19 февраля 1855 года новый император Александр II, выступая в Государственном Совете, сказал: «Покойный родитель в последние часы жизни сказал мне: „Сдаю тебе мою команду, но, к сожалению, не в таком порядке, как желал, оставляю тебе много трудов и забот“.
На первых порах эти многие «труды и заботы» оказались непосильными для Александра. А. Ф. Тютчева, внимательно наблюдавшая за царской четой, менее чем через год, в январе 1856 года, записала: «Император – лучший из людей. Он был бы прекрасным государем в хорошо организованной стране и в мирное время, где приходилось не только охранять. Но ему недоставало темперамента преобразователя. У императрицы тоже нет инициативы... Они слишком добры, слишком чисты, чтобы понимать людей и властвовать над ними. В них нет той мощи, того порыва, которые овладевают событиями и направляют их по своей воле; им недостает струнки увлечения... Сам того не ведая, он (Александр II) вовлечен в борьбу с могучими силами и страшными стихиями, которых он не понимает».
Тютчева и сама не понимала, какой страшной, но вместе с тем исключительно точной пророчицей, подлинной ясновидящей, она оказалась.
Александр всю жизнь был вовлечен «в борьбу с могучими силами и страшными стихиями», которые через четверть века погубили его.
Новому императору досталось тяжелое наследство: 28 августа 1855 года после генерального штурма союзников русские оставили южную сторону Севастополя, взорвав пороховые погреба и затопив последние корабли. Героическая оборона, продолжавшаяся 349 дней и стоившая России более ста тысяч жизней, закончилась.
Но Александр решил бороться дальше. Почти сразу после падения Севастополя в Николаев для приведения города в оборонительное состояние уехали великие князья Константин и Николай, а 13 сентября туда же прибыл царь с младшим братом Михаилом. Поблизости шла война, англо-французский флот из 90 кораблей дрейфовал перед Одессой, а десант союзников высадился под Очаковом и занял Кинбурн. Александр из Очакова сам наблюдал за маневрами флота, а великие князья организовывали в это время оборону Николаева. Михаил возглавлял артиллерию, а Николай – инженерные работы. В конце октября Александр с братьями прибыл в Крым, категорически запретив какую бы то ни было встречу, и четыре дня объезжал позиции, интересуясь истинным положением дел и подлинным состоянием войск. Он много и часто общался с солдатами, а уезжая, отдал приказ всех участников обороны Севастополя наградить серебряной медалью на георгиевской ленте с надписью: «За защиту Севастополя».
Однако царь понимал, что война проиграна и следует подумать о заключении мира.
После нескольких попыток прозондировать возможность заключения мира без выплаты Россией контрибуции и территориальных уступок Александр II 20 декабря 1855 года созвал совещание ближайших своих сановников – Нессельроде, военного министра Долгорукова, Киселева, Орлова, Воронцова, статс-секретаря графа Блудова и Константина Николаевича – военно-морского министра, чтобы принять решение, на каких условиях и каким образом должен быть заключен мир. П. Д. Киселев заявил, что перспективы победить союзников у России нет и дальнейшие кампании только ухудшат ее положение. Большинство присутствовавших высказались так же.
3 января 1856 года состоялось второе совещание, оказавшееся еще более единодушным, и Александр согласился приступить к мирным переговорам, которые начались в Париже 13 февраля и продолжились до 18 марта. Россия возвратила Карс, а союзники оставили Севастополь; Черное море объявлялось нейтральным; все державы дали обязательство не вмешиваться в дела Турции, – такими были главные итоги Парижского мирного договора. Стабилизировав внешнеполитическое положение России, Александр тотчас же приступил к приведению в устойчивое состояние и дел внутриполитических.
Серьезно было изменено правительство России: бывшие министры Николая I уступили место более либеральным и более прогрессивно мыслящим коллегам.
Весной Александр со всеми тремя братьями поехал в Финляндию, а затем в Варшаву, куда съехались члены императорской фамилии, представители коронованных особ и сами эти особы из разных стран Европы.
Великолепные балы сменялись не менее великолепными пиршествами, и Александр, желавший очаровать поляков и хорошо умевший это делать, на сей раз ограничился лишь тем, что разрешил революционерам-эмигрантам вернуться на родину, но категорически отверг какие бы то ни было попытки отделения Польши от России. «Будьте же, господа, действительно соединены с Россией и оставьте всякие мечты о независимости, которые нельзя ни осуществить, ни удержать. Сегодня повторяю вам опять: я убежден, что благо Польши, что спасение ее требует, чтобы она соединилась навсегда, полным слиянием, с славною семьею русских императоров, чтобы она обратилась в неотъемлемую часть великой всероссийской семьи». Это первое выступление Александра по польскому вопросу стало его принципиальной программой, которой он придерживался на протяжении всего своего царствования.
Пробыв в Варшаве шесть дней, Александр на четыре дня заехал в Берлин, где в его честь были проведены военные смотры, учения и парады. 29 мая царь вернулся в Петербург, а 14 августа вся царская семья выехала на коронацию в Москву.
Что же представлял из себя новый русский царь накануне коронации?
Ему было 38 лет, он был отцом четырех сыновей – Николая, Александра, Владимира и Алексея – и дочери, Марии. Старшему сыну сравнялось 12 лет, Марии шел третий год. Все братья и сестры царя были младше него, и он мог бы считаться старшим в семье, если бы не вдовствующая императрица-мать, 58-летняя Александра Федоровна. Из девяти братьев и сестер его покойного отца в живых оставались лишь две тетки – Александра – великая герцогиня Саксен-Веймарская Мария Павловна и королева Нидерландов, тоже уже давно вдовствующая, Анна Павловна. Таким образом, Александр как старший из мужчин был бесспорным главой дома Романовых.
Александр вступил в пору государственной зрелости. После женитьбы по воле отца он стал членом трех комитетов: Финансового, Кавказского и Комитета министров. С 1845 года Александр, в отсутствие отца, оставался первым лицом государства. Параллельно с государственной шла и его военная служба – в 1846 году он стал генералом от инфантерии, пройдя перед тем все предшествующие звания.
В июне 1849 года Александр был назначен командиром гвардейского пехотного корпуса, который уже шел на подавление венгерской революции. Но командир оказался не на полях сражений, а рядом со своим отцом, который руководил всеми военными операциями, находясь в Варшаве. Зато, когда Паскевич разгромил венгерскую армию, к императору Францу-Иосифу поехал Александр с официальным поздравлением от императора Николая I.
Но все-таки первым лицом в Вене был не цесаревич, а фельдмаршал и светлейший князь Иван Федорович Паскевич. К этому времени князь, безусловно, был самым доверенным человеком императора, глубоко им уважаемым и почитаемым. Александр выехал в Вену 2 августа 1849 года, а через два дня Николай издал специальный приказ по армии, которым повелевал воздавать Паскевичу точно такие же почести, как и царю. А двумя годами позже, в дни празднования 25-летия со дня восшествия на престол, царь сказал Паскевичу: «При грустных предзнаменованиях сел я на престол русский и должен был начать мое царствование казнями, ссылками... У меня не было людей преданных. Я остановился на тебе – само провидение мне указало на тебя!.. Война в Польше! Новое испытание – испытание грустное. Дела наши были плохи! И снова я ухватился за тебя, Иван Федорович, как за единственное спасение России! Иван Федорович! Ты – слава моего двадцатипятилетнего царствования, ты – история царствования Николая I».
К моменту приезда Александра в Вену Паскевич был уже фельдмаршалом не только русской, но и австрийской и прусской армий, олицетворяя незыблемость монархических начал и строгость по отношению к мятежникам, хотя сам он был против казней руководителей восстания. При его поддержке Александру удалось добиться отмены смертной казни даже венгерскому главнокомандующему Артуру Гергею, который был интернирован в Австрию, но потом вернулся в Венгрию. Ему суждено было дожить до 98 лет и умереть в 1916 году, незадолго до Февральской революции.
А Александра ожидало новое повышение по службе: 28 августа 1849 года от холеры умер великий князь Михаил Павлович, и Александру как старшему по званию в гвардии предстояло занять освободившуюся вакансию. Он стал главнокомандующим гвардией и Гренадерским корпусом и начальником всех военно-учебных заведений.
В 1850 году Александр совершил большое путешествие на юг, посетив Севастополь, Северный Кавказ, а затем и Закавказье – Тифлис и Кутаиси, Эривань и Эчмиадзин, Баку и Дербент. На левом фланге Кавказской линии, возле еще не покоренной Чечни, 26 октября произошло его боевое крещение. В этот день Александр выехал из Воздвиженской крепости в Ачхай, сопровождаемый наместником Кавказа, князем Воронцовым, с усиленным конвоем из нескольких сотен казаков, двух рот пехоты и артиллерией. Цесаревич ехал с авангардом, как вдруг заметил группу чеченцев и, не сказав ни слова, дал шпоры коню и помчался к неприятелю. Следом за ним помчался его конвой, свита, но под Александром был великолепный, чистокровный скакун, и его соратники не могли поспеть за ним. Чеченцы открыли огонь, но, увидев, с какими силами придется иметь дело, начали отступать. Однако их окружили, почти всех перебили и поднесли Александру оружие их погибшего начальника. Конечно, поступок Александра был чистой воды легкомыслием, но Воронцов в письме Николаю представил его подвигом и попросил наградить цесаревича орденом св. Георгия 4-й степени, что и было сделано.
13 ноября новоявленный георгиевский кавалер вернулся в Царское Село, а еще через две недели уже участвовал в Орденском празднике святого Георгия.
Вскоре после возвращения с Кавказа Александр был назначен в состав комитета, который должен был рассмотреть вопрос о целесообразности присоединения к России Приамурья. В 1850 году капитан Г. И. Невельской, выполняя приказ Сибирского генерал-губернатора Н. Н. Муравьева, спустился вниз по Амуру и в его устье заложил военный пост Николаевск, подняв над ним российский государственный флаг. Однако петербургские сановники, и прежде всего Нессельроде и Чернышев, опасаясь осложнения отношений с Китаем и Англией, признали инициативу Муравьева несвоевременной и рискованной. К счастью, сам Муравьев приехал в Петербург, встретился с Александром и сумел убедить его в перспективности и полезности совершенного им и Лисянским предприятия, после чего цесаревичу стало гораздо легче склонить членов комитета к защите точки зрения Муравьева.
Следующим важным государственным делом для Александра оказалось участие в делах Крымской войны. Он выполнял самые разные поручения Николая, а в последние дни его жизни нашел в себе силы взять бразды правления в свои руки.
Итак, в Москву на коронацию отправлялся достаточно опытный в государственных делах человек, по меркам того времени, уже и немолодой – Александру шел 39-й год, – искушенный в делах административных, военных, и дипломатических.
14 августа царская семья прибыла на Николаевский вокзал и отправилась в Москву.
Впервые коронационный выезд осуществлялся по железной дороге. Но не только это было новацией в предстоящих торжествах. После трех дней пребывания в Петровском дворце, расположенном у въезда в Москву, 17 августа Александр, вся его семья и блестящая свита въехали на Тверскую улицу, которую называли также и «Царской» из-за традиционных торжественных въездов в столицу царствующих особ.
Александр въехал в Москву под звон колоколов и грохот пушек, окруженный братьями и двумя старшими сыновьями – тринадцатилетним Николаем и одиннадцатилетним Александром – будущим императором Александром III. Начиная с 23 августа три дня в Москве шли народные гулянья и угощение простого народа. 26 августа в Успенском соборе прошла коронация, со строгим соблюдением всего «чина». Вел торжество семидесятичетырехлетний митрополит Филарет.
С самого начала все шло как нельзя лучше, но вдруг старик Горчаков, стоявший с державой на бархатной подушке, зашатался, потерял сознание и упал, выронив подушку. Держава со звоном покатилась по мраморному полу. Присутствующие ахнули, считая произошедшее верным признаком несчастья. Александр же не переменился в лице, а когда коронация кончилась, сказал Горчакову: «Не беда, что свалился. Главное, что стоял твердо на полях сражений». Так вспоминал этот эпизод, сохранившийся как семейное предание, правнук Горчакова Аркадий Столыпин.
По примеру прежних царствований были розданы чины, титулы и «многие милости».
А. Ф. Орлов, председатель Государственного совета и Комитета министров, недавно подписавший в Париже мир с союзниками, был возведен в княжеское достоинство. Князь М. С. Воронцов стал фельдмаршалом, четыре сановника – графами. Царь на три года отменил рекрутские наборы, простил недоимки, амнистировал или облегчил участь почти всех преступников, в том числе декабристов и петрашевцев. Всем амнистированным было разрешено возвратиться вместе с семьями из ссылки и жить, где пожелают, кроме Петербурга и Москвы. Им возвращалось дворянство, а князьям, графам и баронам и их титулы, а также конфискованные по суду имения. Среди тех, кто вернулся из ссылки, был и Ф. М. Достоевский. Отдельным актом были отменены высокие пошлины на заграничные паспорта, введенные Николаем и препятствовавшие выезду за границу.
Радость и надежды на лучшее будущее воскресли в сердцах многих людей, но более всего воодушевлены были начинаниями нового императора те, кто занимал крайне враждебную позицию по отношению к его отцу – Николаю I. И среди таковых не был исключением даже «Неистовый Искандер» – Герцен.
29 апреля 1857 года Мария Александровна родила пятого сына, Сергея, которому предстояла такая же участь, что и самому Александру II, – пасть от руки убийцы, но об этом – в свое время. И завершая эту скорбную линию, добавим, что и последний его сын, Павел, кому суждено будет родиться через три года, 21 сентября 1860 года, тоже окажется жертвой насилия: он будет расстрелян в Петрограде 28 января 1919 года в дни «Красного террора».
А в 1857 году, после рождения Сергея Александровича, Марии Александровне было предписано лечение минеральными водами на немецком курорте Киссингеме. Царь и царица, объехав многих своих немецких родственников, наконец приехали на курорт.
Одним из наиболее важных событий 50-х годов в жизни царской семьи, несомненно, было совершеннолетие Николая, старшего сына Александра II.
8 сентября 1859 года, в день своего шестнадцатилетия, цесаревич Николай Александрович принес присягу на верность службе, принял всех послов, аккредитованных в Петербурге, совершенно очаровав их умом и сердечностью. Но на следующий год с ним случилось несчастье – во время скачки на ипподроме в Царском Селе цесаревич упал с лошади и ушиб спину, на что сначала не обратили должного внимания, а потом болезнь запустили. Через пять лет это стало причиной смерти цесаревича, которая повлекла за собою важные изменения в ходе истории династии. Другим событием в царской семье стало появление на свет последнего ребенка – великого князя Павла, родившегося 21 сентября 1860 года, а третьим была смерть матери императора – Александры Федоровны, скончавшейся 19 сентября 1860 года на 63-м году.
Вступив на престол в 1855 году, Александр II получил в наследство позорное крепостное право и многолетнюю Кавказскую войну, длившуюся с незначительными перерывами с середины XVI столетия – с царствования Ивана Грозного.
В русской исторической литературе, в большинстве случаев написанной с позиций верноподданных слуг господствующего режима, каким бы он ни был – монархическим или социалистическим, – утвердилась традиционная точка зрения, что Кавказская война началась в 1817 году и окончилась в 1864-м.
На самом деле война на Северном Кавказе началась с появлением здесь русских в первой половине XVI века, когда на реке Сунжа, правом притоке Терека, осели беглые русские крестьяне из центральных областей России. Главным их поселением стало урочище Гребни на речке Акташ. По этому названию и сами казаки стали называться «гребенскими». Впрочем, есть и другая версия их названия: поселение по гребню Сунженского хребта – горного хребта Предкавказья между левым берегом реки Сунжи на юге и Алханчуртской долиной – на севере.
Как бы то ни было, но именно с появлением в Предкавказье гребенских казаков и началась война с горцами Чечни, Дагестана, Ингушетии, Осетии и Кабарды, не желавшими жить с новыми вооруженными соседями, к тому же исповедовавшими враждебную им религию – христианство.
Что же касается 1817 года, то именно тогда русские регулярные войска, сведенные в отдельный корпус, – сначала называвшийся «Грузинским», а с 1820 года «Кавказским», начали систематическую, беспрерывную войну, шаг за шагом вытесняя горцев из их родных мест.
С июня 1816 и до 1839 года русскими войсками на Кавказе командовал герой Отечественной войны 1812 года генерал Алексей Петрович Ермолов, прозванный местным населением «визирь Ермулла». Он же командовал и казачьими частями Черноморского и Донского казачьих войск. Ермолов начал окружать горные районы кольцами кордонов, прорубая просеки в лесах, сжигая непокорные аулы, а оставшихся в живых горцев выселяя в долины под надзор русских гарнизонов, где одна за другой вырастали русские крепости.
В 1827 году Ермолова сменил Паскевич, продолжавший эту же тактику, дополнив ее карательными набегами на аулы и усилив строительство укрепленных линий с опорными пунктами и крепостями. С середины 30-х годов XIX столетия во главе свободолюбивых народов Чечни и Дагестана встал третий имам – Шамиль, сын крестьянина, ученый богослов, человек выдающейся храбрости и красноречия, необычайно популярный в среде простых людей. Натиск войск Шамиля оказался настолько сильным, что царские войска перешли к обороне. Получив подкрепления из двух дивизий, новый главнокомандующий граф М. С. Воронцов начал поход на аул Дарго – резиденцию Шамиля, и хотя взял Дарго и сжег его, но окончательной победы не добился: Шамиль ушел в горы и продолжал борьбу. А борьба эта, следует сказать, достигла высочайшей степени ожесточения.
Крымская война придала силы горцам, получившим поддержку турок, но с падением Карса и уходом Анатолийской армии преобладание русских вновь стало безусловным.
После подписания Парижского мирного договора 1856 года Россия сосредоточила на Кавказе 200-тысячную армию. Вставший во главе ее князь А. И. Барятинский и начальник его штаба, сорокалетний генерал Д. А. Милютин – будущий военный министр, выдающийся военный теоретик и государственный деятель, последний русский фельдмаршал, ставший им в возрасте 82 лет, в 1898 году, – разработали план последовательного продвижения от рубежа к рубежу, с прочным закреплением занятых территорий. Весной 1859 года кольцо русских войск сомкнулось возле чеченского аула Ведено, где сосредоточились главные силы Шамиля. Горцы, попав в окружение, дрались отчаянно, но потерпели поражение. Шамиль с небольшим отрядом мюридов сумел бежать в Дагестан, в аул Гуниб. 25 августа он вынужден был сложить оружие и сдался в плен.
Барятинский лично руководил взятием Гуниба и пленением Шамиля. Как только имам и его семья оказались у него в руках, князь тут же сообщил об этом императору и получил приказ отправить Шамиля и его близких на поселение в Калугу. Под большим конвоем, который по мере продвижения на север все уменьшался, Шамиль вскоре оказался в Харькове. Там его и одного из его сыновей отделили от других членов семьи и повезли в Чугуев, где в это время находился Александр.
При встрече Александр обнял и поцеловал Шамиля и назначил местом его пребывания Калугу. Побывав в Петербурге, Москве и Туле, Шамиль с двумя своими женами, двумя сыновьями и тремя дочерьми поселился в Калуге, но вскоре после того, как по собственному желанию присягнул на верность России, переехал со всей семьей в Киев. Оттуда он совершил паломничество в Мекку и Медину для поклонения святым местам. Там он умер в марте 1871 года, там и был похоронен.
