоваться освобождением.
- Пожалуйста, - сказал Кирилл, поворачиваясь к Цветухину. - Это значит только, что искусство революции будет жить без особого расчета на вас. Думаю, оно обойдется.
- Я надеюсь тоже, - отозвался Цветухин.
- А я думаю, - заявил Рагозин, вставая, - пока такие дискуссии продолжаются, моим финансам вступать в игру рано.
- Может быть, сегодня рано, а завтра поздно, - сказал Кирилл. - В помощи отказывать мы не имеем права. Надо различать, что - наше и что не наше. Столкуемся с клубом, в котором студия занимается, и если дело за деньгами, деньги найдутся. Ты зайдешь ко мне, Петр Петрович?
Он поклонился так, словно предназначал поклон одной Аночке, следившей за ним благодарно и строго, и ушел, вдруг будто спохватившись, что у него расстегнут воротник рубашки, и неловко прилаживая его на ходу.
Прощание с Рагозиным вышло суховатым. Пастухов направился из кабинета первым, обиженный и недоступный, до самой улицы не обернувшись на своих молчаливых спутников.
У дверей, посторонившись от прохожих, все трое по очереди взглянули друг другу в глаза. Пастухов спросил, как будто в смущении:
- Я, кажется, подпортил тебе, Егор, карьеру? Но себе тоже. И ты не унывай. Война - время легких карьер. Революция - вдвойне легких.