И сколько тот их не просил,
Афоним гроша не скостил...
Людскою жадностью сраженный,
Вдовец едва добраться смог
В свой табор, в траур погруженный,
Все рассказал и с горя слег.
Но делать нечего: цыгане,
Перетряхнув узлы, карманы,
Кой-как оплату наскребли
И тем детинам принесли.
Гробовщики переглянулись,
Смутившись... но, пожав плечьми,
Не повинились пред людьми
И за мошною потянулись...
Содрав три шкуры с голытьбы,
Людей неласковой судьбы.
В шинок сходивши, заложили
Гнедого с Чалым в драндулет,
Инструментарий погрузили
И в табор поторили след.
Цыгане слезно затужили
И в гроб старуху положили;
Накрыли крышкой и по ней
Забили с дюжину гвоздей.
Гробовщикам свой груз печальный
Препоручили. А затем
Старшой велел сниматься всем,
И отбыл табор в путь свой дальний,
Кляня гробовщиков скупых
За жадность и бездушье их.
Детины тронули к погосту.
Приехавши, спустили гроб.
Горилки приняли грамм по сту,
Работалось спорее чтоб.
Для ямы место подыскали,
О том о сем порассуждали
И, оголившись до пупа,
Подналегли на заступа.
Но дело двигалось неспоро:
Коренья, камни, разный хлам
Им попадались тут и там.
Земля противилась... И вскоре
Афоним выбился из сил;
Передохнуть он предложил.
- Ананий, мы сегодня ели?
Спросил, уставясь на мозоль.
- Пол-ямы вырыть не успели,
А в теле слабость, дрожь и боль.
Не может быть, чтоб с перепою!