6 декабря 1862 года Барятинский из-за серьезной и продолжительной болезни вышел в отставку, и на его место назначен был великий князь Михаил Николаевич. 14 февраля 1863 года он приехал в Ставрополь и вступил в командование войсками Отдельной Кавказской армии и управление краем, продолжая войну с последними непокорными племенами шапсугов и убыхов, живших в районе Туапсе и Сочи. 21 мая 1864 года пал последний оплот повстанцев – урочище Кбаада, в верховьях реки Мзымпа. Этот день стал официальной датой окончания Кавказских войн, хотя отдельные восстания периодически вспыхивали то в одном, то в другом районе Кавказа.
Однако, как ни велико было значение присоединения к России Кавказа, в эти же годы произошло событие, которое по своему значению во много раз превосходило победу в полувековой войне и было самым грандиозным свершением царствования Александра II – освобождение десятков миллионов крестьян от крепостного ига.
Среди тех «многих трудов и забот», которые оставил Николай I своему сыну, был один из самых «проклятых вопросов» – крепостное право, которое было сродни древневосточному рабству и монгольскому игу. Попытка обсудить положение крестьян была предпринята еще Николаем I сразу после коронации. 6 декабря 1826 года под председательством В. П. Кочубея, при активном участии М. М. Сперанского, начал работу первый Секретный комитет, который должен был выработать проект реформы по освобождению крестьян. Шестилетняя деятельность этого комитета ни к чему не привела, и в 1835 году был создан второй Секретный комитет, в котором ведущие роли играли Сперанский, Е. Ф. Канкрин и П. Д. Киселев, но из-за появления новых людей деятельность комитета не стала более результативной. В царствование Николая, до 1848 года, пока не произошли революции в Европе, правительство еще несколько раз пыталось решать то одну, то другую частную проблему освобождения крестьян, но эти попытки так и оставались тщетными.
В январе 1857 года Александр II приказал создать еще один Секретный комитет «для обсуждения мер по устройству быта помещичьих крестьян». Это был последний в истории России Секретный комитет по крестьянскому вопросу, потому что уже в начале следующего года он был преобразован в Главный комитет по крестьянскому делу и в этом качестве довел реформу до конца.
В советское время существовала только одна точка зрения на роль царя в проведении реформы – очень не хотел, но не мог все оставить по-старому. Факты же свидетельствуют, что Александр II играл исключительно важную роль в подготовке и проведении реформы. Главными проводниками и авторами ее были сам Александр II, его брат – великий князь, генерал-адмирал Константин, митрополит Филарет, профессор истории К. Д. Кавелин, предводитель тверского дворянства А. М. Унковский, генерал-адъютант Я. И. Ростовцов, видный славянофил, публицист Ю. Ф. Самарин, другой славянофил – прогрессивный помещик и предприниматель А. И. Кошелев, министр внутренних дел С. С. Ланской, его товарищ, то есть заместитель, Н. А. Милютин и великая княгиня Елена Павловна – вдова дяди императора, великого князя Михаила Павловича, после смерти своего мужа с головой окунувшаяся в политику. Именно эти люди и были главными «виновниками» того, что крестьянская реформа, пройдя сквозь сотни препон, созданных и в Сенате, и в Государственном совете, и в министерствах, и в губерниях, все же победила. И выдающуюся роль в этом сыграл сам Александр II.
Еще 30 марта 1856 года, находясь в Москве, Александр сказал представителям дворянства Московской губернии: «Лучше отменить крепостное право сверху, нежели дожидаться того времени, когда оно, само собою, начнет отменяться снизу. Прошу вас, господа, думать о том, как бы привести это в исполнение. Передайте слова мои дворянству, для соображения».
Увидев, что многие члены Главного комитета по крестьянскому делу всячески тормозят реформу, царь поставил во главе его неутомимого генерал-адмирала Константина Николаевича, и тот, проведя три бурных заседания – 14, 17 и 18 августа 1857 года, сдвинул дело с мертвой точки, убедив собравшихся в необходимости осторожного, но непрерывного движения вперед. А в конце октября в Петербург прибыл виленский генерал-губернатор В. И. Назимов с адресом от дворян Виленской, Ковненской и Гродненской губерний, в котором они просили позволения освободить своих крестьян. Это обращение дало возможность Александру II обратить внимание на произошедшее помещиков других губерний и призвать их последовать примеру литовских и белорусских собратьев. Первыми откликнулись дворяне Санкт-Петербургской губернии, и вслед за тем по всей России стали возникать губернские комитеты по подготовке освобождения крестьян. Осенью 1858 года, путешествуя по внутренним губерниям России, Александр в каждой из них прежде всего знакомился с работой комиссии. В Твери, в Костроме, в Нижнем Новгороде, во Владимире, в Москве, в Смоленске, в Вильно царь разъяснял свою позицию, доказывал необходимость отмены крепостного права и настойчиво добивался поддержки, иногда высказывая резкое недовольство тем, что реформа тормозится.
Так, шаг за шагом, убирая одно препятствие за другим, опираясь на своих единомышленников, Александр довел дело до конца. 19 февраля 1861 года он подписал «Положение о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости» и соответствующий манифест, которые были опубликованы сначала в обеих столицах, а затем и в провинции с 5 марта по 2 апреля.
19 февраля 1861 года Александр писал Константину Николаевичу, что «мы можем ныне же со спокойной совестью сказать себе, что нами употреблены для свершения оного все бывшие во власти нашей средства».
С этого дня Россия вступила в новую фазу развития, к которой привел ее Александр II, оставшийся в истории с именем «Освободитель», столь же и так же неотделимым от него, как «Великие» от Петра I и Екатерины II.
Между тем Александр сместил многих министров и других высших сановников – Санкт-Петербургского генерал-губернатора, военного министра, министра государственных имуществ, министра финансов. Изменения коснулись и главного поста в администрации империи – председателя Государственного совета и Комитета министров. Занимавший его князь Алексей Федорович Орлов – опора крепостников и ретроградов – умер вскоре после отмены рабства – 21 мая 1861 года. После недолгого перерыва первым чиновником России стал граф Дмитрий Николаевич Блудов – 76-летний сановник, прошедший огонь, воду и медные трубы на крутой и высокой иерархической лестнице государственной службы. Он начал службу в первые годы царствования Александра I, поступив в архив Министерства иностранных дел, и затем, перейдя на дипломатическую службу, сблизился со многими царедворцами самого высокого ранга. По протекции Н. М. Карамзина он стал известен Николаю I и был назначен правителем канцелярии при Верховном уголовном суде над декабристами. Блудов составил угодное царю заключение, благодаря чему попал в разряд высших государственных чиновников, занимая последовательно должности товарища министра народного просвещения, министра внутренних дел, министра юстиции и председателя Департамента законов Государственного Совета. Таков был путь графа Дмитрия Николаевича к должности главы правительства России. Самым же существенным было то, что всю жизнь он раскаивался в своем невольном грехе перед декабристами и страдал из-за того, что служит в окружении людей, «которые ровно ничего не понимают и всего боятся, всего решительно! Глупость у них рождает трусость, а от трусости они еще более глупеют». Новые министры, как и сам Блудов, относились к числу «либеральных», или «просвещенных бюрократов», выступавших за преобразование общественных отношений и административного аппарата России путем реформ. И хотя Блудову предстояло занимать свой последний пост всего три года – в 1864 году он умер, – он успел завершить главное дело своей жизни – за полтора месяца до смерти утвердить у Александра «Положение о губернских и уездных земских учреждениях», по которому впервые в России на местах возникала система органов местного самоуправления, земств, в значительной степени не зависимых от государственной власти.
Эти перемены произошли накануне важного юбилея – тысячелетия России, который было решено отмечать осенью 1862 года.
Почему был выбран 1862 год? В первой русской летописи «Повесть временных лет», написанной знаменитым летописцем Нестором, первой датой является 852 год, когда, по мнению летописца, «начася прозывати Руска земля», а 862-й – это год призвания новгородцами варяжского князя Рюрика, основателя первой правящей династии Рюриковичей, в родстве с которой была и династия Романовых. Потому-то и решено было отмечать тысячелетие России в 1862 году.
Юбилейный год, однако, начался неспокойно. В Петербурге разбрасывались прокламации, призывающие к топору и «красному петуху», а в мае в столице вспыхнули грандиозные пожары, охватившие сначала кварталы бедноты, а к концу месяца перекинувшиеся в центр. 28 мая дотла сгорели Апраксин и Щукин дворы с двумя тысячами лавок, здание Министерства внутренних дел, в подвалах которого хранились тысячи дел об освобождении крестьян. Огонь прорвался на Невский проспект, угрожая Гостиному двору и Публичной библиотеке.
Александр сам руководил борьбой с пожарами и присутствовал при их тушении, пока наконец неистовство огня не было сломлено. Созданная по его приказу следственная комиссия не смогла обнаружить поджигателей, но собранные ею сведения отличались большим разбросом мнений: от лондонских агентов Герцена и польских повстанцев – в это время в Польше вновь происходило сильное брожение – до помещиков-ретроградов, желавших реставрации крепостничества. Как бы то ни было, но ближайшим следствием пожаров стали ужесточение цензуры, закрытие воскресных школ, приостановление выпуска журналов «Современник» и «Русское слово», а среди отданных под суд оказался и Николай Гаврилович Чернышевский, попытавшийся издавать «Современник» в Лондоне и идейно вдохновлявший создателей революционной организации «Земля и воля».
15 февраля 1861 года, за четыре дня до подписания документов об освобождении крестьян, в Варшаве начались уличные шествия и демонстрации, при разгоне которых русские войска открыли огонь и убили пять человек. Наместник в Королевстве Польском князь М. Д. Горчаков решительно пресек дальнейшее кровопролитие, пойдя на уступки манифестантам и желая во что бы то ни стало сохранить мир и спокойствие. Но ситуация обострилась, и 27 марта произошло новое кровопролитие.
Весной 1862 года в Варшаву приехал бывший главнокомандующий Крымской армией граф А. Н. Лидерс. Он сумел навести порядок, но только внешний – болезнь была лишь загнана внутрь. 15 июня 1862 года в Саксонском саду, среди бела дня, на Лидерса было совершенно покушение: неизвестный выстрелил из пистолета и попал ему в челюсть, а сам сумел скрыться. Так в Российской империи начался политический террор. Через полторы недели наместником Польши был назначен великий князь Константин Николаевич. Он приехал в Варшаву вместе с женой 20 июня и уже на следующий вечер, выходя из театра, получил пулю в плечо. Покушавшийся был схвачен. Он оказался портным, подмастерьем, фамилия его была Ярошинский. Вслед за тем последовали еще два покушения – оба неудачные – на маркиза Александра Велепольского, решительного проводника мирной, конструктивной политики сотрудничества с русскими и вместе с тем несомненно польского патриота. Оба покушавшихся на него были тоже арестованы и вместе с Ярошинским повешены на земляном валу Варшавской цитадели.
Новый 1863 год начался вооруженными выступлениями в разных городах Польши. Поводом к выступлению послужил рекрутский набор, при помощи которого власти хотели избавиться от молодых мужчин, замешанных в беспорядках. Константин Николаевич немедленно объявил военное положение на территории всей Польши и вызвал на помощь 2-ю гренадерскую дивизию и несколько казачьих полков. Началась война между регулярной русской армией и множеством небольших разрозненных повстанческих отрядов, которые появились и за пределами Польши – в Литве, Белоруссии, Подолии. На Пасху Александр издал манифест, которым обещал амнистию всем сдавшим оружие и дальнейшее расширение местного самоуправления. Однако центральный комитет повстанцев отверг предложения царя, объявил себя Народным правительством и потребовал полной независимости Польши, Литвы и Руси как нераздельных частей единого Польского государства. (Под Русью понимались западно-русские земли, входившие некогда в Речь Посполитую, разделенную между Россией, Австрией и Пруссией.)
Подавить восстание было поручено генерал-адъютанту Михаилу Николаевичу Муравьеву, назначенному генерал-губернатором Северо-Западного края и получившему прозвище «Вешатель».
За время с февраля 1863 года по март 1865 во главе восстания стояло пять разных «диктаторов». Трое из них были повешены, один попал в тюрьму, еще один, раненный в бою, уехал за границу.
Тысячи повстанцев были сосланы в Сибирь.
Из-за восстания в Польше Александр II не выезжал за пределы России, но весной 1864 года он вместе с Марией Александровной отправился на воды в Киссенген и Швальбах, где императорская чета пробыла до конца июня.
В это же время в Европу отправился и цесаревич Николай Александрович, который перед тем, в 1861–1863 годах, успел совершить два длительных путешествия, крайне насыщенных и весьма полезных с познавательной точки зрения. После этого в июне 1864 года, как бы продолжая образовательную программу, цесаревич поехал за границу.
Один из сопровождавших его в этом путешествии, профессор Б. Н. Чичерин – известный историк, философ и правовед – писал: «Мы путешествовали, как кружок друзей разных возрастов, различных положений, но все сведенные одним чувством и общими стремлениями. Центром этого маленького мира был прелестный юноша с образованным умом, с горячим и любящим сердцем, веселый, приветливый, обходительный, принимающий во всем живое участие, распространяющий какое-то светлое и отрадное чувство».
Со времен образовательных путешествий Александра I, Николая I и Александра II маршрут был примерно одинаков. Объехав Германию и Голландию, цесаревич направился в столицу Дании Копенгаген и там, в замке Фреденсборг, встретил прелестную семнадцатилетнюю принцессу Дагмару, дочь датского короля Кристиана IX, и принял решение сделать ей предложение.
Принцесса Дагмара, что по-датски означает «утренняя заря», родилась в Копенгагене 14 ноября 1847 года.
До знакомства с цесаревичем Николаем Александровичем жизнь Дагмары проходила в религиозной и высоконравственной семье гвардейского офицера, женатого на племяннице бездетного короля Дании Фредерика VII – последнего короля из династии Ольденбургов.
15 ноября 1863 года Фредерик умер, и престол перешел к отцу Дагмары – Кристиану Глюксбургу, первому представителю новой династии на датском троне. Мать Дагмары – принцесса Луиза Гессенская, давшая трон своему мужу и ставшая королевой Луизой, имела троих сыновей и трех дочерей, сыгравших затем видную роль в династической истории Европы. Старший брат Дагмары в 1903 году наследовал от отца корону Дании и взошел на трон под именем Фредерика VIII. Принцесса Александра вышла замуж за принца Уэлльского Эдуарда, а после того как он стал королем Великобритании Эдуардом VII и императором Индии, эти же титулы стала носить и Александра. Второй брат Дагмары стал королем Греции под именем Георгиоса I, а младшая сестра Тира, выйдя замуж за короля Ганновера, герцога Кумберлендского, добавила в фамильную копилку титулов датского дома еще и эти два. Дагмара же стала императрицей России.
Однако это случилось позднее, а летом 1864 года дело дошло только до того, что Николай Александрович послал к своим родителям, находившимся в это время в Дармштадте, на родине императрицы Марии Александровны, одного из офицеров свиты, князя В. А. Барятинского, с известием о своем намерении. Согласие родителей было получено, и после обручения, о котором жители Петербурга были извещены пушечным салютом в 101 выстрел, невеста переехала из Дании в Дармштадт, к своим новым родственникам, и стала заниматься там законом Божьим, готовясь к переходу в православие. А Николай Александрович уехал в Италию. Там начались у него сильнейшие боли в спине. Врачебный консилиум вынес решение, что это не более чем острый приступ ревматизма, и порекомендовал больному провести зиму в Ницце.
Вскоре, однако, цесаревич уже не мог распрямиться и ходил, сгорбившись, с каждым днем слабея все больше и больше. 4 апреля к нему выехал двадцатилетний великий князь Александр, а еще через два дня и сам император с восемнадцатилетним сыном Владимиром. По дороге к ним присоединились невеста цесаревича со своей матерью. В Ницце они застали Николая при смерти. Великий князь Александр и Дагмара находились у постели умирающего до последней минуты. Незадолго до смерти цесаревич соединил их руки и просил обещать, что, после того как он умрет, они станут мужем и женой. Александр и Дагмара плакали, уверяя больного, что он непременно выздоровеет, но вскоре никаких надежд ни у кого не осталось: приехавшие в Ниццу мировые медицинские светила, и среди них Н. И. Пирогов, поставили диагноз – туберкулезное воспаление спинного мозга. Это был смертельный приговор. В ночь на 13 апреля 1865 года Николай Александрович умер.
Общее горе очень сблизило принцессу Дагмару и Александра. Однако в те минуты они и предположить не могли, что всего полтора года спустя действительно станут мужем и женой и что двое из их сыновей – Николай и Михаил – будут последними императорами России...
Николай Александрович был похоронен в Петропавловском соборе, а Александр провозглашен цесаревичем, и ему суждено было через 16 лет взойти на престол под именем Александра Третьего.
Семейные дела Александра II после 1860 года вступили в новую фазу. Прошло уже 19 лет со дня его свадьбы с Марией Александровной, успевшей за это время родить двух дочерей и шестерых сыновей, последний из которых, Павел, появился на свет 21 сентября 1860 года, когда императрице шел 37-й год, и даже по стандартам нашего времени ее никак нельзя было назвать молодой матерью.
Между тем у императрицы было слабое здоровье, и многочисленные роды не шли ей на пользу. Кроме того, уроженка Южной Германии, она тяжело переносила климат Северной Пальмиры, и все это привело к тому, что у Марии Александровны развилась астма и начались сердечные приступы.
Нездоровье послужило причиной охлаждения между нею и Александром, которому к этому времени было уже далеко за сорок. Природа, как известно, не терпит пустоты, и сердечный вакуум был вскоре заполнен, ибо сорок семь лет отнюдь не Мафусаилов возраст.
Как-то ранней весной 1865 года император прогуливался в Летнем саду. Вдруг он заметил прелестную девушку – грациозную, модно одетую, с румянцем во всю щеку, с большими лучистыми глазами. Он узнал ее. Это была восемнадцатилетняя княжна Катенька Долгорукова, всего лишь год назад окончившая Смольный институт.
Александр знал ее давно. Летом 1857 года, оказавшись на больших маневрах под Полтавой, он останавливался в имении ее отца – князя Михаила Михайловича Долгорукова и тогда-то впервые увидел девятилетнюю Катеньку. Девочка поразила его ласковостью, непосредственностью и грацией, и царь запомнил ее. Через несколько лет Долгоруковы разорились. Непрактичность и широкий образ жизни привели к тому, что их усадьба была несколько раз описана кредиторами, и, только продав фамильные бриллианты и золото, княгиня Вера Долгорукова смогла уплатить проценты и спасти имение Тепловку от публичных торгов с молотка. Подкосила их и реформа 1861 года, а еще более – неожиданный пожар, погубивший большой и богатый дом. После этого княгиня Вера написала Александру обо всех постигших их несчастьях, и царь велел определить четверых мальчиков в кадетские корпуса в Санкт-Петербурге, а Катеньку и Машеньку – в Смольный. Кроме того, Александр остановил «экзекуцию» банков и тем спас семью от окончательного разорения. Однако переживания последних лет настолько подорвали здоровье князя Долгорукова, что он вскоре умер, а его вдова переехала в Петербург и, сняв скромную маленькую квартирку, жила от воскресенья до воскресенья, когда к ней могли прибегать сыновья, а иногда навещала и дочерей, прилежно учившихся и мечтавших попасть при выпуске на мраморную доску первых в своих классах. Самой большой радостью для девочек были родительские и «царские дни», когда в Смольный приезжал царь, и визит его сопровождался роскошным обедом и многочисленными подарками. Однажды Александр приехал в Смольный в Вербное воскресенье 1865 года, и ему были представлены все преподаватели, наставницы и воспитанницы старших классов. Среди последних были и сестры Долгоруковы, которых он сразу же узнал.
