70679.fb2
Мне очень захотелось послушать, о чем же это они говорят с Подгорным, для чего такая конспирация. Обычно Игнатов любил демонстрировать свои близкие отношения с членами Президиума ЦК и громко кричал в трубку: "Здравствуй, Леня!" или "Привет, Коля!"
Только я спустился с крыльца, как заметил приближающуюся по дорожке фигуру.
- Вася, а где Николай Григорьевич? - окликнули меня.
Это был Трубилин. Он не заметил, куда делись Игнатов, Титов и Воробьев, и теперь разыскивал их по парку.
- Вот там все собрались, - показал я Трубилину на освещенное окно кабинета.
Он заторопился в дом, но тут же вернулся.
- Все прячутся. Они все знают, а я ничего не знаю...
- О ком это вы?
Трубилин встрепенулся:
- Не буду говорить, ну их... Я и без них все знаю, ведь все постановления идут через меня...
Бормоча что-то себе под нос, он скрылся в темноте.
Из кабинета вышли Игнатов, Титов и Воробьев. На ходу они вполголоса о чем-то говорили, - видимо, обсуждали разговор с Подгорным. Заметив меня на крыльце, они умолкли и начали прощаться. Краснодарцы остались ночевать на соседней даче, а остальные отправились по домам.
Утром, проводив краснодарцев домой, Николай Григорьевич пригласил меня на прогулку. Разговор крутился вокруг вчерашнего приема.
- Видишь, никто за него и тоста не поднял. Это хорошо! - с удовлетворением произнес Игнатов.
- За кого "за него"? - не понял я.
- За Никиту.
Без видимой связи с предыдущим он добавил:
- Титов - хороший человек.
Это была его обычная оценка окружающих: те, кто согласен с Игнатовым, поддерживает его, - хорошие люди, остальные - нехорошие, разных оттенков.
- Ничего, Вася, - успокоил он меня, - подожди немного. И у тебя впереди есть перспектива. Не волнуйся.
Я не стал уточнять, что он имеет в виду, и разговор перешел на рыбную ловлю.
Больше ничего примечательного в Сочи не произошло. Отпуск подходил к концу, и я еще раз напомнил Николаю Григорьевичу, что он собирался заехать в Армению.
- Не поеду. Заробян был у Брежнева в Москве. Пора домой собираться, ответил он.
В Москву мы вернулись 19 сентября. В понедельник я был у него на даче, занимался устройством различных хозяйственных дел. Игнатов часто использовал меня в качестве секретаря, и в этот раз, увидев меня, попросил соединить с Кириленко, отдыхавшим в Новом Афоне. Трубку взял дежурный и, узнав, кто спрашивает, ответил, что Андрей Павлович купается в море и к телефону подойти не может.
Этот ответ, к моему удивлению, привел Игнатова в волнение.
- На самом деле купается или говорить не хочет? - бормотал он, ни к кому не обращаясь.
Нервничая, Николай Григорьевич стал названивать Брежневу в ЦК. Трубку "вертушки" взял секретарь:
- Леонида Ильича нет на работе и сегодня не будет. Он заболел.
Тут Игнатов совсем разнервничался. Шагая из угла в угол, он приговаривал:
- Болеет или не болеет? Что это у него за болезнь? Нужная это болезнь или ненужная?..
Почувствовав себя лишним, я вышел.
Вернулся я в кабинет примерно через час. Игнатов сидел в кожаном кресле и умиротворенно улыбался.
- Ничего. Все в порядке. У него просто грипп. Все нормально, - сказал он.
Я не понял: почему грипп у Брежнева - это нормально?.. Но этот разговор добавил к списку необычных событий, происходивших в течение последнего месяца.
Если сложить все эти мелочи вместе, получается подозрительная картина. Недомолвки, намеки, беседы один на один с секретарями обкомов, неожиданная дружба с Шелепиным и Семичастным, частые звонки Брежневу, Подгорному, Кириленко... Почему упоминается ноябрь? Что должно быть сделано до ноября?
Галюков стал пересказывать различные эпизоды, характеризующие отношения Игнатова к моему отцу: одни относились к прошлым годам, другие произошли совсем недавно.
Дурной характер Игнатова был известен всем, не была секретом и его неприязнь к Хрущеву, он не мог смириться с неизбранием в состав Президиума ЦК. И раньше Игнатов после нескольких рюмок любил поговорить в своем кругу о том, что всю работу в ЦК тянет он, остальные бездари и бездельники, а Хрущев только штампует подготовленные им решения и произносит речи...
Я взглянул на часы - гуляли мы почти два часа. Стало совсем темно. Мы повернули к машине.
Я поблагодарил Василия Ивановича за сообщение, заверил, что отношусь к его словам с полным доверием и со всей серьезностью. Пообещал, как только появится отец, сразу же пересказать ему все. На всякий случай попросил номер домашнего телефона - вдруг что-то понадобится. Василий Иванович неохотно продиктовал мне его.
- Сергей Никитич, пожалуйста, звоните мне только в случае крайней необходимости, - нерешительно сказал он. - И прошу вас ничего по телефону не говорить, только условиться о встрече. Мой телефон прослушивается, я в этом убежден. Даже проверял: не платил за телефон долгое время. По всем законам аппарат должны были отключить, а этого не сделали. Значит, меня подслушивают, - заключил Галюков.
Я опять почувствовал себя участником детективной истории - слежка, подслушивание телефонов, заговоры. Все это было непривычно, жутковато и нереально. До сего времени я жил в убеждении, что КГБ и другие службы находятся в лагере союзников. Им можно доверять, на них можно опереться. Сколько я себя помню, вокруг дома стояла охрана из людей в синих фуражках. Я всегда видел в них своих друзей, собеседников и даже участников детских игр.
И вдруг эта организация повернулась другой стороной. Она уже не защищала, она выслеживала, знала каждый шаг. От таких мыслей по спине начинали бегать мурашки.
В глубине души я надеялся, убеждал себя, что этот дурной сон пройдет, все выяснится и жизнь покатится дальше по привычной колее. И все же что-то говорило: нет, это очень серьезно, и, как бы ни сложились дальнейшие события, по-прежнему уже ничего не будет.
Как выяснилось позднее, и Галюков, и я были одинаково наивны в оценке возможностей КГБ. Его опасения о прослушивании домашнего телефона оказались только частью истины. Телефон правительственной связи на квартире Хрущева тоже прослушивался, а наша встреча с Василием Ивановичем была зафиксирована от первого до последнего шага. И потом мы не могли сделать ни шагу без ведома компетентных органов.
Но в тот момент, уславливаясь о конспирации, мы, естественно, ничего не знали. Вернее, Галюков беспокоился, я же, на словах соглашаясь с ним, в душе посмеивался: у страха глаза велики. Впрочем, считал я, осторожность тоже не повредит. И ему будет спокойнее, независимо от того, правда это или нет, человек пришел с добрыми намерениями.
Пора было возвращаться. Без приключений мы выбрались на дорогу, огляделись: хвоста за нами не было. Святая простота!..
Через полчаса я высадил Василия Ивановича напротив его дома, пообещав позвонить, если возникнет необходимость. Еще раз поблагодарил за информацию.
Через несколько минут я въезжал во двор особняка. Дежурный закрыл ворота, и вот я уже отгорожен от внешнего мира. Здесь, внутри, все так знакомо, спокойно и незыблемо. Происшедшее там, за воротами, отсюда казалось совсем нереальным и неопасным.
Отца нет, он приедет через несколько дней, и пока можно заняться другими делами. Заговорщики подождут, никуда не денутся. Приедет отец и во всем разберется, все поставит на свои места.