- Какие вести, пан есаул Покотило? - смиренно осведомился начальник переправы.
- Вести добрые, пан Загорецкий; желаю перейти на ту сторону Днестра со своими сотнями, конями и телегами.
- По чьему велению?
- Государя Никоарэ.
- И государь последует?
Вмешался пан Тадеуш.
- С часу на час дожидаюсь славного гетмана, - сказал он.
- Тогда добро, - отвечал с некоторым удивлением пан Памфилий. - У государя есть, должно быть, дозволение и оправдательные грамоты?
Снова вмешался пан Тадеуш:
- Государь волен пройти, куда ему угодно, а оправдательными грамотами служат ему меч и войско его.
Начальник переправы окончательно смягчился.
- О, тогда мы не можем прекословить.
- И правильно поступаете, пан Загорецкий, - сказал есаул Елисей, разглядывая его оборванных и красноносых служителей. - Будь столь любезен, созови прочих своих ратников мне на помощь. Я в миг переправлюсь; у меня только двадцать пять телег; погружу их на паром, коней пущу вплавь вслед за конными сотнями, ниже по течению, - и все тут. Днестр ныне тих, вода спала от засухи. А когда прибудет государь Никоарэ, мы встретим его, как должно.
- Пособить-то можно, - с готовностью согласился Загорецкий, - да ратников у меня всего пятеро.
- Что ж, и то хорошо. Вознаградим их, как полагается.
Красноносая свита пана Загорецкого оживилась и двинулась к парому уведомить паромщиков.
Был теплый мягкий день бабьего лета. Ласково дул ветерок, прилетевший со Средиземного моря. Копье, правивший есаульской телегой, подъехал к тому месту, где стояли паны начальники. Дед Елисей приказал сделать привал и развести костер да достать из телеги бочонок старого меда.
В то время как Младыш Александру, вступив первым на правый берег, умело налаживал переправу, Алекса Лиса подгонял отставших всадников и возниц. Как водится, не мало было шуму, суматохи и криков. Наконец все переправились. Александру велел протрубить в рог - он более не в силах был переносить ни малейшей задержки. Но дед Елисей еще не закончил свое совещание с начальником переправы Памфилием Загорецким. В одну руку он вложил пану изрядный кусок жареного поросенка, а в другую - чашу, то и дело подливая в нее меду. Когда солнце опустилось к краю небосклона, пан Тадеуш уже призывал пана Памфилия излить свою душу и поведать друзьям о всех страданиях, выпавших ему на долю в сем грешном мире.
- Люди добрые и други мои, одни лишь напасти были мне уделом, я при жизни принял венец мученический, - жаловался пан Загорецкий.
- А что такое? Что за напасти, пан начальник, от которых вы так убиваетесь? - осведомился Копицкий.
- Ах, любезный мой пан Тадеуш, таких напастей и врагу не пожелаю...
Елисей Покотило, понимавший толк в политике, повел разговор должным порядком.
- Копье, - приказал он, - налей полный кувшин меду, принеси еще жареного мяса и пойди погляди, что поделывают королевские служители.
Копье отправился исполнять поручение, а дед Елисей обратился к пану Загорецкому, поникшему скорбной головой.
- Теперь говори нам все, друг Памфилий. Осуши сперва чашу и рассказывай, а я тем временем подолью тебе меду.
- Днем сижу и думаю, - приступил к рассказу пан Загорецкий, - а ночью гляжу и не понимаю... Вы, ваши милости, не страшитесь кометы?
- Чего же ее страшиться? - удивился Елисей Покотило.
- И я не страшусь, - продолжал королевский начальник переправы. Только нет мне покою ни днем, ни ночью от супруги моей.
- Чего же ей надобно?
- Желает знать, что предвещает сей небесный огонь. Так меня терзает, хоть беги на край света. Да и то сказать, за двадцать пять лет супружества она только и ищет какого-нибудь повода для драки. Царапает меня когтями своими и колет иголкой.
- Как же возможно такое поведение? - удивленно и гневно спросил пан Тадеуш.