Сестры Долгоруковы с самого начала оказались в числе наиболее красивых воспитанниц, хотя были не похожи друг на друга – Катенька была шатенкой с лицом цвета слоновой кости, Машенька – ярко выраженной блондинкой с лилейным цветом кожи и привлекательной соразмерной полнотой. Увидев восемнадцатилетнюю Катю, Александр влюбился в нее, как бы это банально ни звучало, с первого взгляда. Александр доверил свою сердечную тайну фрейлине Вареньке Шебеко и стал посылать с нею сестрам Долгоруковым сладости и фрукты. Его выбор посредницы объяснялся тем, что Шебеко и раньше выполняла некоторые деликатные его поручения, и тем, что начальница Смольного института, мадам Леонтьева, была родственницей Шебеко. Леонтьева, конечно же, догадывалась о происходящем, но не только не препятствовала, но и всячески способствовала зарождению и развитию романа.
Вскоре после визита Александра Катенька простудилась, и ее положили в смольнинскую больницу, в маленькую отдельную палату. Шебеко провела царя к больной. Александр, конечно же, сохранял инкогнито, и в тот день визитер и больная впервые остались наедине. Как ни была Катенька наивна, она все же догадалась, что очень нравится императору. После его ухода она верила и не верила этому и не знала, что делать.
А Вера Шебеко поехала к матери Кати и Маши, нашла ей приличную квартиру, оплатила ее и еще дала денег княгине, сказав, что помощь исходит от царя, но одновременно попросила сохранить все в тайне, чтобы в городе не возникло никаких кривотолков. Шебеко даже сказала, что это – семейное счастье Вишневских, подчеркивая девичью фамилию княгини Веры, чей прапрадед, полковник Вишневский, привез в Петербург пастушка Алешу Розума, ставшего фаворитом, а потом и мужем императрицы Елизаветы Петровны – графом Алексеем Григорьевичем Разумовским. Едва ли княгиня Долгорукова усмотрела в последней фразе намек на Катю, но она не могла не понять, что ее дочь очень нравится императору. Что же касается Кати, то она была истинная, эталонная смольнянка, чьим идеалом была онегинская Татьяна, и девушка оставалась чистой, целомудренной, неприступной, чем еще более разжигала страсть Александра, не устававшего твердить ей о своей пламенной и нежной любви.
А Шебеко смотрела далеко вперед и рассчитывала, что царь тем быстрее добьется успеха, чем раньше Катя оставит Смольный. Ловкая фрейлина стала все чаще пугать Катю необычайною сложностью предстоящих выпускных экзаменов и посоветовала подать заявление о выпуске из Института без экзаменов в связи со слабым здоровьем. Леонтьева, конечно же, пошла навстречу и разрешила девушке оставить Смольный. Катя перебралась к матери, чем сильно обрадовала Александра, который теперь надеялся на содействие княгини Долгоруковой в благоприятном для него развитии романа. Однако посещения царем Кати в квартире ее матери тоже были не очень для него приемлемы, тем более что отношения между Александром и его возлюбленной по-прежнему оставались платоническими и делать из квартиры «гнездышко любви» было еще рано. Решено было назначить местом встреч Летний сад, где Александр любил отдыхать после приемов и докладов. А Вера Шебеко обещала будто бы невзначай привести туда Катю. Так впервые Александр и встретил княжну в Летнем саду после выхода ее из Смольного.
Царь был великий ценитель красоты, подлинный эстет и большое значение придавал месту свиданий. В то время Летний сад был одним из самых прелестных мест Петербурга, утопавший в диковинных декоративных деревьях из царских оранжерей. Был конец весны, и вокруг цвели сирень, жасмин и жимолость, благоухали тюльпаны, нарциссы и гиацинты. По обеим сторонам одной из аллей цвели розы, другую аллею обрамляли левкои. В фонтане плавали золотые рыбки, а между деревьями белели античные мраморные статуи, создавая атмосферу изысканной и классической красоты. Застенчивая и невинная молодая красавица была здесь подобна юной весталке – жрице языческой богине Весты, обреченной на целомудрие. Она была и столь же, как весталки, невозмутима, и совершенно спокойна, что сбивало с толку ничего не понимающего Александра, перед которым почти все терялись, волновались, заискивали и искали протекции. И это ее спокойствие еще больше раздувало в нем огонь страсти. Наконец, благодаря настойчивым разъяснениям Шебеко и матери, Катя поняла, что она должна хоть немного пойти навстречу царю и дать ему хотя бы маленькую надежду на то, что все со временем переменится.
А между тем постоянные посетители Летнего сада приметили статного и красивого пожилого сановника, в одно и то же время гулявшего с хорошенькой молоденькой барышней, и, чтобы не искушать судьбу, Варвара Шебеко предложила перенести свидания на острова – Елагинский, Крестовский или Каменный, где их еще ни разу не видели. Так они и сделали и продолжали встречаться до самого конца 1865 года, а после того и всю зиму 1866. Постепенно Катя привыкла к императору, но ее страшно смущало то, что Александр Николаевич был, ко всему прочему, на тридцать лет старше ее, и это тоже мешало восемнадцатилетней княжне чувствовать себя естественно. Потому-то и находилась она в смятении вот уже несколько месяцев и вела себя очень скованно и смущенно, соглашаясь лишь на невинные прогулки. Однако раз от разу ей становилось все легче, и Александр чувствовал это и радовался, что лед скованности быстро тает.
Оставаясь одна, Катенька все чаще вспоминала Александра, сорокасемилетнего императора, о котором в том самом 1865 году французский поэт Теофиль Готье написал следующее: «Волосы государя были коротко стрижены и хорошо обрамляли высокий и красивый лоб. Черты лица изумительно правильны и кажутся высеченными скульптором. Голубые глаза особенно выделяются благодаря коричневому тону лица, обветренного во время долгих путешествий. Очертания рта так тонки и определенны, что напоминают греческую скульптуру. Выражение лица, величественно-спокойное и мягкое, время от времени украшается милостивой улыбкой».
И все же княжна не сразу полюбила его. Это случилось после того, как однажды при встрече царь показался ей несчастным и нуждающимся в ее поддержке, в ее жалости и сострадании. Именно эти чувства поначалу определили перемену в ее отношении к Александру, и, почувствовав, что она необходима этому человеку, именно человеку, а не царю, Екатерина Михайловна совсем по-другому взглянула и на самое себя, ощутив, что она не вчерашняя инфантильная смольнянка, а женщина, готовая к состраданию и самоотверженности.
4 апреля 1866 года, в четвертом часу дня, император Александр прогуливался в Летнем саду. Окончив променад, он вышел за ворота, где стояла его коляска, и только собрался сесть, как вдруг возле него появился молодой мужчина и направил пистолет прямо в грудь государя. Как только неизвестный выхватил револьвер, один из стоявших возле него зевак сделал резкое движение рукой. Потом утверждали, что он ударил стрелявшего по руке.
Жандармы и некоторые из очевидцев бросились на стрелявшего и повалили его. «Ребята! Я за вас стрелял!» – кричал террорист.
Александр приказал отвести его к экипажу и спросил:
– Ты поляк?
– Русский, – ответил террорист.
– Почему же ты стрелял в меня?
– Ты обманул народ: обещал ему землю, да не дал.
– Отвезите его в Третье отделение, – сказал Александр, и стрелявшего вместе с тем, кто вроде бы помешал ему попасть в царя, повезли к жандармам.
Стрелявший назвал себя крестьянином Алексеем Петровым, а другой задержанный – Осипом Комиссаровым, петербургским картузником, происходившим из крестьян Костромской губернии. Случилось так, что среди благородных свидетелей оказался герой Севастополя генерал Э. И. Тотлебен, и он заявил, что отчетливо видел, как Комиссаров толкнул террориста и тем спас жизнь государя.
Александр с места покушения отправился в Казанский собор, где горячо поблагодарил Бога за свое чудесное спасение. А вокруг Зимнего дворца собралась ликующая толпа, встретившая его криками «ура!» и не расходившаяся до полуночи. Вечером во всех церквах прошли благодарственные молебны, а во дворце собрались члены Государственного Совета, сенаторы, министры и генералы, тоже кричавшие «ура!» и непрерывно поздравлявшие Александра с чудесным спасением.
Во всех театрах перед началом спектаклей оркестры исполняли гимн «Боже, царя храни», заканчивавшийся под крики «ура!».
Вечером в Зимнем дворце Александр обнимал и целовал Комиссарова, а затем возвел Иосифа Ивановича Комиссарова-Костромского в дворянское достоинство.
Из уст в уста передавали, что Осип Иванович родился в селе Молвитино Костромской губернии, в 12 верстах от знаменитого села Домнина – родины Ивана Сусанина. И, конечно же, тут же стали называть нового «спасителя» вторым Иваном Сусаниным.
Не менее торжественно и бурно отметили деяние Комиссарова в Москве. В его честь в Английском клубе был устроен грандиозный банкет, сам он избран почетным членом, а московское дворянство поднесло Осипу Ивановичу золотую шпагу.
Ревность дворянства, воистину, не знала границ: в честь Комиссарова была объявлена подписка на сбор средств, чтобы купить для него имение. Дворяне быстро собрали деньги и купили Осипу Ивановичу дом и усадьбу. Да только оказавшись помещиком и богачом, бывший картузник запил и в пьяном виде повесился.
А доставленный в Третье отделение террорист лишь на шестые сутки сознался, что он вовсе не крестьянин Петров, а саратовский дворянин Дмитрий Васильевич Каракозов. Следствие по его делу было поручено особой комиссии во главе с М. Н. Муравьевым, и тот вскоре дознался, что за Каракозовым стоит революционная организация – Московский кружок, возглавляемый его двоюродным братом Н. А. Ишутиным, вольнослушателем университета, установившим связи с разрозненными подпольными кружками разгромленной революционной организации «Земля и воля», вдохновителем и устроителем которой был Чернышевский, а заграничными единомышленниками-помощниками – Герцен и анархист М. А. Бакунин. Кружок Ишутина состоял из учащихся и студентов, готовившихся к насильственному перевороту и активно пропагандировавших социалистические учения.
Уже 8 апреля Ишутин и многие другие члены кружка были арестованы. Во время суда выяснилось, что кружок состоял из двух частей – «Организации» и «Ада». Члены «Организации», а таковых было большинство, о существовании «Ада» не знали. А в «Аду» состояли немногие, особо доверенные, глубоко законспирированные боевики-террористы. Именно они готовили цареубийство, которое попытался осуществить Каракозов, попеременно одолеваемый мыслями то о самоубийстве, то об убийстве царя.
В Алексеевском равелине Петропавловской крепости, куда он был заключен, Каракозов производил на всех его видевших и общавшихся с ним – следователей, жандармов, солдат, священника отца Палисадова, много дней пытавшегося добиться от узника раскаяния и примирения, – впечатление человека, находящегося на грани сумасшествия. Это потом утверждали и врачи в беседах с комендантом Петропавловской крепости генералом Черевиным.
Жандармы арестовали 197 подозреваемых, 171 человек был тут же отпущен, а судили лишь 36 «ишутинцев». Им дали разные наказания. Суд приговорил только двоих – Каракозова и Ишутина – к смертной казни. 3 сентября на Смоленском поле были поставлены две виселицы, и Каракозов с Ишутиным взошли на эшафот. Однако в последний момент смертная казнь Ишутину была заменена пожизненной каторгой, а его брат был повешен. До мая 1868 года Ишутин находился в Шлиссельбурге, а потом был выслан на Кару, где и умер через одиннадцать лет с признаками явного помешательства.
При таких обстоятельствах – чудесном избавлении от смерти, необходимости казнить двадцатипятилетнего Каракозова, растерянности от того, что в ответ на все его благодеяния он получает пулю, – Александр наконец добился от Катеньки взаимности. На ее долю в это время тоже выпало немало печалей – весной 1866 года, тяжелого для них обоих, у княжны умерла мать. И она осталась бы в горе своем одна, если бы не все та же незаменимая Вера Шебеко, которую девушка звала «тетя Вава». Она не дала Кате почувствовать одиночество и тотчас же переехала в опустевшую квартиру княгини Долгоруковой, поддержав сироту в самые трудные для нее часы и дни. Здесь они сблизились еще более, и тетя Вава стала вторым «я» Катеньки Долгоруковой. Чаще всего они говорили о государе, о его любви к Катеньке, о его ни с чем не сравнимом терпении и благородстве. И мало-помалу Катенька поверила, что они с императором созданы друг для друга.
Первое их интимное свидание состоялось в павильоне «Бабигон», расположенном в Петергофе, в трех верстах от Главного дворца, неподалеку от дороги, ведущей в Царское Село. Окруженный кустарниками и цветами, уединенный и тихий, павильон «Бабигон» и стал хранителем их тайны. Вечером 1 июля 1866 года Катю привезла сюда тетя Вава и осталась с нею вместе ночевать. В бельэтаже «Бабигона» было несколько прекрасно меблированных комнат с ванными, туалетами, горячей и холодной водой. Уложив Катю в одной из комнат, Шебеко устроилась в соседней.
Поздним вечером в «Бабигон» пришел Александр...
Впоследствии княгиня Долгорукова говорила, что во время этой встречи она была близка к обмороку и, что совсем уж неожиданно для нее, почти в таком же состоянии трепета и восторга был и ее возлюбленный. Расставаясь с нею, царь сказал: «Я не свободен сейчас, но при первой же возможности я женюсь на тебе, ибо отныне и навеки я перед Богом считаю тебя своею женой. До завтра! Храни и благослови тебя Бог!»
С этого дня свидания в «Бабигоне» проходили чуть ли не ежедневно. А когда наступила осень и пошли затяжные дожди, двор вернулся в Петербург. Но и там Долгорукова не реже, чем через день, продолжала навещать царя. Местом их свиданий стал Зимний дворец. Александр приспособил для встреч с нею кабинет своего покойного отца, Николая I, расположенный в первом этаже и имеющий отдельный вход прямо с площади. Кабинет был невелик; мебель, картины, портьеры – все в нем оставалось прежним, только теперь сюда никто не входил, и некоторое время никто ничего не подозревал, ибо другой вход в кабинет был потайным и соединялся с апартаментами Александра, расположенными на втором этаже...
Тем временем цесаревич Александр Александрович решил жениться и остановил свой выбор на Дагмаре, которая вот уже более года безраздельно владела его сердцем. Однако из-за того, что Александр был скромен и очень застенчив, он не говорил Дагмаре о своих чувствах, хотя и догадывался, что бывшая невеста покойного брата, кажется, тоже неравнодушна к нему.
Летом 1866 года новый цесаревич уехал в путешествие по Европе с намерением посетить и Копенгаген, чтобы еще раз проверить свои чувства к Минни, как звали Дагмару в узком семейном кругу Романовых. И когда он увидел ее снова, почувствовал неодолимое желание объясниться с Дагмарой. И все же он не решался сделать последний шаг, не зная, как отнесется к этому датская принцесса. В эти дни он писал отцу: «Я чувствую, что могу, и даже очень, полюбить милую Минни, тем более что она так нам дорога. Дай Бог, чтобы все устроилось, как я желаю. Решительно не знаю, что скажет на все это милая Минни; я не знаю ее чувства ко мне, и это меня очень мучает. Я уверен, что мы можем быть так счастливы вместе. Я молюсь усердно Богу, чтобы Он благословил меня и устроил мое счастье».
Наконец 11 июня он решился сделать предложение, о чем в тот же день писал отцу следующее: «Я уже собирался несколько раз говорить с нею, но все не решался, хотя и были несколько раз вдвоем. Когда мы рассматривали фотографические альбомы вдвоем, мои мысли были совсем не на карточках; я только и думал, как бы приступить с моею просьбою. Наконец я решился и даже не успел всего сказать, что хотел. Минни бросилась ко мне на шею и заплакала. Я, конечно, не мог также удержаться от слез. Я ей сказал, что милый наш Никса много молится за нас, конечно, в эту минуту радуется с нами. Слезы у меня так и текли. Я ее спросил, может ли она любить еще кого-нибудь, кроме милого Никса. Она отвечала мне, что никого, кроме его брата, и мы крепко снова обнялись. Много говорили и вспоминали о Никсе, о последних днях его жизни в Ницце и его кончине. Потом пришли королева, король и братья, все обнимали нас и поздравляли. У всех были слезы на глазах».
17 июня 1866 года цесаревич был помолвлен в Копенгагене, а через три месяца нареченная невеста прибыла в Кронштадт, где ее встретили император, императрица и все члены их семьи. Из Кронштадта все они отправились в Царское Село, а 17 сентября 1866 года, в день Веры, Надежды, Любови и матери их Софьи, который выдался ясным и по-летнему теплым, въехали в Петербург. Весь Невский проспект был заполнен бесконечной вереницей золоченых придворных карет, многочисленной свитой, следовавшей верхом за каретой невесты, в которой рядом с нею сидела и императрица-мать, гвардейскими полками, стоящими шпалерами вдоль проспекта. Дома были украшены цветами, коврами и русскими и датскими флагами.
Возле Казанского собора шествие остановилось, и члены царской фамилии взошли на ступени храма, где их встретил митрополит Исидор и причт, в сверкающем парадном облачении. После молебна молодые поехали в Зимний дворец, и по дороге принцесса непрерывно кланялась на обе стороны, прижимая руки к сердцу.
Толпы народа стояли возле Зимнего дворца, приветствуя невесту цесаревича, и потому Дагмара много раз выходила на балкон, чтобы поклонами благодарить своих новых подданных.
А вечером цесаревич, Дагмара и императрица Мария Александровна снова проехали по главным улицам Петербурга, встречаемые радостными, восторженными кликами.
13 октября состоялся обряд миропомазания и наречения новым именем – принцесса Дагмара стала великой княжной Марией Федоровной, – а еще через полмесяца был издан Манифест о вступлении в брак Александра Александровича и Марии Федоровны, и в честь их бракосочетания была объявлена амнистия, а с неисправных должников были сложены недоимки и взыскания.
Датской принцессе было непросто занять подобающее ей место в российской императорской семье и при петербургском дворе, но она успешно справилась с этим, вызвав, правда, неудовольствие партии великого князя Константина Николаевича и откровенную радость их политических противников.
«Цесаревна Мария Федоровна, – писал князь П. В. Долгоруков, – хотя не красавица в полном смысле слова, но женщина необыкновенно приятная лицом, взглядом, обхождением, разговором, женщина очень умная, но властолюбивая и совершенно преданная понятиям ретроградным». Долгоруков объяснял эту реакционность Марии Федоровны полученным ею воспитанием и ее природными корнями. «Отец ее, – продолжал Долгоруков, – Датский король, преисполнен аристократической спеси, ненависти к либерализму и к современным идеям, а мать родом из Гессен-Кассельского рода, который разбогател в XVIII веке, продавая своих подданных в английскую армию: за солдата, который возвращался увечным, платилось столько-то процентов прибавки, а за солдата, убитого или умершего, платилась еще большая прибавка».
