- Думаю, что это консоль.
- Вы думаете, это мрамор? Вы, наверное, почтеннейший, думаете, что это мрамор? А это вовсе не мрамор, а алебастр. Видели ли вы что-либо подобное?
При последнем вопросе Вильк поморщился. А фабрикант повел его дальше.
- Видите ли вы, сударь, эту шкатулку?
- Вижу эту шкатулку.
- А как вы думаете, украшения на ней - это что?
- Бронза.
- Так вы, почтеннейший, думаете, что это бронза? - Тут фабрикант чмокнул, крякнул, хрюкнул и в тихом экстазе добавил: - Зо-ло-то! Видали вы что-либо подобное?
Вильк смерил его взглядом с ног до головы. Фабрикант не заметил этого и добродушно сказал:
- У кого такое добро, тому в жизни повезло.
А через минуту снова:
- Вы, сударь, видите этот портрет? - Тут он указал на собственный портрет, висевший между двух зеркал в салоне.
- Вижу. Наверное, это золотой телец?
- Телец - это телец. А это - мой портрет. И где же тут рога? Что это вы, сударь, говорите?
- А то, что рисовали тельца, а получился ваш портрет. А рога лежат в вашей кассе.
- Хо! Хо! Вильк показал старошляхетские зубы, - говорили в таких случаях в Варшаве.
Но Вильк утверждал, что говорить здесь о "старошляхетстве" глупость, и, несмотря на мои доводы, что он лишает факт колорита, стоял на своем:
- А пусть не кичится передо мной своим богатством!.. Homo sum*, повторял он не без гордости.
______________
* Я - человек (лат.).
Такие ложные взгляды заронила в него жизнь. Он вынужден был работать и бороться с нищетой. О, будь у него порядочное именьице, в мозгах у него, конечно, прояснилось бы.
Того же мнения был и мой приятель. В конце концов Вильк был чудак. Я его спросил однажды, зачем он столько работает, имея уже кое-какие деньжата, и что он думает делать дальше.
- Землю пахать, - ответил он коротко.
Я удивился.
- Слушай, Воршилло! - продолжал он. - Не говоря уж о том, что личная склонность влечет меня к земле, есть у меня и другие соображения. Распространение здравых и честных принципов, хотя бы сотня глупцов и смеялась над ними, - это обязанность честного человека. Город - источник мысли: тут у вас литераторы, газеты, книги, что угодно! В деревне же нужны примеры, там книг не читают. Вот потому я и еду в деревню, чтобы быть таким примером. А еще и потому, что мне так нравится.
Ах, читатель! Я, как и ты, понимаю, что он говорил глупости. Но я не посмел ему перечить, и мой приятель, образец хорошего тона, тоже не посмел, хотя оба мы не раз насмехались над подобными принципами. Высмеяли мы их и на этот раз, но лишь тогда, когда Вильк уже ушел: он говорил так смело и как-то так прямо глядел в глаза, когда говорил! Впрочем, хотя всякий благовоспитанный человек и должен быть чуть-чуть blase*, все же эти принципы несносны, непрактичны, опасны для нашего спокойствия. Однако над ними нельзя смеяться вслух, чтобы не слишком дразнить canaille.
______________
* Пресыщенный (франц.).
Итак, Вильк поселился в деревне. Он всегда обладал тем, что называется сильной волей. Окончив университет, он довольно быстро скопил немного денег сверх небольшого капитальца, который у него уже был, и купил Мжинек. В Варшаве его считали сумасшедшим, но он был доволен.
Хозяином он был хорошим, - он ведь изучал теорию сельского хозяйства и естественные науки. Был он весел и счастлив. Я видел все его письма к одному другу; первое из них, довольно примечательное, я здесь приведу.
"Я всегда любил природу, - писал Вильк. - Душа моя сохранила нетронутой впечатлительность к ней. Будь я поэтом, я воспел бы красоты моего Мжинека, но и не будучи им, я чувствую их во всей полноте. Ты не поверишь, как я счастлив!
Опишут тебе мои "Erga kai hemerai"*. Я работаю, как мужик: на заре сам выхожу с плугом в поле. Какие летом роскошные утра! Небо сияет, погода стоит великолепная. Свежесть и бодрость разлиты во всем. С лугов подымается пар, постепенно затихает кваканье лягушек, теперь очередь пташкам забить утреннюю зорю. Пробуждается земля, просыпается и деревенька; тут заскрипит журавль у колодца, там заревут волы. Душа радуется, Франек! Вот и пастух уже играет на свирели. Вот и девушка, ранняя ласточка, заплетая косу, заводит: "Дана, ой, дана!" В маленьком сельском костеле прозвонят к заутрене; тут и я бормочу молитву, покрикивая время от времени на волов. И вот уже, куда ни глянь, все пришло в движение. Люди хлопочут, трудятся на пашне. Короче говоря: я счастлив.