- Да-да... - слезно жаловался пан Загорецкий. - А как явилась эта комета, это дьявольское, а не божье порождение, так моя жена совсем взбеленилась, бедняжка...
- Как ее звать?
- Аделаидой. До того рассвирепела бедная моя Аделаида, что швырнула мне в голову миску с супом. По счастью, суп был не слишком горяч.
- А ты, твоя милость, глядел на нее и не дал ей отпора?
- Да так и стоял, опустив руки и воздев глаза на образ богоматери. "Памфилий, - удивилась супруга моя, - теперь уж ты в самом деле похож на господа нашего Иисуса".
Пока начальник переправы проливал пьяные слезы, за Днестром вторично раздался звук рога, а солнце уже глядело на мир с самого края небосвода. С Ямпольского шляха донесся ответный клич рога. Дед Покотило и Копицкий поднялись и вскочили на коней, поняв, что приближается передовой отряд государя Никоарэ. А королевский начальник, совсем захмелев от старого меда, повалился на бок и заснул у костра, чуть озарявшего землю последними своими отблесками.
Примчался конный отряд, и всадники, осадив коней, остановились над рекой, внимательно оглядывая местность. Подъехал вслед за ними государев возок, запряженный четырьмя горячими белыми лошадьми, и над Днестром понесся к табору, расположившемуся на другом берегу, призыв турьего рога Иле Караймана.
Покотило и Копицкий вышли навстречу прибывшим.
- Через полчаса будет здесь и государь, - крикнул Иле, выглядывая из-под кожаного верха дорожного возка.
Атаман Агапие Лэкустенский, скакавший впереди отряда, остановился перед дедом Елисеем.
- Коли вести добрые, я к государю гонцов не стану отправлять.
- Вести у нас добрые, Агапие, - отвечал Покотило. - Видишь, на той стороне уже разводят таборные костры. От Константина Шаха были гонцы?
- Уговор у нас такой: нет вестей - значит везде спокойно и дело идет своим чередом. Последний гетманский гонец примчался, когда мы выступили с Острова. Подкрепил он наше предположение, что и Шах подойдет к Днестру со стороны ногайского рубежа ноября одиннадцатого дня таким же распорядком, как и мы: впереди Оплетин с головным отрядом, а вслед за Оплетиным - его милость Константин Шах.
Карайман и Агапие со своими лазутчиками удивленно глядели, как от берега спешат ратники, подходят к уснувшему у костра начальнику переправы, понимают его и, подхватив под руки, тащат к парому, на котором стояли последние телеги есаула.
Когда сгустились сумерки, прибыл и сам Никоарэ с главными силами своего войска. На востоке поднялась почти полная луна, озарив на одном берегу широкую степь, а на молдавской стороне белевшие над Сороками, словно в туманной дымке, меловые утесы.
Двадцать две сотни ратников с великим шумом столпились у переправы. Фигуры молдаван в темной одежде отбрасывали черные тени на сияющую водную гладь, освещенную узкой полосой заката. Сверкали искры из-под копыт нетерпеливых коней. Телеги расставлены были гуськом на дороге к парому. Никоарэ Подкова, Елисей Покотило и Тадеуш Копицкий долгое время сидели в седлах, следя за переправой, получая донесения и направляя ответные приказы, требуя, чтобы шум переправы был не громче журчания бегущих вод. Голоса воинов не выделялись в этом неясном глухом гуле.
В десятом часу вечера левый берег успокоился. На паром въехал государев возок и все задержавшиеся. Местные паромщики давно сбились с ног от усталости и лежали без сил на правом берегу; переправляли паром ратники из сотен есаула Елисея.
Когда Подкова вступил на правый берег, стража подала весть, и у всех таборных костров с криками поднялись ратники, приветствуя государя. Но вышло повеление - быть тишине. Пусть сотни пекутся об ужине и отдыхе. С понедельника двенадцатого ноября начиналась война его светлости, не прихоти ради, а гневом и болью порожденная. В эту долгожданную ночь с одиннадцатого на двенадцатое ноября государь постится и бодрствует.