Разумеется, Мария Федоровна и при дворе своего свекра опиралась на тех царедворцев, которые были близки ей по духу и взглядам. И первым из них оказался шеф жандармов и начальник Третьего отделения, граф Петр Андреевич Шувалов, а вторым – его двоюродный дядя, гофмаршал двора цесаревича Владимир Яковлевич Скарятин – сын одного из убийц императора Павла.
16 мая 1867 года император с двумя сыновьями, Александром и Владимиром, и с большой свитой выехал в Париж на Всемирную выставку и 20 мая прибыл в столицу Франции. Их встречал Наполеон III, поселивший высоких гостей в Елисейском дворце, в тех же апартаментах, которые в 1814 и 1815 годах занимал Александр I. Каждый день пребывания императора и великих князей в Париже ознаменовывался пышными и блестящими торжествами и празднествами: обед и бал в Тюильри сменился парадным спектаклем в Опере, а затем последовало и посещение Выставки. Однако официальный протокол не отражал всего многообразия мероприятий, к которым приобщился в Париже Александр II. Не знали об этом и приставленные к царю французские агенты, и даже сам шеф Третьего отделения граф Орлов, сопровождавший царя. А дело было в том, что Александр собрался в Париж не только потому, что ему хотелось увидеть великий город, двор Наполеона III и Всемирную выставку, но и потому, что там по совместной с ним договоренности в это время ждала его Катенька Долгорукова. В первый же день приезда Александр отправился в Комическую оперу, но уехал со спектакля, заявив, что он скучен. Вернувшись в Елисейский дворец, царь около полуночи постучал в двери апартаментов графа Адлерберга и попросил у него немного денег.
– Сколько вам нужно? – спросил удивленный граф.
– Даже не знаю, может быть, сотню тысяч франков?
Адлерберг дал Александру сто тысяч, и, как только царь ушел, министр двора тут же сообщил находившемуся в том же дворце шефу жандармов Шувалову, что Александр ушел, как он сказал, на прогулку и просил его не сопровождать.
Это сообщение не слишком обеспокоило Шувалова, потому что по инструкции за царем в любом случае должны были повсюду следовать русские агенты. Однако время шло, а Александра не было. Он вернулся во дворец только в три часа ночи. А утром агенты доложили, что царь взял наемный фиакр и поехал на улицу Рампар, в дом, где остановились, как выяснили агенты, две знатные дамы-иностранки: одна из них была Китти Долгорукова, вторая – жена ее брата Михаила, до замужества итальянская графиня Вулкане.
25 мая в честь Александра на Лоншанском поле был устроен смотр войск. После смотра Александр, Наполеон III и свиты обоих императоров неспешно и торжественно ехали к городу через Булонский лес. Наполеон, Александр и оба великих князя ехали в одной открытой коляске. Вдруг раздался выстрел, пуля попала в лошадь французского шталмейстера, ехавшего рядом. Стрелявшего задержали. Им оказался двадцатилетний польский эмигрант Антон Иосифович Березовский – сын бедного дворянина Волынской губернии. В 16 лет он участвовал в восстании 1863 года, а потом бежал за границу. Два года он работал в слесарной мастерской и не был связан ни с какими революционными организациями. Когда его предали французскому суду присяжных заседателей, он заявил, что покушение на царя было задумано и осуществлено им самим, без чьей-либо помощи и соучастия. Покушение он считает своим личным делом и просит рассматривать как акт мести за вековое угнетение Польши и за те жестокости, которые совершали русские войска и царская администрация при подавлении восстания 1863 года. Симпатии к Польше были во Франции многовековой традицией, Березовский был молод, и суд присяжных приговорил его к пожизненной каторге. Забегая вперед, скажем, что осужденный провел на каторге почти 20 лет. Лишь в 1906 году он был помилован президентом Клемансо, но когда ему сообщили об освобождении, Березовский отказался оставить место заключения.
Мужество и невозмутимость Александра, проявившиеся при втором покушении на его жизнь, стали, похоже, неотъемлемой чертой его характера.
В Париже, как и в Петербурге после покушения Каракозова, царь стал предметом всеобщего восторга и поклонения. Подобные чувства охватили и Катеньку Долгорукову, хотя, помимо восхищения и любви, она прежде всего испытывала страх за его жизнь.
После посещения княжны в отеле на улице Рампар их свидания продолжались в Елисейском дворце. Катеньке особенно импонировало, что она гуляет в том самом саду, где некогда прогуливалась мадам Помпадур, где после поражения при Ватерлоо находился Наполеон, а теперь именно здесь российский император снова клянется ей в своей неизменной любви и заверяет в том, что она перед Богом его жена. Здесь же Александр признался ей, что с тех пор, как полюбил ее, не было ни одной женщины, которую бы он приблизил к себе.
С этих пор их связь стала еще более прочной.
Суд над Березовским происходил уже после того, как Александр уехал из Парижа. По пути в Петербург, 6 июня, он приехал в Варшаву. Этот его визит был первым после подавления польского восстания 1863 года. И несмотря на то что память о восстании была еще свежа, а выстрелы Березовского буквально еще звучали в ушах поляков, в Варшаве никаких эксцессов не произошло, и Александр решил по пути в Петербург проехать через Вильно и Ригу. И в Литве, и в Латвии он при встречах со всеми сословиями говорил о неделимости империи, поощрял переход в православие и ратовал за то, чтобы государственным языком был бы здесь не польский и не немецкий, а только русский.
Возвратившись в Петербург, Александр присутствовал при обручении своей племянницы, великой княжны Ольги Константиновны – дочери генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича. Он был вторым сыном Николая I и, соответственно, являлся наиболее важной персоной в доме Романовых после своего старшего брата-императора. (Его старшие сестры в расчет не принимались, так как в доме Романовых предпочтение всегда отдавалось представителям мужской линии.)
Напомню, что жена Константина Николаевича, Александра-Фредерика, герцогиня Саксен-Альтенбургская, была дочерью герцога Саксен-Альтенбургского Иосифа, и потому, когда Александра-Фредерика приняла православие, она стала великой княгиней Александрой Иосифовной.
Итак, по возвращении в Санкт-Петербург Александр II присутствовал при обручении своей племянницы Ольги Константиновны с королем Греции Георгиосом I, который, хотя и носил в Греции имя Георгиоса, по происхождению был датским принцем Вильгельмом Георгом Глюксбургом, избранным греческим королем при активной поддержке Англии. Следовательно, и о нем как о члене немецкой династии Глюксбургов (полное название династии – Шлезвиг-Гольштейн-Зондербург-Глюксбург) непременно следует рассказать на страницах этой книги.
Находясь в Греции, Георг присягнул на верность конституции и стал основателем новой королевской династии Греции. Георг и Мария Федоровна (датская принцесса Дагмара, жена цесаревича Александра Александровича) были родными братом и сестрой и почти ровесниками. Георгу в 1867 году было 22 года, а Марии Федоровне – 20. А Ольга Константиновна была и того моложе – накануне свадьбы ей исполнилось 16 лет.
Свадьбу Георга I и великой княжны Ольги Константиновны праздновали в Царском Селе с оружейными залпами, балами и фейерверком. Георг на свадьбе был одет в мундир русского генерала, потому что был шефом одного из полков русской армии.
Забегая вперед, скажем, что их супружество во многом оказалось удачным. Ольга родила двух дочерей, Александру и Марию, и пятерых сыновей, наследного принца герцога Спартанского Константина и принцев – Георга, Николая, Андрея и Христофора. Со всеми будет потом связана семья Романовых, но ближе прочих окажется к ней принц Георг – второй сын Ольги, которому будет суждено в 1891 году спасти жизнь своему двоюродному брату – цесаревичу Николаю, будущему российскому императору.
Надо сказать, что через греческого короля и Марию Федоровну династия Романовых породнилась чуть ли не со всей Европой, так как их брат стал королем Дании Фредериком VIII, а сестра Александра – женой короля Великобритании Эдуарда VII. И, как верно подметил писатель Э. С. Радзинский, Луизу Гессенскую, мать всех этих монархов, «прозвали тещей всей Европы»: ее бесчисленные дочери, сыновья и внуки породнили между собой почти все королевские дома, объединив таким образом материк от Англии до Греции.
Добавим к этому, что представители династии Глюксбургов и сегодня занимают троны Дании и Норвегии, а их родственников и свойственников можно найти в любой царствующей фамилии Европы.
Таким образом, на всех тронах христианских государств Европы с конца XIX столетия утвердились немецкие династии. Тем более что еще раньше, с 1832 по 1863 год, королем Греции был Оттон Баварский из династии Виттельсбахов.
Приехав через несколько недель в Афины, Ольга Константиновна, ставшая «Василисой тон Эллион» – «королевой всех эллинов», почувствовала себя в большой пыльной деревне: у подножия Акрополя паслись козы, а по соседству с королевским дворцом лепились одна к одной крытые черепицей крестьянские хижины.
Ольга сразу же занялась широкой благотворительностью: построила в центре Афин церковь, а в Пирее – госпиталь для русских моряков. Она подарила госпиталю хорошую библиотеку из книг русских классиков и православных сочинений.
По традиции, экипажи приходящих в Пирей русских кораблей дарили королеве по иконе, а Ольга передавала их церкви, и таким образом ее церковь, которую до сих пор называют «русской», со временем украсилась десятками прекрасных икон.
Ольга любила посещать корабли, смотреть самодеятельные концерты моряков, говорить с ними на родном языке. Ее любимым поэтом был М. Ю. Лермонтов. Ольга составила и издала небольшим тиражом хрестоматию, под названием «Изо дня в день. Извлечения из сочинений Лермонтова на каждый день». В хрестоматии было 365 страниц – по одной на каждый день, – и каждая страница начиналась несколькими строчками стихов или прозы, обрамленными цветной рамкой. Хрестоматия была исповедью Ольги Константиновны, собранием ее сокровенных мыслей, раздумий о нравственности, смысле жизни, добре и зле.
Правление Георгиоса I длилось полвека – с 1863 по 1913 год. Было оно чрезвычайно трудным, и все это легло не только на плечи короля, но и на плечи его жены, Ольги Константиновны.
Она любила мужа, любила и семерых своих детей и боялась за их жизни, все время подвергавшиеся опасности, потому что положение новой династии было очень непрочно.
Как только молодожены приехали из России в Афины, сразу же начались уличные бои между сторонниками и противниками короля. В это же время продолжало бушевать восстание на острове Крит, вспыхнувшее годом раньше. Островитяне-греки требовали присоединения к Греции, уничтожения зависимости от Турецкой империи, окончательно захватившей Крит в начале XVIII века.
Направленная на Крит многотысячная турецкая армия ничего не могла поделать с повстанцами. Восстания следовали одно за другим, продолжаясь до 1898 года, когда остров при вмешательстве европейских держав получил автономию. Сын Ольги Константиновны, принц Георг, был, по предложению России, назначен комиссаром острова.
В 1912 году Греция в союзе с Болгарией и Черногорией начала войну с Турцией за освобождение Южной Македонии и ряда других территорий.
Король Георгиос I, принимавший участие в военных действиях, 18 марта 1913 года был убит.
Ольга Константиновна осталась вдовой.
Королем Греции стал ее старший сын – сорокапятилетний Константинос. Он правил до июня 1917 года и отрекся от престола после высадки англичан и французов в Салониках в ходе Первой мировой войны.
Константинос I был откровенным германофилом (между прочим, с 1913 года германским генерал-фельдмаршалом), он был женат на сестре кайзера Вильгельма II – прусской принцессе Софии и остался верным Германии до конца. Он уехал в Швейцарию, когда перипетии политики снова на полтора года – с конца 1920 до сентября 1922 – вернули ему греческий трон, но 26 сентября Константинос I вторично отрекся от престола и уехал в Италию. 11 января 1923 года он умер в Палермо. А Ольга Константиновна, тоже оказавшись в эмиграции в Италии, умерла в Риме 15 июня 1926 года в возрасте 75 лет.
Теперь нам предстоит вновь возвратиться в осень 1867 года, чтобы не прерывать ход основного повествования.
Вернувшись из Парижа в Петербург, Александр продолжал встречаться с Катей, но уже не у себя во дворце и не в «Бабигоне», так как о местах их встреч стало известно, а на квартире брата Кати, Михаила Михайловича Долгорукова. Однако и это убежище оказалось недолговременным, – боясь испортить репутацию, супруги Долгоруковы вскоре отказали царю и Екатерине Михайловне в приюте.
Сохранились письма Александра к Луизе – жене Михаила Долгорукова, в которых самодержец Всея Руси умоляет ее не лишать его и Катю их единственной возможности быть вместе. Но Долгоруковы были непреклонны и закрыли для любовников двери своей квартиры. И тогда нашелся только один человек, рискнувший пожертвовать своей репутацией, – это был начальник личной охраны царя генерал Рылеев, между прочим, родной внук казненного декабриста К. Ф. Рылеева. Начальник охраны по долгу службы обязан был без малейшего колебания отдать за Александра жизнь, но честь для дворянина была тогда дороже жизни, и потому поступок Рылеева, если бы о нем узнали, был бы расценен почти как продажа души дьяволу.
Что же касается возлюбленной царя, то она как была наивной и бескорыстной идеалисткой, так ею и оставалась, не понимая реалий жизни и все воспринимая почти так же, как и в Смольном.
Оставаясь у Рылеева, уже пожилой царь не только расточал супружеские ласки, но и старался замолить грех. Александр не был ханжой, но глубокое религиозное чувство заставляло его придавать отношениям с Катей максимально возможную духовность, возвышенность и чистоту. Они вместе читали Послания апостола Павла, вместе молились и просили Бога дать им супружеское счастье и прекрасных, здоровых детей. И почти всякий раз, расставаясь, Александр, как клятву, повторял, что Катенька – его жена перед Богом и что он обязательно сделает ее своей законной женой и перед людьми, если на то будет Божья воля.
6 мая 1868 года в Царском Селе великая княгиня Мария Федоровна родила первенца. Его отец – цесаревич, великий князь Александр Александрович, записал в дневнике: «Минни разбудила меня в начале 5-го часа, говоря, что у нее начинаются сильные боли и не дают ей спать, однако по временам она засыпала и потом опять просыпалась до 8 часов утра. Наконец мы встали и отправились одеваться. Одевшись и выпив кофе, пошел скорее к моей душке, которая уже не могла окончить свой туалет, потому что боли делались чаще и чаще и сильнее. Я скорее написал Мама записку об этом, и Мама с Папа приехали около 10 часов, и Мама осталась, а Папа уехал домой. Минни уже начинала страдать порядочно сильно и даже кричала по времени. Около 121/2 жена перешла в спальню и легла уже на кушетку, где все было приготовлено. Боли были все сильнее и сильнее, и Минни очень страдала. Папа вернулся и помогал мне держать мою душку все время. Наконец в половине третьего пришла последняя минута и все страдания прекратились разом. Бог послал нам сына, которого мы нарекли Николаем. Что за радость была – этого нельзя себе представить. Я бросился обнимать мою душку-жену, которая разом повеселела и была счастлива ужасно. Я плакал, как дитя, и так легко было на душе и приятно».
Едва ли младенцу дали это имя в честь его прадеда – Николая Павловича, который по-прежнему оставался непопулярным и не прибавил бы симпатий новому потенциальному цесаревичу. Его назвали так, скорее всего, в память о его недавно скончавшемся дяде – Николае Александровиче, третью годовщину смерти которого отмечали менее чем за месяц до его рождения. К тому же покойный был и любимым братом цесаревича Александра Александровича, и старшим сыном Александра II и Марии Александровны, и первым женихом Марии Федоровны.
Новорожденному Николаю Александровичу предстояло стать последним российским императором. Он появился на свет в день святого праведника великомученика Иова, библейское предание о котором сильно напоминает жизнь Николая II.
Иову довелось безропотно пройти все испытания – он потерял все, что нажил, и был свидетелем гибели всех своих детей. И то же самое было написано на роду и этому младенцу, родившемуся в день памяти многострадального Иова – 6 мая. И когда в день своего рождения Николай читал в Библии «Книгу Иова», то не раз бросались в глаза ему такие строки из IV главы ее: «Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек! Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева? Нет мне мира, нет покоя, нет отрады, постигло несчастье».
В какой-то мере это обстоятельство сделало Николая фаталистом, убежденным, что судьба его предопределена самим временем его появления на свет. Накануне крушения монархии, как писал потом об этом великий князь Александр Михайлович, Николай сказал: «На все воля Божья. Я родился 6 мая, в день поминовения многострадальца Иова. Я готов принять мою судьбу».
Но это случится через пятьдесят лет, а тогда, в день появления на свет своего первого внука, император Александр II объявил амнистию, причем наибольшие льготы получили политические преступники – участники восстания в Польше и русские революционеры. Всех политических преступников-каторжан перевели в разряд ссыльных, а ссыльным разрешили поселиться в сибирских городах и даже в европейской части России, но в отдаленных от столиц губерниях.
Вскоре состоялись и крестины. Крестными Николая был сам его августейший дед – Александр II, его бабушка со стороны матери – датская королева Луиза, двоюродная прабабушка – великая княгиня Елена Павловна, вдова великого князя Михаила Павловича, и дядя – датский принц Фредерик.
Нести младенца было доверено гофмейстерине княгине Куракиной, а сопровождали ее фельдмаршал князь А. И. Барятинский и канцлер князь А. М. Горчаков, тот самый, что при коронации выронил из рук державу. Но на сей раз в руках его ничего не было, он только ассистировал Куракиной, несшей будущего самодержца на подушке.
Нетрудно представить, какие чувства испытывал Александр II на крестинах своего первого внука. Он не мог нарадоваться рождению первенца у своего старшего сына, тем более что родился мальчик, которому предстояло занять российский трон, но вместе с тем этот мальчик превратил его в деда, а его жену сделал бабкой, и это еще раз напомнило Александру о его возрасте, как напомнили об этом чуть раньше прошедшие юбилеи – сначала серебряная свадьба, а затем и его собственное пятидесятилетие, тихо отпразднованное за три недели до рождения внука.
После Парижского конгресса 1856 года сфера внешнеполитической деятельности России в Европе сузилась до пределов Балкан, где русские традиционно отстаивали интересы своих единоверцев, борясь с мусульманами-турками.
Центр тяжести внешней политики был перенесен на Восток – в 1855 году была установлена русско-японская граница на Курилах, в 1860 – русско-китайская граница по Амуру.
С 1862 по 1867 год проходили переговоры с Японией о статусе Сахалина, завершившиеся принятием соглашения «о совместном владении Сахалином».
В этом же, 1867 году, 18 марта, между Россией и США был подписан договор о продаже Аляски, принадлежавшей России, Соединенным Штатам. Богатейшая территория, площадью в полтора миллиона квадратных километров, что равняется трем Франциям с заморскими департаментами, была продана за 7200 тысяч долларов. Кстати, все эти деньги, до единого цента, были инвестированы по приказу Александра II в железнодорожное строительство.
В России с самого начала усиленно насаждалось мнение, бытующее, как ни странно, и сегодня, что правительство Соединенных Штатов расценивало приобретение Аляски, как свою большую победу.
Все было совсем наоборот. Российскому поверенному в Вашингтоне Эдварду Стеклю пришлось истратить на подкуп американских должностных лиц 150 тысяч долларов, чтобы сделка состоялась, ибо главное богатство тогдашней Аляски – пушной и морской зверь – были выбиты Российско-Американской компанией, а о золоте тогда еще ничего не знали.