______________
* "Труды и дни" (греч.).
В полдень ложусь в тень под липами, читаю что-нибудь либо слушаю пчелиный хор над головой. Вечерами еще читаю или обдумываю то, что делал днем и что нужно сделать завтра. Одиночество мне не в тягость. Кроме старой ключницы да нескольких батраков, я никого не знаю во всей округе. Я решил на время оставаться немым примером для других; прежде всего поставить хозяйство Мжинека на образцовый лад, навести порядок, удобрить почву, извлечь из нее как можно больше пользы - это моя первая задача. Я заметил, что здравые и честные мысли потому так трудно прививаются и считаются краснобайством, что те, кто их провозглашает, меньше всего подтверждают их соответственными поступками. Сколько проповедников, возвещающих прекрасные принципы, должны были бы расхохотаться, если бы посмотрели друг другу в глаза! Повторяется история римских авгуров с той лишь разницей, что наши авгуры - а в этом вся суть - бестолковы. Так и есть, Франек! Бестолочи больше, чем злой воли. Впрочем, на деле результат получается тот же. Мне кажется, что понимание этого делает меня сильнее их. Но я не собираюсь читать кисло-сладкие проповеди, я хочу дела, а не споров. Пока что я учу своих батраков читать. Ты не поверишь, как они сначала этому противились. Когда не помогали уговоры, я брал одного-другого за шиворот и, пригрозив палкой, заставлял учиться; теперь они уже сами убедились и благодарят меня. Покамест я всем доволен. Дело идет, Франек, идет! Обо мне уже, наверно, немало судачат в окрестности; интересно, как мы здесь поладим. Вчера видел амазонку, проезжавшую мимо моей хижины. Ах! одного недостает мне в доме - женщины! Я просто истосковался по любви; к ней рвется вся мужская сторона моей натуры. Мне нужна любовь, мне нужно иметь жену и детей.
Обнимаю тебя
Вильк Гарбовецкий".
Письма эти мне достались от Франека, которому были адресованы, потому-то я и знаю так хорошо все, что касается Вилька. О чем говорили не только в окрестности, но и в самой Варшаве. Дамам нашим его поведение казалось оригинальным; даже мой приятель готов был ему, простить, что он поселился на хуторе и трудился, но... ходить самому за плугом... C'est affreux... c'est une honte!*
______________
* Это ужасно... это позор! (франц.).
Меж тем время шло месяц за месяцем, а в Мжинеке с каждым днем что-нибудь да улучшалось. Хорошо обработанная земля уже в первую жатву дала обильный урожай. Вильк даже получил немалый доход; плантация свеклы оказалась удивительно выгодной. К тому же он завел шелководство, больше стало у него и инвентаря. Все удивлялись его энергии, и вскоре вся округа говорила только о нем. А этого Вильк и хотел.
Наконец, он появился в обществе. Сперва он познакомился с уездными чиновниками, с которыми volens nolens* надо было поддерживать отношения. И сколько глупостей он при этом натворил! Ну что ему было за дело до того, что чиновники в маленьких городишках после службы не делают решительно ничего, а в служебные часы зубоскалят или сидят сложа руки? Ведь в этом нет ничего предосудительного. Вот несколько сцен из этих его отношений, описанных им самим в письмах.
______________
* Волей-неволей (лат.).
Однажды в доме уездного казначея, отца двух красивых дочек, Вильк сказал одному из чиновников:
- Господин Людвик, предлагаю вам заключить коммерческий союз.
Людвик был помощником судейского писаря и самым большим франтом в городе: он ходил в высокой касторовой шляпе, носил пенсне, а на пальце большой перстень с гербом. Этот перстень он купил по случаю у Гольдерива, но герб выдавал за свой родовой и таким образом стал аристократом. Разумеется, он был влюблен (кто не влюблен в маленьком городке?), и выражение лица у него было всегда мрачное и торжественное, что придавало ему вид весьма достойный и важный.
- А какой, собственно, союз вы мне предлагаете?
- Коммерческий. Я устраиваю читальню.