Четыре русские деревни с населением в 700 человек дорого обходились России – нужно было ежегодно снабжать их всем необходимым, а колонисты не обеспечивали сами себя, задолжав к 1861 году более двух миллионов рублей.
А пока шли переговоры с разными государствами, русские энергично осваивали новые земли, упорно пробиваясь на Восток, к океану, и строя новые города: в 1856 году был заложен Благовещенск, в 1858 – Хабаровск, в 1860 – Владивосток.
В то время как на Дальнем Востоке отлаживались отношения России с Китаем, Японией и США, в средней Азии и Казахстане продолжалось безостановочное колонизационное продвижение русских войск на юг и восток. После того как в 1854 году закончилась война на Кавказе, наступила очередь Туркестана, включавшего южную часть Казахстана, всю Среднюю и часть Центральной Азии, общей площадью более трех миллионов квадратных километров. Туркестан простирался от Южного Урала и Восточного берега Каспийского моря на западе до Алтая и Китая – на востоке и от Томской и Тобольской губерний на севере – до Ирана и Афганистана на юге. Традиционно Северный Туркестан назывался Русским Туркестаном, Восточный – Китайским, а Южный – Афганским.
На территории Русского Туркестана в 1865 году была образована Туркестанская область, а еще через два года – Туркестанское генерал-губернаторство.
На территории Русского Туркестана находились также два средневековых государства – Хивинское и Бухарское ханства.
Продвигаясь на юг, русские вышли к хребту Заилийский Алатау и в 1854 году построили здесь еще одно укрепление, сначала называвшееся Заилийским, а чуть позже – Верным. С 1867 года этот город, ныне называющийся Алматы, стал центром Семиреченской области Туркестанского генерал-губернаторства, подчинявшегося не Сенату, а военному министру. Завоевав Казахстан, русские войска вышли на территорию Кокандского ханства и в 1862–1866 годах захватили его важные крепости – Ходжент и Ташкент, получив возможность развить наступление на Хиву и Бухару. Первым пало Бухарское ханство. После того как в 1868 году был занят русскими войсками Самарканд, хан признал себя данником русского царя. Затем наступила очередь Хивинского ханства, которое уже к концу 60 – началу 70-х годов оказалось с трех сторон окруженным русскими владениями, и потому русские войска в 1873 году нанесли по нему одновременный удар с трех сторон. В этом походе приняло участие более 12 тысяч солдат и офицеров при 56 орудиях, а в низовья Амударьи из Аральского моря вышла и военная флотилия. Командовал походом туркестанский генерал-губернатор, генерал-адъютант Константин Петрович Кауфман. В результате победы над Хивинским ханством оно превратилось в протекторат России.
В последнем походе отличился и впервые стал знаменит тридцатилетний офицер Михаил Дмитриевич Скобелев.
Если война в Казахстане не повлекла почти никаких международных осложнений, то кампании в Кокандском ханстве и предстоящая война с Бухарой и Хивой неминуемо должны были обострить отношения с Англией, ибо уже за Пянджем начиналась сфера английских интересов и до «жемчужины английской короны» – Индии – было рукой подать, а Афганистан становился сопредельной территорией.
Что же касается Европы, то в центре событий 60-70-х годов XIX столетия было противоборство двух великих держав – Франции и Германии. Оно особенно обострилось после того, как произошло объединение множества немецких земель в одно единое государство. Процесс этот был проведен под руководством прусского канцлера Бисмарка. Объединяя Германию «железом и кровью», Пруссия в 1864 году начала с захвата Шлезвига и Голштинии. Вопреки исторической традиции, Россия не заступилась за герцогства, платя таким образом Пруссии за недавнюю помощь в подавлении польского восстания 1863 года. Затем противником Пруссии оказалась Австрия, претендовавшая на роль гегемона в Германии. Австрия пользовалась поддержкой почти всех мелких немецких государств, но Пруссия вовлекла в войну на своей стороне Италию, и таким образом Австрии пришлось сражаться на два фронта. Россия объявила себя нейтральной и тем способствовала Пруссии в достижении победы. После подписания в Праге 23 августа 1866 года мирного договора, Пруссия стала бесспорной доминирующей силой в Германии. За пять дней до этого прусский канцлер Отто фон Бисмарк подписал договор о создании Северогерманского союза, в который вошли 17 немецких государств, расположенных севернее реки Майн, а в сентябре и октябре того же года в Союз вступили еще 4 государства. Таким образом, бывшие независимые королевства, герцогства, княжества, архиепископства и вольные города сплотились воедино, признав своим лидером Пруссию, избрав ее короля президентом Союза и наделив его правами главнокомандующего объединенными вооруженными силами, руководителем внешней политики и главой исполнительной власти. Он же, прусский король Вильгельм I, назначал и единственного союзного министра – бундесканцлера. Им стал Бисмарк, занимавший этот пост до его ликвидации в связи с образованием в 1871 году Германской империи, где он же занял пост рейхсканцлера. Пикантность ситуации для Александра, как главы императорского дома, заключалась в том, что при объединении Германии задевались интересы его многочисленных родственников в Гессене, Дармштадте, Вюртемберге и других государствах, так как их династические права терялись вместе с потерей ими тронов.
Однако и тут у Александра хватило государственной мудрости пренебречь последним обстоятельством ввиду значительно более важных задач, стоящих перед Германией в связи с ее объединением, и с пониманием отнестись к исторической миссии Вильгельма и Бисмарка. Такую же благожелательную к Пруссии позицию заняли правительства Англии и Франции.
В 60-е годы Россия, в согласии с Англией и Францией, признала королем Греции наследника датского престола принца Георга, а королем Румынии, или, как тогда называли, Объединенных княжеств Молдавии и Валахии, принца Карла Гогенцоллерна. Вскоре российский императорский дом вступит и с королем Георгиосом, как стал именоваться датский принц в Греции, и с Каролем, как стал именоваться Карл Гогенцоллерн, в родственные династические связи.
И в это же время все туже затягивался неразрешимый тугой узел вечного русско-турецкого соперничества на Балканах, где Россия традиционно выступала защитницей, а Оттоманская Порта – угнетательницей православных славян и греков.
В целом международная обстановка к началу 70-х годов была намного спокойнее, чем в начале или в середине XIX века.
Однако вскоре ситуация переменилась.
Летом 1870 года в немецком курортном городке Эмс, славившемся своими целебными минеральными водами, произошло событие, которое затем привело к изменению карты Европы и серьезнейшим образом повлияло на ее дальнейшую судьбу.
Оно, впрочем, было последним звеном в цепи целого ряда событий.
Собственно исходной точкой событий следует считать сентябрь 1868 года, когда была свергнута с престола Испании жестокая и развратная королева Изабелла II. 30 сентября она бежала во Францию, а на оставленный ею трон почти сразу же стал претендовать один из Гогенцоллернов – принц Леопольд Зигмаринген, в то время уже лишившийся своего монархического статуса и находившийся на службе у прусского короля. Для того чтобы стать претендентом на испанский трон, Леопольд должен был получить согласие Вильгельма I – официального главы дома Гогенцоллернов. Как только возможность такого варианта стала обсуждаться, Франция тотчас же выдвинула решительные возражения, опасаясь появления немца на троне Испании. Вильгельм понимал опасность дальнейшего развития событий и отказался поддержать кандидатуру Леопольда. Но сторонником Леопольда, мечтавшего об испанском троне, стал «железный канцлер» Бисмарк, сумевший уговорить Вильгельма I дать свое согласие на кандидатуру Леопольда. Поддерживал ее и премьер-министр Испании Прима.
Когда Леопольд сделал заявление о выдвижении своей персоны на испанский трон, обстановка накалилась до предела, и Франция не скрывала, что не остановится даже перед войной, но не допустит немецкого принца в Мадрид, ибо это означало, что во главе соседних государств окажутся монархи из династии Гогенцоллернов.
В это самое время Александр II с императрицей выехали в Эмс, куда они регулярно ездили уже несколько лет по рекомендации врачей. На сей раз в Эмс поехала и Екатерина Михайловна, которая после Парижа была неотступно возле императора. Александр, вернувшись со Всемирной выставки, назначил ее фрейлиной своей жены, и теперь она была обязана посещать все торжественные балы и приемы, на которых бывали Мария Александровна и, разумеется, сам император.
Вместе с царской семьей приехал и министр иностранных дел князь Александр Михайлович Горчаков.
В это время в Эмсе находился и прусский король со своим министром иностранных дел – Бисмарком. Два монарха и два канцлера обсуждали самые разные вопросы, но испанской проблемы, кажется, не касались. После отъезда Александра из Эмса отношения между Францией и Германией вроде бы были улажены, как вдруг положение катастрофически обострилось.
Канцлер Бисмарк, уже находившийся в Берлине, получил от прусского советника Абекена, все еще остававшегося в Эмсе, депешу, из которой следовало, что Вильгельм I отказался поддерживать Леопольда и заверил французов об этом через своего адъютанта. Представитель Министерства иностранных дел Франции, граф Винценто Бенедеттин, попросил у Вильгельма аудиенции, но король отказал ему, так как считал вопрос окончательно решенным.
Бисмарк, получив депешу, извещавшую о произошедшем, так отредактировал ее для печати, что она приняла в высшей степени оскорбительный для Франции характер. При желании, можно было не придать этому значения, но обе стороны хотели войны и превратили Эмскую депешу в удобный повод для ее начала.
8 июля Франция объявила войну Северогерманскому союзу, чего только и ждал Бисмарк, уже отмобилизовавший армию и приготовивший ее к стремительному и мощному удару.
Великие державы сразу же заявили о своем нейтралитете, и война, начавшаяся в июле 1870 года, превратилась в поединок между Германией и Францией. Поединок этот был недолгим и закончился сокрушительным поражением Франции.
2 сентября 1870 года в сражении при Седане армия императора Наполеона III была разбита, а сам он попал в плен. (Наполеон III был сыном падчерицы Наполеона Бонапарта Гортензии Богарнэ и его брата Луи. 10 декабря 1848 года он был избран президентом Французской Республики, а через четыре года провозглашен императором.)
Как только весть о разгроме при Седане и пленении императора Наполеона III дошла до Парижа, там вспыхнуло восстание, и 4 сентября Наполеон III был объявлен низложенным. Во Франции вновь была провозглашена республика. Одним из деятельнейших ее руководителей стал крупный французский историк и видный политик 73-летний Адольф Тьер. 24 сентября он прибыл в Петербург в качестве чрезвычайного уполномоченного французского правительства, надеясь получить поддержку России в грядущих переговорах с победителями-пруссаками.
Александр принял его и заверил, что сделает все возможное, чтобы грядущий мир не был для Франции чрезмерно тяжелым и, тем более, унизительным. Тьер писал потом, что Александр «благороднейший в мире человек, прилежный к делам, понимающий в них толк и исполненный откровенности и прямодушия». В свою очередь царь так отозвался о Тьере: «Какой поразительный ум! И какая вера в возрождение Франции. Он так уверен в ее быстром возрождении, что даже предложил мне союз... Это благородный человек и большой патриот».
31 августа 1871 года этот «благородный человек и большой патриот», накануне подписавший мир с Германией и безжалостно подавивший Парижскую Коммуну, стал президентом Франции.
Но это произошло через восемь месяцев после того, как Вильгельм I из короля Пруссии превратился в германского императора. Символично, что провозглашение Вильгельма императором произошло не на территории Пруссии или какого-нибудь другого немецкого государства, а в Зеркальном зале Версальского дворца, загородной резиденции французских королей.
Для России одним из важнейших последствий окончания франко-прусской войны было то, что утратили силу старые соглашения, подписанные в Париже в 1856 году, о режиме в черноморских проливах.
Александр II обладал многими качествами, необходимыми главе государства. Среди них были и такие, как предусмотрительность, осторожность, склонность к компромиссам во избежание конфликтов. Поэтому в мае 1873 года Александр утвердил подписанную в Петербурге российским фельдмаршалом Ф. Ф. Бергом и германским фельдмаршалом Х. Мольтке военную конвенцию о взаимной помощи в случае нападения на Россию или Германию третьей страны. Чтобы не раздражать Францию, по настоянию Горчакова, в конвенции говорилось, что она заключена, с целью «упрочить господствующий ныне в Европе мир и удалить возможность войны».
Конвенция была подписана во время визита в Петербург императора Вильгельма, канцлера Бисмарка и фельдмаршала Мольтке. Затем Александр и Горчаков отправились в Вену, и там два императора подписали соглашение о взаимных дипломатических консультациях при возможных международных осложнениях. А 23 октября того же года к этому соглашению присоединилась и Германия, когда к Францу-Иосифу приехали Вильгельм и Бисмарк.
Так оформился «Союз трех императоров», просуществовавший 13 лет и сыгравший свою роль в развитии международных отношений в Европе.
Вечером 29 апреля Долгорукова почувствовала, что уже близятся роды. Она быстро вышла из дома, села в наемную карету и поехала в Зимний, в старый кабинет Николая I, как она заранее условилась с царем.
В 10 часов утра 30 апреля у нее родился мальчик, которого тут же тайно увезли на квартиру генерала Рылеева.
Мальчик был здоров и красив. Через несколько дней его крестили и назвали Георгием.
Узнав о случившемся, члены «большой» семьи Александра II единодушно заявили, что ни Георгий, ни его мать никогда не войдут в царскую семью и останутся вне династии.
Позицию «большой» семьи разделяла и вся русская родовая знать.
Пересуды еще не замолкли, как вдруг Александр и Долгорукова подбросили еще одну охапку хвороста в жарко пылавший костер сплетен: в конце 1873 года Екатерина Михайловна родила еще одного ребенка. На сей раз это была девочка, названная Ольгой.
Здесь уже страсти ревнителей семейной чистоты закипели так сильно, что начальник Третьего отделения граф Петр Шувалов должен был поставить царя в известность, что говорят о нем и его личной жизни в Петербурге, в России и за границей.
Царь холодно выслушал Шувалова и надменно дал ему понять, что в свою личную жизнь не даст вмешиваться никому.
Эта непрошеная инициатива стоила Шувалову места – через несколько месяцев Александр, не спросив у него ни совета, ни согласия, совершенно неожиданно для Петра Андреевича назначил его послом в Лондон. А на его место поставил дотоле скрывавшегося в тени, скромного и незнатного службиста, виленского генерал-губернатора генерал-майора Александра Львовича Потапова. Был Потапов весьма маленького роста и потому имел среди товарищей прозвище Потапенок. Однако он обладал большим умом, великой хитростью и неуемным стремлением к власти, коей добивался тонкими интригами и огромным трудолюбием. Кроме того, был он честен, ко взяточникам совершенно безжалостен и более всего предан карьере и службе, а отсюда и государю как верховному распорядителю этой власти.
Да и Шувалову – человеку, безусловно, преданному царю и весьма способному – в Лондоне тоже было что делать: ему предстояло укрепить русско-английский династический союз, который, как и все династические союзы Европы, был густо перемешан с немецкой кровью.
Достаточно сказать, что и сама правящая тогда королева Англии и императрица Индии Виктория была отпрыском Ганноверской династии, а ее муж Альберт – принц-консорт и отец ее пятерых детей – происходил из династии герцогов Саксен-Кобург-Готских.
В 1874 году состоялась свадьба дочери Александра II Марии и второго сына английской королевы Виктории Альфреда Эрнеста Альберта, герцога Эдинбургского, герцога Саксен-Кобург-Готского, графа Кентского и Ольстерского.
Старший сын Виктории – Альберт-Эдуард, будущий король Англии Эдуард VII – в 1863 году женился на датской принцессе Александре – родной сестре будущей цесаревны Марии Федоровны, а тогда еще принцессы Дагмары.
Когда Дагмара в 1866 году венчалась в Петербурге с великим князем Александром Александровичем, ее сестра, тогда уже герцогиня Уэлльская, была на последних месяцах беременности и из-за этого не смогла приехать на свадьбу. В Петербург на свадебные торжества приезжал ее муж, принц Уэлльский Альберт-Эдуард.
Альберт-Эдуард был весьма радушно принят при дворе, получил от Александра II чин полковника русской гвардии и стал из-за всего этого ярым сторонником России. Прощаясь, он пригласил цесаревича и цесаревну в Лондон, и молодые с радостью приняли его приглашение.
А еще через восемь лет второй сын Виктории, Альфред-Эрнст-Альберт, герцог Эдинбургский, а по отцу и герцог Саксен-Кобургский, решил жениться на дочери Александра II Марии Александровне.
Виктория приняла этот замысел в штыки, объясняя свою позицию прежде всего тем отвращением, которое вызывает у нее низкая нравственность отца невесты – императора Александра, позволяющего себе скандальную связь с женщиной, которая на тридцать лет младше его.
Александр II тоже сначала не слишком одобрял этот брак, потому что Мария была его единственной, и к тому же горячо любимой, дочерью, и разлука с ней представлялась отцу настоящим несчастьем. Однако Марии нравился принц Эдинбургский, с которым она виделась в Германии, в Югенгейме, у их общих немецких родственников, и она наотрез отказалась выходить замуж за кого-либо другого.
После переписки с Викторией, в которой обсуждались вопросы брака, принц Эдинбургский приехал в Петербург с еще двумя членами английского королевского дома. Виктория была возмущена тем, что ей даже не показали будущую ее невестку, хотя она и настаивала на этом, и, негодуя, выразила свое возмущение тем, что послала невестке в подарок веточку мирта – символ мира – и молитвенник. Императрица Индии, дарившая бриллианты своим горничным, на сей раз предстала перед своими новыми родственниками старой ханжой-пуританкой.
Встреча принцев была необычайно торжественной и пышной. На сей раз красные ковры были постланы уже на вокзале, а само венчание, состоявшееся 11 января 1874 года, превзошло все, случавшееся до сих пор.
Свадебные столы были накрыты в Георгиевском зале Зимнего дворца, превращенном по этому случаю в огромную оранжерею, и пока звучали тосты, на каждый из них отвечали артиллерийским салютом пушки Петропавловской крепости: за здравие их императорских величеств и ее величества королевы Великобритании и Ирландии – 51 выстрел и за каждый последующий тост – по 31 залпу.
«Ничего нельзя представить более великолепного, чем этот торжественный банкет, – писал английский посланник в Петербурге лорд Лофниус. – Блеск богатейших драгоценностей смешивался с блеском мундиров, золотых и серебряных блюд и роскошного севрского фарфора. Во время всего обеда пели талантливые артисты итальянской оперы – Патти, Альбани и Николинни, что придавало еще больше великолепия этой сцене несравненной красоты, которую трудно описать».
После бала, в котором участвовало три тысячи гостей, молодожены поехали на вокзал, где их ожидал поезд – первую брачную ночь и медовый месяц они решили провести в Царском Селе.
1874 год для императорской семьи оказался богат на свадьбы: в мае должно было состояться бракосочетание племянницы Александра II великой княжны Веры с герцогом Вюртембергским Вильгельмом-Евгением, а в августе намечалась свадьба брата императора – Владимира Александровича с дочерью великого герцога Мекленбург-Шверинского принцессой Марией.
Конечно же, все эти браки готовились заранее, и, несмотря на то что любовь, как правило, в каждом из них играла известную роль, все же немаловажное место занимала в них и международная политика, а также расширение и укрепление междинастических связей – нередко уже давно ставших родственными.
Сразу после свадьбы Марии и Альфреда Александр с головой ушел в так называемую большую политику. В Петербург пожаловал – впервые в истории – австрийский император, сорокачетырехлетний Франц-Иосиф I, незадолго перед этим довольно враждебно настроенный по отношению к России. Его визит знаменовал собою конец этой вражды и окончательное примирение двух держав.
В мае того же 1874 года Александр отправился в Штутгарт на свадьбу своей племянницы Веры Константиновны с герцогом Вильгельмом-Евгением Вюртембергским.
Вера Константиновна была внучкой Николая I, дочерью великого князя Константина Николаевича и его жены – великой княгини Александры Иосифовны, до принятия православия принцессы Александры Саксен-Альтенбургской.
Вера Константиновна родилась 4 февраля (в день памяти святой Вероники) 1854 года, и к моменту свадьбы ей было 20 лет.
В детстве Верочку старшие двоюродные братья и сестры называли просто «маленькой», без имени. Несмотря на то что Вера, ее старшая сестра Ольга и брат Константин были любимы всеми родственниками, – а таковых было предостаточно, – детям не хватало отца – адмирала Константина Николаевича, который по долгу службы постоянно был в разъездах. С пяти лет Вера начала писать отцу трогательные и полные любви и нежности письма.
Оказываясь в Санкт-Петербурге или в его окрестностях, Константин Николаевич, всегда очень занятый чтением и делами, урывал каждую минуту, чтобы побыть как можно дольше с детьми.
Разумеется, великий князь посещал и светские рауты, но делал это неохотно, предпочитая обедать и ужинать у родственников, с удовольствием вводя в мир взрослых и своих детей, чтобы они постепенно приобретали навыки общения, необходимые в обществе.
17 сентября каждого года, начиная с пяти лет, Вере отмечали именины, как взрослой: с утра все великие князья с женами и детьми приезжали к обедне, поздравляли именинницу, а потом все вместе садились завтракать, держа девочку в центре внимания. Все были серьезными, и она тоже вела себя сдержанно и степенно, с каждым разом все лучше понимая, что такое великая княжна. Этому же способствовали и частые визиты в царскую семью, где поведение было особенно чинным.
С этого же возраста отмечали ей и дни рождения, 4 февраля обязательно устраивая обедню, правда, не всегда в церкви, а иногда и дома.
Религия, службы, церковные книги и особенно пример родственников, чаще всего искренне и глубоко верующих, сделали и Веру доброй христианкой, с детства соблюдавшей посты и все предписания православия. А ее отец, прекрасно игравший на рояле и виолончели, хорошо знавший музыку, приобщил дочь к игре на разных инструментах.
Родители часто брали детей в театр, и Вера с детства полюбила и оперу, и балет, и драматическое искусство.
С детства Веру и Олю приучали к прогулкам в окрестностях Санкт-Петербурга, поощряя к знакомствам с простыми людьми. Правда, им не разрешали делать это самостоятельно, но под присмотром учителей и фрейлин они часто гуляли по соседству с теми загородными дворцами, в которых жили.
Летом 1860 года Константин Николаевич получил в подарок «американский кабриолет» – одну из первых разновидностей автомобиля – и быстро его освоил, с удовольствием катая в нем детей. А 1 июня 1860 года у Веры появился брат Дмитрий, и она стала заботливой нянькой.
Вместе с первой радостью – обретением нового родного человека, шестилетняя Верочка поняла и то, что случаются и невозвратные потери, – в ночь на 20 октября 1860 года скончалась ее 62-летняя бабушка, вдовствующая императрица Александра Федоровна. 29 октября Александру Федоровну похоронили в Петропавловском соборе, и Вера в первый раз присутствовала при погребении, а 10 марта 1861 года девочка впервые исповедалась, и это тоже произвело на нее психологически сильное впечатление.
Вера обожала свою мать. Когда 2 июня 1861 года Александра Иосифовна уезжала в Киль, на родину, Вера, хоть и понимала, что мать вскоре вернется, но рыдала столь безутешно, что, жалея ее, плакали и взрослые.
Становясь взрослее, она переживала обычные метаморфозы роста, но к юности характер стал у нее ровнее, и она превратилась в милую девушку, сохранив все положительные черты, которые были у нее в детстве.
С Вюртембергским домом у Романовых были давние родственные связи: Павел I вторым браком – с 1776 года – был женат на Софье Вюртембергской (в православии императрице Марии Федоровне). Их дочь Екатерина с 1816 года была женой короля Вюртемберга Фридриха-Вильгельма, а их младший сын, Михаил, был женат с 1824 года на принцессе Каролине Вюртембергской (в православии – Елене Павловне). Внучка Павла I, дочь Николая I, великая княжна Ольга, с 1846 года была королевой Вюртемберга, так как ее мужем был король Фридрих-Карл.
И наконец, внучка Николая I – стало быть, правнучка Павла I и Марии Федоровны и таким образом четвертое поколение в доме Романовых, роднящееся с Вюртембергской династией, – великая княжна Вера Константиновна, обвенчавшаяся с Вюртембергским герцогом Вильгельмом-Евгением.
Прежде чем продолжать наш рассказ далее, необходимо вспомнить о событиях, происходивших в Германии и Вюртемберге в 60 – начале 70-х годов XIX столетия.
Следует иметь в виду, что среди множества государств, находившихся на территории, населенной немцами, лишь два из них – Пруссия Гогенцоллернов и Австрия Габсбургов – были державами, претендовавшими на ведущую роль. В результате длительной борьбы между Пруссией и Австрией за господство в Германии летом 1866 года начался конфликт из-за Шлезвиг-Гольштейна.
В это время все еще существовал Германский союз, созданный после падения Наполеона в июне 1815 года Венским конгрессом.
К 1866 году в Германский союз входили 32 немецких государства. Кроме того, свои династические интересы защищали в нем короли Англии и Голландии, так как они владели Ганновером и Люксембургом, а также и датский король, владевший Гольштейном и Лауэнбургом.
С самого начала существования Германского союза господствующую роль играла в нем союзница Наполеона Бонапарта – Австрия. 14 июня 1866 года Германский союз, по предложению Австрии, принял решение мобилизовать союзную армию против Пруссии.
Однако это решение Пруссию врасплох не застало: еще раньше прусский канцлер Отто фон Бисмарк договорился с Россией и Францией о нейтралитете, а в апреле 1866 года заключил секретный военный союз с Италией, объединению которой мешала Австрия.
Прусская армия находилась в постоянной боевой готовности и потому 16 июня вторглась в Ганновер, Гессен и Саксонию, а 20 июня 250 тысяч итальянских войск вступили в занятую австрийцами Венецианскую область.
Война была быстрой и победоносной для Пруссии и Италии. Уже 23 августа в Праге был подписан Мирный договор. По этому договору Австрия соглашалась на роспуск Германского союза, обещала не вмешиваться впредь в дела немецких государств и давала согласие «на новое устройство Германии». Австрией было признано и присоединение Венецианской области к Италии. Бисмарк тут же основал вместо Германского союза Северогерманский союз. Договор о его создании был подписан за четыре дня до подписания Пражского мирного договора – 18 августа. В него вошли Пруссия и еще 17 северогерманских государств, к которым со временем присоединялись все новые, в том числе и южногерманские.
1 июля 1967 года вошла в силу конституция Северогерманского союза, по которой Президентом Союза был король Пруссии, семидесятилетний Вильгельм I Гогенцоллерн. В компетенцию Союза входили: военное дело и иностранные отношения, монетная система, почта и железные дороги.
Были определены права Рейхстага – Государственного собрания – и Бундесрата – Союзного совета, – органа представительства земель. Оба эти совета играли весьма второстепенную роль, руководили же всем король Пруссии и его канцлер, в данном случае – Бисмарк.
В Северогерманский союз не входили некоторые государства Южной Германии, в том числе и Вюртемберг, оставаясь относительно нейтральными. Однако, когда в июле 1870 года между Пруссией и Францией началась война из-за того, что Франция препятствовала объединению Германии, в Вюртемберге поднялась волна националистических выступлений в поддержку Пруссии.
То же самое происходило и в других южногерманских государствах. Понимая, что их позиция должна быть изменена, Бисмарк до начала франко-прусской войны подписал договор о передаче под контроль прусского генерального штаба армий Баварии, Бадена, Вюртемберга и Гессен-Дармштадта.
И как только война началась, все южногерманские войска приняли в ней участие на стороне Пруссии.
В августе 1870 года французская армия была разгромлена в ряде сражений, и 2 сентября Франция капитулировала. В плен попал и император Наполеон III.
А в ноябре все немецкие государства, дотоле не входившие в Северогерманский союз, вошли в него (последним, 26 ноября 1870 года, вступил Вюртемберг). И таким образом было устранено последнее препятствие для создания Германской империи.
9 декабря Рейхстаг Северогерманского союза постановил, что будущее государство будет называться Германской империей.
И 18 января 1871 года она была провозглашена в Версале.
День провозглашения Германской империи был выбран не случайно: 18 января 1701 года бранденбургский курфюрст Фридрих Гогенцоллерн был коронован в Кенигсберге (ныне Калининград) и стал королем Пруссии под именем Фридриха I.
А 18 января 1871 года в Зеркальной зале Версальского дворца была провозглашена Германская империя во главе с кайзером Вильгельмом I.
Провозглашенная империя занимала площадь в 540 тысяч квадратных километров. Ее население превышало 41 миллион человек. Империя состояла из тех же регионов, что и Северогерманский союз, а вскоре основой конституции новой империи стала прежняя конституция Северогерманского союза.
Все прежние феодальные государственные образования сохранили свои названия, их правители не утратили свои титулы, звания и достоинства, не утеряв и многих своих прерогатив.
В империю входили 4 королевства, в их числе и Вюртемберг, 6 Великих герцогств, 12 герцогств и 3 Вольных города.
Конституция Германской империи была принята имперским Рейхстагом 14 апреля 1871 года.
Внешне либеральная и даже весьма демократическая конституция на самом деле представляла полное торжество военного деспотизма, бюрократически сколоченного и строго охраняемого полицией.
Власть сосредоточилась в руках трех человек: императора, Бисмарка, ставшего канцлером империи, и начальника Генерального штаба, фельдмаршала Мольтке-Старшего, автора плана победоносной франко-прусской войны. Среди 25 старых государств, вошедших в империю, руководящая роль принадлежала Пруссии и привела к торжеству ее государственных, военных и моральных принципов, к успеху идеологии прусского юнкерства.
Королевство Вюртемберг как было раньше, так и осталось при императоре Вильгельме во многом автономным государством.
Что же касается Германской империи, то ее появление было встречено в Европе по-разному: кто радовался этому, кто негодовал, а многие, особенно ее соседи, откровенно боялись этой новой огромной силы.
И как бы подводя итог 60 – началу 70-х годов XIX столетия, в самом начале 1873 года на европейский континент пришло сообщение, что 9 января в маленьком английском городке Чизихёрсте, близ Лондона, скончался бывший император Франции Наполеон III – отпущенный на волю вскоре после капитуляции его армии, он уехал в Англию, где и умер в изгнании.
Такой была обстановка в Европе и в Германии, когда Вера Константиновна приехала в Штутгарт.
Город, конечно же, показался ей убогим и маленьким по сравнению с Санкт-Петербургом или Москвой, хотя и считался одним из крупных политических, торговых и культурных центров Германии. Старый город мог похвалиться двумя-тремя дворцами, старой ратушей да парой исторических соборов.
Однако в области культуры его прославили поэты Шиллер и Шубарт, а в области науки – философ Гегель.
Не слишком роскошной была и свадьба. Если бы не царское приданое невесты, то брачные торжества могли показаться более чем скромными, несмотря на то что титулованных немецких родственников на свадьбе было предостаточно.
После свадьбы Александр II отправился в Англию, выполняя вторую часть поездки, которая была задумана им еще в Санкт-Петербурге, до того как поехал он в Штутгарт.
Официально было объявлено, что русский царь едет в Лондон, чтобы повидаться со своей любимой дочерью – Марией, совсем недавно ставшей герцогиней Эдинбургской.
Однако свидание с Марией Александровной было лишь соблюдением дипломатической формальности.
На самом же деле царь решил во что бы то ни стало добиться симпатии англичан и посеять на островах семена русофилии, заглушив будущими всходами бурные сорняки традиционной для Англии русофобии.
Александр ехал с пристани в открытой коляске, и тысячи любопытствующих англичан находили русского царя не азиатским владыкой, а настоящим джентльменом.
Королева Виктория встретила царя у входа в Виндзорский дворец и потом лично сопровождала его по городу.
Визит Александра в Англию оказался успешным, хотя Англия и не стала союзницей России, она все же стала склоняться к тому, что в будущем такая позиция может стать для нее не только приемлемой, но и необходимой.
Вернувшись в Петербург, Александр озаботился и статусом своих незаконных детей – Георгия и Ольги. В силу своей самодержавной власти, российский император имел право издавать любой закон, причем независимо от того, противоречит новый закон прежним или только дополняет их. Поэтому Александр был волен дать своим детям любой статус, и он избрал оптимальный вариант – 11 июля 1874 года в Царском Селе он издал указ: «Малолетним Георгию Александровичу и Ольге Александровне Юрьевским даруем Мы права, присущие дворянству, и возводим в княжеское достоинство с титулом Светлейших. Александр».
Он решил, что давать детям фамилию их матери не следует, ибо их могли не признать другие Долгоруковы; дать имя Романовых он не мог, так как Екатерина Михайловна не состояла с ним в церковном браке, который, единственно, мог бы дать ей и детям его фамилию. И Александр решил назвать сына и дочь Юрьевскими, потому что основателем рода Долгоруковых был князь московский Юрий Долгорукий, восьмой сын Великого Киевского князя Владимира Мономаха. А так как «Долгорукий» было не более чем прозвищем князя Юрия, то не справедливей ли было назвать этих его потомков, отдаленных семью веками, светлейшими князьями Юрьевскими, дав тем самым простор новой ветви древнего генеалогического древа?
Написав указ, Александр, однако, не отослал его в Сенат, а, сохранив в тайнике, вручил генералу Рылееву, приказав хранить его до того времени, когда и понадобится его опубликование.
После благополучного разрешения беспокоившей его непростой проблемы с детьми из «малой семьи» Александр II занялся подготовкой к свадьбе великого князя Владимира Александровича.
Владимир родился 10 апреля 1847 года и был третьим после покойного Николая и цесаревича Александра сыном императора. Его будущей женой стала великая герцогиня Мекленбург-Шверинская – Мария-Александрина-Елизавета-Элеонора.
Император Александр II почему-то разрешил ей не принимать православия и остаться протестанткой. Этот случай был первым в доме Романовых и стал прецедентом для некоторых других невест из протестантских семей. Однако в 1908 году Мария добровольно перешла в православие, по глубокому внутреннему убеждению.
16 августа 1874 года Мария Павловна и Владимир Александрович обвенчались. По мнению многих, они представляли собой прекрасную пару. Владимиру было 27 лет, Марии – 20.
Несмотря на молодость, Мария Павловна многим придворным напоминала Екатерину Великую: она была прекрасно образованна, необычайно умна, очень самостоятельна и даже слыла вольнодумствующей.
Патриот и русофил Александр III не любил ее за то, что она осталась в протестантстве, и считал Марию германофилкой.
Двор Марии Павловны был очень влиятелен и активно формировал общественное мнение высшего света. Кроме того, Мария Павловна широко привлекала на свои приемы банкиров, торговцев и промышленников, которые из-за своего неаристократического происхождения не могли попадать ко двору. А у Марии Павловны они охотно становились благотворителями, с удовольствием отдавая на добрые дела много тысяч рублей.
Через год после свадьбы, 19 августа 1875 года, Мария Павловна родила первенца, Александра, который, однако, не прожил и полутора лет. Но 30 сентября 1876 года появился на свет второй сын, названный Кириллом.
А вообще к январю 1882 года – за семь лет – Мария Павловна выполнила «августейшую норму», произведя на свет пятерых детей: после Александра и Кирилла великая княгиня родила Бориса (12 ноября 1877 года), Андрея (2 мая 1879 года) и Елену (17 января 1892 года), которая в 20 лет вышла замуж за Николая – великого князя Греческого из династии Шлезвиг-Гольштейн-Зондербург-Глюксбург.
После восшествия на трон Александра III Владимир Александрович стал вторым человеком в дворцовой иерархии, соответственно и его жена оказалась старшей среди великих княгинь царской фамилии. (Среди женщин только императрица-мать сохранила перед невесткой Марией Павловной несомненное главенство.)
Мария Павловна с умом и тактом использовала свой статус, но в тех вопросах, которые она считала важными, ее позиция всегда оказывалась неколебимой.
Вместе с великим князем Николаем Михайловичем – внуком Николая I и сыном великого князя Михаила Николаевича – Мария Павловна была самой важной персоной так называемой великокняжеской фронды – прямой оппозиции Николаю II и особенно императрице Александре Федоровне. Николай Михайлович был выдающимся историком, создателем и первым председателем Русского исторического общества, существовавшего с 1909 до 1917 года. Он понимал, что монархия в России обречена, и видел главное зло в Александре Федоровне и опутавшем ее проходимце и авантюристе Распутине.
И Николай Михайлович, и Мария Павловна одинаково относились к тому, что происходило на их глазах, и Мария Павловна сочувственно и с полным пониманием воспринимала постоянно произносимую Николаем Михайловичем фразу «наш дурачок Ники».
(В 1918 году Михаил Николаевич был заключен в Петропавловскую крепость и 28 января 1919 года расстрелян большевиками.)
Великий князь Владимир Александрович очень походил на своего отца – императора Александра II. Он был отлично сложен, красив, умен и хорошо образован, однако, как многие русские вельможи, считал, что он всегда прав, не терпел возражений и позволял в крайнем случае перечить себе только наедине.
Как почти все великие князья, он с младых ногтей был приписан к гвардии, однако этим не исчерпывались его служебные обязанности. Он страстно любил живопись и с 1867 был президентом Академии художеств. Не следует думать, что Владимир Александрович был крупным искусствоведом: с 1843 года императорская Академия художеств находилась в ведении Императорского двора и ее президентами были только особы царской крови. Точно так же, не будучи ученым, Владимир Александрович был избран почетным членом Российской Академии наук. Принадлежность к царской семье обеспечивала великому князю беспрепятственное прохождение по лестнице чинов и званий как в военном ведомстве, так и в гражданской службе. В середине 70-х годов Владимир Александрович возглавлял Комитет по созданию офицерских собраний армии и флота.
Забегая вперед, скажем, что Владимир Александрович к концу жизни – а скончался он 4 февраля 1909 года, – был генералом от инфантерии, генерал-адъютантом, членом Государственного Совета и президентом Академии художеств. Кстати, в 1909 году президентом Академии художеств стала его вдова Мария Павловна.
Во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов – войны за освобождение Болгарии от турецкого ига – Владимир Александрович стоял на левом фланге Рущукского отряда, командуя 12-м корпусом, отразившим 14 и 30 ноября 1877 года наступление главных турецких сил, что принесло Владимиру Александровичу славу подлинного полководца.
После войны великий князь с 1884 года был Главнокомандующим российской гвардией, а потом и Петербургским военным округом. В 1905 году он стал организатором расстрела демонстраций, состоявшихся в Санкт-Петербурге 9 января.
Эсеры приговорили Владимира Александровича к смерти, но покушения на него оказались безуспешными.
Великий князь умер 4 февраля 1909 года от болезни почек.
После свадьбы сына Александр II недолго пробыл в Петербурге. События в Европе развивались таким образом, что уже весной 1875 года царь вынужден был поехать в Берлин. Его отъезд объяснялся единственной причиной – серьезным опасением начала новой войны между Германией и Францией.
К этому времени Франция уже выплатила Германии чудовищную контрибуцию в 200 миллионов золотых франков и, более того, сумела не только восстановить, но и значительно увеличить свою военную мощь. Этим обстоятельством был чрезвычайно обеспокоен Бисмарк, полагавший, что если Германия еще раз не разгромит Францию, то сама может стать ее жертвой.
В Берлине Александр II решительно заявил кайзеру Вильгельму, что не потерпит нападения на Францию. Вильгельм, не признаваясь в агрессивных замыслах, закончил беседу тем, что переадресовал царя к своему канцлеру. Александр принял Бисмарка на следующий день и столь же категорично заявил ему, что в случае войны Германии с Францией Россия не останется нейтральной. Позиция Александра серьезно повлияла на отношения двух держав – Бисмарк не только пообещал оставить Францию в покое, но и на самом деле прекратил всякие враждебные по отношению к ней действия.
Однако, не дав затянуться одному узлу международных противоречий, Александр не смог предотвратить затягивание другого узла – восточного.
Турция все еще жила, хотя и была таким же «тяжелобольным человеком», как и в царствование Николая. Она все еще была центром империи, в которую входили многие христианские народы Балкан, традиционно воспринимавшие Россию как защитницу и освободительницу. Этот узел проблем возник несколько веков назад и давал знать о себе, как только православные народы брались за оружие, пытаясь сбросить с себя ненавистное османское иго.
Ненависть этническая дополнялась ненавистью религиозной, а это оказывалось в совокупности такой гремучей смесью, от которой мог взлететь на воздух не только Балканский полуостров, но и вся Европа.
Уладив, как мог, дела внешнеполитические, Александр занялся «домашним устроением». И неизвестно, где потребовались от него большие усилия – в Берлине или же в Петербурге, ибо все сильнее разраставшаяся императорская семья порождала все новые и новые заботы.
Здоровье императрицы не улучшалось. Ее заботило все то же – судьба детей и внуков, а также ставшая неизбывной проблема неверного мужа и его невенчанной жены с двумя маленькими детьми. Старший сын, цесаревич Александр, свято хранил верность жене и благополучно растил троих детей – семилетнего Николая, четырехлетнего Георгия и только что появившуюся на свет Ксению. В семье второго сына императора и императрицы, недавно женившегося Владимира, ждали первенца. Следующий сын – двадцатипятилетний Алексей, женат не был, увлеченно служил во флоте и, совершив в 1871–1872 годах кругосветное путешествие, мечтал не о женщинах, а о море, и потому хлопот родителям не доставлял. Единственная дочь императора, Мария, как мы знаем, жила в Англии, а двое младших сыновей, Сергей и Павел, были еще юношами восемнадцати и семнадцати лет.
Гораздо более, чем дети, доставляли императору хлопот его младшие братья, Константин и Николай, и старший из племянников, великий князь Николай Константинович, к этому времени уже двадцатипятилетний мужчина.
Объясняя, отчего почти все великие князья становились бонвиванами и шалопаями, А. А. Толстая писала в 1899 году: «Почему все они или почти все ненавидят свои классные комнаты? Да потому, что они видят в этой гимнастике ума невыносимое ярмо, давящее на них, тогда как они отнюдь не убеждены в его необходимости и стараются не утруждать себя понапрасну... Боязнь скуки преследует кошмаром наших великих князей, и эта боязнь идет за ними из детства в юность и к зрелому возрасту становится обычной подругой их жизни. Только этим я могу объяснить некоторые связи, возникающие во дворце и принимающие невероятные размеры... Очень часто участники таких фарсов не имеют иных достоинств и пользуются весьма незавидной репутацией, но это не мешает общению с ними.
Словом, нельзя упрекнуть кого-либо персонально за сложившийся порядок вещей. Такова судьба сильных мира сего, они ведут совершенно ненормальное существование, и нужно быть гением или ангелом, чтобы суметь противостоять ему».
А они не были гениями, но, уподобляясь ангелам, избрали своим земным раем Императорское театральное училище, которое придворные и офицеры между собой чаще называли «придворным гаремом», ибо именно оттуда, особенно из балетного отделения, рекрутировались любовницы великих князей.
Николай Николаевич Старший – брат Александра II – был покорен бывшей воспитанницей балетного отделения мадемуазель Числовой. Это случилось в 1865 году, когда прошло уже девять лет со дня свадьбы Николая Николаевича Старшего с Александрой Петровной Ольденбургской. Однако отношения великого князя с балериной интрижкой назвать было нельзя: у них возникла большая семья, и Николай Николаевич в этой семье был по-настоящему счастлив.
Еще один брат императора, великий князь Константин Николаевич, сам стал жертвой неверности и порочных склонностей своей жены, великой княгини Александры Иосифовны, которую он однажды на время вынужден был отправить за границу. Говорили, что поводом к изгнанию Александры Иосифовны были излишне нежные отношения ее к бывшей ее фрейлине Анненковой. «Невероятности» такого рода случались с Александрой Иосифовной и за границей. Обыватели швейцарского города Веве рассказывают, что великая княгиня Александра Иосифовна во время своего проживания там в пансионе «Эрмитаж» имела недоразумение с двумя матерями девочек 14 и 16 лет и что матери этих девочек получили от нее по 8 и 10 тысяч франков, чтобы не давать дальнейшего следствия этим скандальным «недоразумениям». По утверждению князя С. Д. Урусова, Александра Иосифовна была весьма неравнодушна и к мужчинам и даже доводила адъютантов своего мужа до истощения.
История сохранила и ее роман с великим музыкантом Иоганном Штраусом, когда он в 1856 году был приглашен в Россию и в вокзале Павловска дирижировал концертами, привлекшими к «королю вальса» огромное стечение публики. Александра Иосифовна, как и многие другие, до такой степени была им очарована, что даже вышила Штраусу его подтяжки. Это чувство она сохранила к великому композитору на всю жизнь, выписав его в Петербург на очень непродолжительное время, когда он был уже стариком.
В большой императорской семье были и другие подобные истории, скандалы и казусы, но автор будет рассказывать лишь о тех из них, которые касались членов династии Романовых и представителей немецких владетельных домов.
В апреле 1876 года началось восстание в Болгарии, к лету безжалостно подавленное турками. Это вызвало необыкновенно сильное сочувствие к братьям-болгарам, а затем и к другим славянским народам Балкан – сербам, черногорцам, боснийцам.
Видный французский историк и крупный дипломат академик Жорж Морис Палеолог писал: «Красноречие Аксакова, Самарина, Каткова, Тютчева взволновало общественное сознание и оживило идеи панславизма. В опьяняющей атмосфере Московского Кремля говорили лишь о Византии, о Царьграде, Золотом Роге, Святой Софии и об исторической миссии русского народа. Вскоре все слои общества, от дворянства до крестьян и от интеллигенции до купцов, были охвачены националистическим бредом. Немногие уцелели от этой заразы. Еще меньше было тех, кто открыто с ней боролся». К числу тех, кто долго противился этому панславистскому дурману, принадлежал и Александр II. Однако сила общественного мнения была столь велика, что царь не мог более ей противиться, и 12 апреля 1877 года, в годовщину начала Болгарского восстания, Россия объявила войну Турции.
Россия основательно подготовилась к новой войне и загодя отмобилизовала против турецких войск две армии – Бессарабскую и Кавказскую.
В день объявления войны Турции Бессарабская армия, находившаяся под командованием великого князя Николая Николаевича Старшего, перешла Прут и двинулась к Дунаю. Одновременно с нею в Армению вступила Кавказская армия, которой командовал другой брат царя – великий князь Михаил.
В день начала войны Александр прибыл в Кишинев, где стоял штаб его брата Николая Николаевича и находилась его собственная ставка. Среди местных жителей здесь были тысячи бессарабских болгар. Император сам подписал приказ о выступлении против турок и провожал войска, двинувшиеся в поход.
Затем и сам Александр выехал в действующую армию и, подобно Петру Великому, делил с солдатами и офицерами все тяготы войны, нередко ночуя в избах и хатах, питаясь из солдатского котла, бесстрашно стоя под пулями неприятеля.
Братья царя не блистали воинскими талантами, и царь назначил командующим Передовым отрядом генерал-адъютанта И. В. Ромейко-Гурко, показавшего себя выдающимся полководцем. Столь же блистательным военачальником был и командующий Западным отрядом генерал Криденер.
Передовой отряд генерала Гурко, состоявший всего из 12 тысяч солдат и офицеров, перейдя Дунай, стремительно бросился вперед и, разбив под Карабунаром турецкую конницу, 25 июня освободил древнюю столицу Болгарии – Тырново, и вскоре занял Шипкинский перевал, ставший ареной длительных и тяжелых боев с быстро подошедшими сюда турецкими силами.
Александр шел по Болгарии вместе со своей армией. Английский военный атташе полковник Веллеслей, участник этого похода, доносил своему министру: «Царь Александр живет в разрушенном болгарском доме с земляным полом и земляными стенами. Он целые дни посещает раненых, появляясь лишь во время завтраков с двумястами своими офицерами в обширной военной палатке, воздвигнутой среди поля... Александр выглядит усталым и осунувшимся. И хотя его заставило предпринять эту войну общенародное рвение, не было у него к ней личного вдохновения и был он глубоко озабочен оборотом, который принимала военная кампания».
Среди русских военачальников в действующей армии находился храбрый и талантливый молодой офицер – принц Александр Баттенбергский, племянник императрицы Марии Александровны. Отцом принца был родной брат императрицы – Александр, считавшийся, как и она сама, сыном швейцарского барона Людвига де Гранея и великой герцогини Гессен-Дармштадской Вильгельмины. Юный шурин цесаревича Александра Николаевича появился вместе с сестрой в Петербурге, когда ему было пятнадцать лет. Юноша очень понравился императору Николаю I своей статью, ловкостью, немецкой подтянутостью и исполнительностью. Кроме того, юный принц оказался еще и прекрасным кавалеристом.
Все это склонило Николая I дать мальчику чин ротмистра конной гвардии. После помолвки сестры с цесаревичем Александром юный принц получил чин полковника, а в 1843 году новый восемнадцатилетний родственник царя стал генерал-майором. К счастью, принц оказался не из тех, кому чины достались понапрасну. Он не был паркетным шаркуном и рвался на войну. В 1844 году Николай разрешил ему отправиться на Кавказ, в армию князя Воронцова, где принц стал командующим всей кавалерией Кавказской армии. В 1845 году он отличился при штурмах крепостей Анди и Дарго, подтвердив еще раз репутацию храбреца и рубаки.
Вернувшись в Петербург, молодой генерал влюбился во фрейлину императрицы Марии Федоровны – Юлию фон Гауке. Она была дочерью польского военного министра, генерала от артиллерии графа Морица фон Гауке, служившего вместе с великим князем Константином Николаевичем в Варшаве. В 1830 году, во время восстания, когда Константин Павлович чудом избежал смерти, граф Гауке пал от руки мятежников, и его дочь Юлия осталась сиротой. Пятилетней девочкой ее поместили в Смольный. Оттуда юная графиня попала во дворец, став фрейлиной императрицы, где и увидел ее принц Александр.
В 1851 году она стала его женой, как считали многие, окрутив храброго, безоглядного и влюбчивого молодого человека, бывшего к тому же тремя годами младше предприимчивой польской графини. Как только они поженились, император Николай тотчас же выслал их за границу, назначив молодым супругам приличную пенсию. Они уехали в Гессен, где великий герцог, формальный отец принца Александра, пожаловал ему титул графа Баттенберга, в дальнейшем дав им титул светлейших князей Баттенбергов. Следует заметить, что все их сыновья заключили необычайно удачные браки.
Светлейшая княгиня Юлия родила четверых сыновей. Людвиг-Александр стал вице-адмиралом британского флота и в 1884 году женился на Гессенской принцессе Виктории – старшей сестре жены императора Николая II Александры Федоровны. Второй сын, Александр, о котором подробно пойдет речь дальше, служил в русской армии, показав себя не меньшим храбрецом, чем его отец, отличившийся в Кавказской войне. Третий сын, Генрих, стал основателем рода герцогов Маунтбаттенов, женившись на принцессе Беатрисе, дочери английской королевы Виктории. Именно от этой супружеской пары впоследствии пошла ветвь английского аристократического рода – герцогов Маунтбаттенских, занимающих и до сего дня выдающееся положение в Англии. Достаточно сказать, что муж королевы Елизаветы II герцог Эдинбургский и Маунтбаттеннский Филипп – прямой потомок Юлии и Александра Баттенбергов. И наконец, четвертый сын, Франц-Иосиф, служивший в болгарской армии в чине полковника, стал мужем Черногорской принцессы Анны, еще раз породнившись с домом Романовых, так как они тоже были в династических связях с домом владетельных князей Черногории.
...Итак, в 1877 году Александр Баттенберг, двадцатилетний светлейший князь, племянник императора Александра II, делал первые шаги на военном поприще. Родившись в Германии, он там же получил и военное образование, едва успев к 1877 году закончить офицерское училище в Дрездене. В русскую армию он пошел не просто добровольцем, князь был ревностным поборником идеи освобождения Болгарии и потому храбро дрался и на Шипке, и под Плевной (ныне Плевен).
А между тем именно под Плевной русскую армию постигла первая неудача – Осман-паша разбил войска Николая Николаевича, неудачно осаждавшие город.
Через десять дней турки, овладев инициативой, нанесли еще один сильный удар. Александр отдал приказ об отступлении и перенес свою Ставку в деревню Горний Студень, лежавшую в 25 километрах от Дуная. Отошла на север и штаб-квартира Николая Николаевича, и войска Гурко, оставившие перевалы.
Плевну взяли лишь 28 ноября 1877 года после пятимесячной осады и нескольких безуспешных, кровопролитных штурмов.
Важную роль при взятии Плевны сыграл сорокатысячный румынский корпус, который находился под командованием князя Румынии Карла I Гогенцоллерна.
В 1877 году, когда пала Плевна, Карлу I было 38 лет. Он был избран князем Румынии всенародным плебисцитом в 1866 году и с тех пор, вот уже одиннадцать лет, успешно, хотя и не без трудностей, управлял государством.
Победа над Турцией очень сильно подняла авторитет Румынии, которая 26 марта 1881 года стала королевством, а Карл I Гогенцоллерн – ее королем (под именем Кароля I).
В декабре 1877 года русские войска в двадцатиградусный мороз, сбивая турок с хорошо укрепленных позиций, перешли Балканы и вступили в Центральную и Южную Болгарию. Через месяц турки попросили перемирия, но Александр приказал продолжать наступление, и 19 января 1878 года передовые отряды Гурко и молодого генерала Михаила Дмитриевича Скобелева оказались всего в тридцати километрах от Константинополя.
Разгром Турции и военная победа России на Балканах требовали дипломатического подтверждения всего достигнутого, а сделать это было нелегко, прежде всего из-за решительного противодействия Англии и особенно самой королевы Виктории.
И в этом отношении характерен следующий эпизод.
На рейде Константинополя стоял английский флот, в составе которого находился военный корабль «Султан» под командованием герцога Эдинбургского Альфреда – родного сына Виктории и зятя Александра II, три года назад женившегося на его дочери, великой княжне Марии Александровне.
Герцог счел возможным пригласить на свой корабль Александра Баттенберга, племянника российского императора и, соответственно, двоюродного брата своей жены. Кузен, служивший во вражеской армии, не преминул воспользоваться предложением и пожаловал на рейд Константинополя, а затем и на борт «Султана». Королева Виктория расценила этот визит как шпионскую акцию русских, чьим агентом она считала Александра Баттенберга, тем более что герцог Эдинбургский представил ему всех офицеров высшего ранга и даже была продемонстрирована новейшая, только что изобретенная и потому совершенно секретная торпеда. Королева потребовала от Британского Адмиралтейства сместить ее сына с поста командира корабля, пока «Султан» стоит у Константинополя.
Разгорячившись, Виктория написала своему премьер-министру Дизраэли, что «если Англия будет продолжать лизать русские ноги», то она откажется от престола. Но Дизраэли, сторонник мира с Россией, проявил благоразумие и на обострение англо-русских отношений не пошел. Однако королева настаивала на ужесточении британской позиции, и ее премьер-министр вынужден был послать флот к Принцевым островам, лежащим в Мраморном море между проливами Босфор и Дарданеллы.
В ответ русские войска двинулись вперед и вышли к местечку Сан-Стефано, расположенному в десяти километрах от Константинополя.
19 февраля в Сан-Стефано русские уполномоченные граф Н. П. Игнатьев и А. И. Нелидов и турецкие уполномоченные Сафвет-паша и Саадулла-бей подписали мирный договор. По этому договору Сербия, Румыния и Черногория получали полную независимость, а Болгария, Босния и Герцеговина становились автономными территориями. Болгария освобождалась от присутствия турецких войск и получала право избрать собственного князя. Кроме того, Россия возвращала себе земли и города, отошедшие к Турции по Парижскому договору 1856 года.
В тот же день, 19 февраля, Николай Николаевич послал царю телеграмму, в которой, поздравляя брата с заключением мира, писал: «Господь сподобил Вас окончить начатое Вами святое дело: в самый день освобождения крестьян Вы освободили христиан от мусульманского ига».
Однако великие державы – все, кроме Франции, – были напуганы и не удовлетворены итогами Сан-Стефанского мира. Для того чтобы низвести успехи России до минимума, Англия, Австро-Венгрия, а также и Бисмарк, не простивший Александру его позиции по отношению к Германии в 1875 году, развили бешеную инициативу и 1 июля 1878 года, всего через три месяца после подписания мира, сумели созвать в Берлине конгресс, на котором присутствовали представители Германии, Англии, Австро-Венгрии и России. Франция, Италия и Турция были приглашены в Берлин без права решающего голоса. Инициаторы созыва конгресса обкорнали и расчленили Болгарию, отняли у Румынии часть Бессарабии и свели дело к тому, что глава русской делегации канцлер Горчаков должен был с горечью констатировать: «Мы потеряли сто тысяч солдат и сто миллионов золотых рублей в этой кампании, и все наши жертвы были напрасными».
Итог переговоров объяснялся тем, что в казне на ведение войны не было ни копейки, а ряды армии беспощадно косила эпидемия тифа.
Еще за двенадцать дней до начала Берлинского конгресса Горчаков 18 мая вынужден был подписать с англичанами тайное соглашение, предопределявшее содержание заключительного документа Конгресса, а 23 и 25 мая Англия подписала конвенции с Турцией и Австрией, зафиксировавшие общую политическую линию в переговорах с Россией. Так как все предварительные переговоры велись в глубокой тайне, то результаты Конгресса оказались для русских неожиданными и ошеломительными. И когда в России и Болгарии узнали обо всем произошедшем, то у множества даже далеких от политики людей это вызвало не просто разочарование, но сильнейшую ненависть к правительству и самому императору Александру, которого считали виновником нового национального позора России.
Однако следует подчеркнуть, что борьба европейских держав на Балканах и в соседних с полуостровом странах и территориях привела в XIX веке к таким результатам, которые объективно усилили роль немецких династий в этом ареале.
По разным причинам – чаще всего в результате поисков политических компромиссов – на престолах некоторых государств оказались короли из владетельных домов Германии. Так, в Болгарии князем стал Александр Баттенберг, о котором рассказывалось выше, а затем трон перешел к династии Кобургов (Фердинанд I).
В Греции в 1832 году королем стал Оттон I из баварской династии Виттельсбахов. И хотя в 1862 году Оттон I Баварский был низложен в результате национального греческого движения, ему наследовал еще один иностранный принц, на сей раз датский, но из немецкой династии Глюксбургов – Вильгельм-Георг. (Из этой же династии Глюксбургов происходила и принцесса Дагмара – в России великая княгиня, а потом и императрица Мария Федоровна.) Став королем Греции, Вильгельм-Георг, на греческий лад, стал называться Георгиосом I.
В Румынии в 1866 году к власти был приведен принц Карл I, ставший в Бухаресте Каролем, из династии Гогенцоллернов-Зигмарингенов – так называемой швабской линии Прусской королевской семьи.
Что же касается непосредственно Балкан, то там существовали две собственных славянских королевских династии – Карагеоргиевичей и Обреновичей. Один из потомков династии Карагеоргиевичей, Александр, встал во главе организованного им в 1918 году Государства сербов, хорватов и словенцев, которое до Второй мировой войны часто называли Королевством Югославия.
В этом неравном «Союзе трех» ведущая роль принадлежала Сербии. Однако следует иметь в виду, что на Балканах существовала и еще одна очень авторитетная славянская династия – Петровичей-Негошей, управлявшая с конца XVII века Черногорией, наиболее решительной противницей Турции и другом России.
Две принцессы из дома Негошей – «сестры-черногорки» – российские великие княгини Анастасия и Милица Николаевны, стали женами великих князей Николая Николаевича Младшего и Петра Николаевича – внуков Николая I. Однако эти персоны не будут предметом нашего внимания, так как они не имеют отношения к немецким династиям.
Необходимо иметь в виду и то, что почти все другие области Балкан, попав в свое время под власть Оттоманской империи, были отняты у нее Австро-Венгрией и потому оказались под сильным влиянием дома Габсбургов, хотя Австрия не вводила на этих территориях персонального автократического протектората. Это относилось к территориям, занятым и сербами, и хорватами, и боснийцами, населяющими Балканы, независимо от того, какую религию они исповедовали.
После возвращения с Берлинского конгресса в Петербург Александр почти сразу же стал объектом охоты заговорщиков из подпольной террористической организации «Народная воля».
Правда, еще до того как эти «идейные бомбисты» организовались для убийства Александра, ему неоднократно доводилось слышать о деятельности их предшественников, входивших в другие революционные организации, бывшие предтечами «Народной воли».
Наиболее значительной из них была возникшая в конце 1861 года «Земля и воля», заснувшая летаргическим сном через два года и возродившаяся под тем же названием через тринадцать лет, в 1876 году.
Сначала программой новых «Землевольцев» была просветительная работа среди народа – рабочих, крестьян, гимназистов и студентов. Однако 24 января 1878 года Россия узнала, что, кроме учителей, землемеров и акушерок, в этой организации имеются и профессионально подготовленные террористы. Именно тогда, 24 января 1878 года, в собственном кабинете на Адмиралтейском проспекте Петербурга выстрелом из револьвера в упор был тяжело ранен петербургский градоначальник, генерал-адъютант Ф. Ф. Трепов. В него стреляла двадцативосьмилетняя дворянка, учительница в прошлом, политическая ссыльная Вера Ивановна Засулич.
Ей не было еще и двадцати лет, когда она вошла в террористическую, заговорщическую группу С. Г. Нечаева – выдающегося честолюбца, интригана и мистификатора, создавшего в 1869 году тайную организацию «Народная расправа». Почти сразу же нечаевцы – главным образом студенты Петровской сельскохозяйственной академии – по его приказу убили собственного товарища И. И. Иванова, обвинив его в предательстве, хотя улики против Иванова были совершенно недостаточны. Сделано же это было для того, чтобы «сцементировать организацию кровью».
Сам Нечаев проповедовал ради свершения революции самые крайние меры. В написанном им программном сочинении «Катехизис революционера» он требовал от членов организации подавлять в себе любые человеческие чувства, мешающие революции. Он требовал порвать с окружающим революционера миром, стать яростным и беспощадным его врагом, порвать с его законами и приличиями, нравственностью и гуманизмом, не останавливаться перед убийствами, шантажом, провокациями, обманом, запугиваниями, беспрекословно выполнять приказы, исходящие из глубоко законспирированного революционного центра. После убийства Иванова Нечаев бежал за границу, но через три года был арестован в Швейцарии и передан в Россию. Его приговорили к 20 годам каторги, и когда он сидел в Алексеевском равелине Петропавловской крепости, его бывшая единомышленница Засулич и совершила покушение на Трепова. На суде она объясняла свой поступок тем, что мстила за заключенного студента-революционера Боголюбова, которого Трепов приказал высечь розгами за нарушение режима.
Засулич предстала перед детищем Александра II – судом присяжных, и суд 31 марта 1878 года оправдал ее. Восторженная толпа, осаждавшая здание петербургского Окружного суда, вынесла героиню процесса на руках, засыпав оправданную и ее адвоката П. А. Александрова цветами.
Не меньшая популярность выпала и на долю председателя Окружного суда, ведшего это дело, А. Ф. Кони. Оправдательный приговор был вынесен в то время, когда вслед за покушением на Трепова террористы произвели целый ряд дерзких, дотоле не бывавших в России преступлений.
24 января Засулич ранила Трепова. 30 января в Одессе, при обыске, полиции было оказано вооруженное сопротивление, и только вмешательство войск позволило совершить арест преступников. 1 февраля в Ростове-на-Дону революционеры убили провокатора-рабочего. 23 февраля в Киеве было совершено покушение на товарища прокурора Котляревского, который спасся буквально чудом: три пули, выпущенные в него с близкого расстояния, не задели его. На следующий день террористы стали расклеивать на стенах домов листовки с сообщением, что Котляревский и жандармский капитан барон Гейкинг приговорены революционерами к смерти. В это время полиция и жандармы попытались захватить расклейщиков, но те открыли огонь.
Студенческие волнения и демонстрации во Владимире, Москве и Петербурге дополняли картину происходящего в России в феврале-марте 1878 года.
После суда над Засулич, тут же уехавшей в Швейцарию, убийства не прекратились. 24 мая киевские террористы ударом кинжала убили Гейкинга.
Летом этого же года перед судом предстали революционеры, оказавшие в Одессе вооруженное сопротивление при обыске 30 января. Руководителем этой акции был видный народник-бунтарь, сын священника Иван Мартынович Ковальский. Он первым в России совершил такое преступление и первым предстал перед военным судом, который и приговорил его к расстрелу.
Казнь Ковальского состоялась 2 августа 1878 года, а 4 августа, в ответ на это, в Петербурге ударом кинжала в грудь был убит в центре города, среди бела дня управляющий Третьим отделением и шеф жандармов, генерал-адъютант Н. В. Мезенцов. Его убийцы тут же скрылись. То, что начальник Тайной полиции империи был убит столь безжалостно и дерзко, заставило Александра прибегнуть к чрезвычайным мерам и передать дела о государственных преступлениях ведению военных судов «с применением ими наказаний, установленных для военного времени».
Но и эти меры оказались неэффективными. 9 февраля 1879 года выстрелом из револьвера был убит харьковский губернатор, генерал-майор свиты его величества князь Д. Н. Кропоткин, за то, что жестоко подавил бунты в Белгородской и Новоторжской тюрьмах. Убийце удалось скрыться. А 13 марта в Петербурге было совершено покушение на шефа жандармов и управляющего Третьим отделением, генерал-адъютанта А. Р. Дрентельна.
Не прошло и месяца, как очередь дошла и до самого императора.
Третье покушение произошло 2 апреля 1879 года, когда Александр гулял по Дворцовой площади, как и обычно, без охраны. Он привык к тому, что узнававшие его люди здоровались с ним, и потому не обратил внимания, когда встретившийся ему молодой мужчина снял картуз и вежливо поклонился. Александр в ответ поклонился столь же вежливо, но, кланяясь, успел краем глаза заметить, как мужчина наставил на него револьвер. Сохранив самообладание, Александр мгновенно отскочил в сторону, и хотя прогремело четыре выстрела подряд, ни одна пуля его не задела. В это время проходившая мимо молочница бросила бидоны и кинулась на террориста, обхватив его мертвой хваткой. Террорист, выронив револьвер, стал вырываться из ее объятий, но это удалось ему только тогда, когда он ухитрился укусить молочницу за палец и та выпустила его. Однако тут же возле убийцы появились другие прохожие, повалили его и передали полиции. Стрелявшим оказался бывший студент Петербургского университета, проучившийся всего один год, а потом занимавшийся пропагандой, тридцатитрехлетний Александр Константинович Соловьев. Он категорически отказался давать какие-либо показания о побудительных мотивах своего преступления. Следователь напрасно убеждал Соловьева быть откровенным. Тот ответил: «Не старайтесь. Вы ничего от меня не узнаете. Уже давно я решил пожертвовать своей жизнью. К тому же, если бы я сознался, меня бы убили мои соучастники. Даже в той тюрьме, где я теперь содержусь». Он не изменил линии поведения до конца следствия. Соловьева судили в Верховном уголовном суде и повесили 28 мая того же года.
Когда Александр стал объектом очередного покушения, большинство россиян сочло это не просто преступлением, но тяжким грехом. Однако многие остались почти безразличны к случившемуся, а некоторые тайно огорчились, что третье покушение оказалось таким же безрезультатным, как и первые два.
Как бы то ни было, но вскоре после этого в деятельности главных российских террористов получила развитие своя неумолимая логика: они решили заняться охотой на медведя, оставив энтузиастам-одиночкам охоту на более мелкое зверье.
Выстрелы Соловьева, его покушение, уже третье – после Каракозова у ограды Летнего сада и Березовского в Париже – особенно плохо отразились на здоровье императрицы, давно уже тяжелобольной. «Больше незачем жить, – сказала она, – я чувствую, что это меня убивает. Знаете, сегодня убийца травил его, как зайца. Это чудо, что он спасся», – вспоминала фрейлина А. Ф. Тютчева.
Пожалуй, ненамного легче воспринимал все произошедшее и Александр. После того как он вернулся с войны, а особенно после Берлинского конгресса, ему часто приходилось сталкиваться не просто с неблагодарностью и непониманием, но и с ослеплением и ненавистью, которых он – царь и христианин – понять не мог. Размышляя над своим царствованием, он осознавал, что до него ни один царь не дал России так много свобод и вольностей, как он. Он отменил рабство, запретил шпицрутены и розги, раскрыл двери гимназий, университетов и школ для простонародья, сделал гласным и справедливым суд, поломал рекрутчину, открыл границы – и за все это получает выстрел за выстрелом. Покушение Соловьева произошло после Берлинского конгресса, когда против царя ополчились все ура-патриоты, революционеры и недовольные крестьянской реформой вчерашние крепостники.
Лидер славянофилов И. С. Аксаков, разжигая недовольство царем, говорил: «Берлинский мир был для России и династии Романовых гораздо более тяжким ударом, чем любой террористический акт нигилистов». Так это или не так, утверждать было немного рано, но уже на процессе по делу Соловьева стало ясно, что где-то в таинственных глубоких подвалах кует свое отравленное оружие подпольная Россия, объединившаяся в организацию убийц, взявшую себе имя «Земля и воля». И величайшим парадоксом было то, что царь, давший России столько воли и столько земли, сколько можно было дать, стал главным врагом этой организации и объектом чудовищной, испепеляющей, смертельной ненависти.
В августе 1879 года в русском революционном движении победили радикалы-террористы, создавшие внутри партии «Народная воля» хорошо законспирированный подпольный центр – Исполнительный комитет, поставивший перед собою задачу подготовить убийство Александра II. Его убийство народовольцы считали самым важным шагом на пути к социальной революции. Они верили, что смерть царя, показав их необыкновенное могущество, заставит народ подняться на всеобщее вооруженное восстание, итогом которого станет установление народовластия и социализма.
А пока Исполнительный комитет в глубоком подполье ковал оружие террора, готовя боевые группы и создавая арсенал разнообразных орудий убийства, Александр принимал свои контрмеры.
В шесть крупнейших городов империи – Москву, Петербург, Варшаву, Киев, Харьков и Одессу, оказавшиеся к тому же глубже других зараженными бациллами революции, были назначены генерал-губернаторы, наделенные чрезвычайными полномочиями. Среди них были герои последней войны. Руководитель осады Плевны инженер-генерал Э. И. Тотлебен, прославившийся еще в Кавказской войне и обороне Севастополя, был назначен в Одессу; отличившийся во многих сражениях на Балканах, освободитель Софии, генерал от инфантерии И. В. Гурко стал генерал-губернатором Петербурга; генерал-адъютант М. Т. Лорис-Меликов – ветеран войны против Шамиля и покоритель Карса, стал генерал-губернатором не только на Харьковщине, но и получил под свою власть половину Поволжья – Астраханскую, Самарскую и Саратовскую губернии.
5 августа Александр подписал указ, ужесточавший полицейский режим и существенно упрощавший процедуру судопроизводства. Все дела о терроре передавались в ведение чрезвычайных военно-полевых судов. Обвиняемых судили без предварительного следствия, без допроса свидетелей, и приговор такого суда обжалованию не подлежал – он был окончательным. Казалось, что в стране наступило спокойствие. Однако же вскоре стало ясно, что оно было не более чем затишьем перед бурей, во время которого Исполнительный комитет «Народной воли» заканчивал подготовку страшных, дотоле небывалых деяний.
Руководителем террористического ядра был Андрей Иванович Желябов, сын дворового человека, родившийся крепостным. Когда ему было десять лет, пало крепостное право, и он получил право поступить в Керченскую гимназию. Он закончил ее в 1869 году и тогда же поступил на юридический факультет Новороссийского университета в Одессе. Через два года его исключили за участие в студенческих беспорядках и выслали из Одессы. С этого времени и до конца своих дней колесил Желябов по России, сея зерна революции, убеждая и доказывая, что будущее России только в революции. Он прошел через подпольные кружки и студенческие сходки, через тюрьмы и политические процессы и наконец пришел к выводу, что единственным средством осуществления его идеалов может быть только террор.
В июне 1879 года Желябов приехал в Липецк, где в тайне от своих товарищей-землевольцев собрались еще десять его единомышленников-террористов и объявили себя Исполнительным комитетом социально-революционной партии, преемницей которой стала оформившаяся в конце 1901 – начале 1902 года партия эсеров (социалистов-революционеров). Оттуда конспираторы переехали в недалекий Воронеж, где собрался съезд «Земли и воли». Они поняли, что с их прежними товарищами им не по пути и через два месяца создали собственную организацию – «Народная воля», став во главе ее и сделав ее единственной целью проведение террористических актов. После Воронежского съезда в Исполнительный комитет вошла Софья Львовна Перовская, в отличие от Желябова, она принадлежала к аристократии, так как была правнучкой графа А. К. Разумовского и дочерью действительного статского советника, члена Совета при министре внутренних дел Льва Николаевича Перовского. Она рано ушла из дома и после окончания высших женских курсов (так называемых Аларчинских) в Петербурге встала на ту же тропу, что и Желябов, и так же, как он, прошла через кружки, тюрьмы и подполье. Именно она стала поставщицей самой ценной информации, так как ее близкие знали многое из того, что помогало террористам при подготовке покушений на Александра и его приближенных.
Первая террористическая акция начала разрабатываться после того, как Софья Перовская узнала через свою мать, что в ноябре 1879 года Александр с семьей проедет из Ливадии в Петербург через Одессу, Харьков и Москву.
Было решено взорвать царский поезд в одном из пунктов на пути его следования. Террористы рассчитали, что из Ливадии Александр II непременно поедет или через Одессу, если изберет маршрут Крым – Одесса морем, а затем Одесса – Москва поездом, или только по железной дороге, если отправится в Москву из Симферополя. Чтобы действовать наверняка, минные засады следовало учинить в Одессе, в Александровске – заштатном городишке между Курском и Белгородом – и в Москве. Полагали, что успех обеспечен, потому что где-то в одном из трех мест Александр будет убит.
Народовольцы, казалось, все предусмотрели, но царь уцелел, и террористы решили организовать убийство императора прямо в Зимнем дворце. Для этого во дворец был направлен красивый молодой столяр Степан Халтурин, близкий знакомый Желябова и Перовской. Халтурин устроился в Зимний на работу, а там познакомился с одним из жандармов, стал ходить к нему домой, понравился его дочери-невесте и даже пообещал на ней жениться. Благодаря протекции своего будущего тестя, Халтурину выделили в подвале маленькую комнатку, где он и поселился. Рядом с ним, в более просторных комнатах, жили солдаты лейб-гвардии Финляндского полка, несшие во дворце караульную службу.
Днем Халтурин работал в царском винном погребе, облицовывая стены, а после выходов в город прятал там же пачки динамита.
Так он готовился около трех недель – с середины января и до начала февраля 1880 года. Теперь следовало выбрать момент, когда царь оказался бы над винным погребом, где было спрятано и подготовлено к взрыву большое количество динамита.
В это время полиция и жандармерия утроили усилия по ликвидации «Народной воли». Однако почти все операции проходили в спешке и суматохе, и жандармы не прорабатывали до конца всех версий, какие могли бы навести их на верный след террористов. Так, когда на квартире народника Богословского при обыске были обнаружены свежие номера «Народной воли», приготовленные к распространению, там же были обнаружены нелегальная литература, револьвер и три карандашных рисунка планов Зимнего дворца. Рисунки были показаны коменданту дворца, и он сказал, что они совершенно точны и что царские апартаменты обозначены на плане правильно. Более того, на плане обнаружили и четко нарисованный кружок, расположенный рядом с помещениями солдатского караула, под царской столовой, но по необъяснимым причинам эту версию не стали разрабатывать, и Халтурин продолжал свое дело.
Исполнительный комитет торопил Халтурина, но он действовал наверняка и не спешил. Он прожил в Зимнем уже несколько месяцев, за это время довольно хорошо и подробно изучил его план и знал, что над погребом находится зал, где обычно обедает и ужинает вся семья. То, что при взрыве погибнут и женщины, и дети, и слуги, и солдаты, ни Халтурина, ни его руководителей ничуть не смущало. Он был холодным и расчетливым прагматиком, и ему предстояло лишь точно выбрать время взрыва, зная наверняка, что царь – в столовой.
И снова в центре событий оказалась Перовская. Как и в первый раз, она узнала от матери, что 5 февраля к царю пожалует брат императрицы с сыном, Александром Баттенбергом, князем Болгарии.
Он хотя и был монархом, но монархом конституционным. С ним вместе приехал в Санкт-Петербург и его сын Александр. На подобных приемах обычно бывали все члены царской семьи и, конечно же, обязательно сам царь, и что еще было важно – такие приемы относились не просто к семейным торжествам, а к государственным актам, и потому требовали точного соблюдения протокола и строго выдерживались по времени.
Начало ужина было назначено на 6 часов, и Желябов приказал произвести взрыв в двадцать минут седьмого, когда вся семья уже будет за столом. Однако поезд опоздал на десять минут, а кроме того, отец и сын, оказавшись во дворце, сначала пошли к императрице Марии Александровне, так как она из-за болезни не могла присутствовать на ужине и собиралась оставаться в своих апартаментах.
Обо всех этих тонкостях дворцовый столяр, разумеется, не знал и потому никаких поправок в свой план не внес.
И когда отец и сын Баттенберги сидели у постели их сестры и тетки, император ждал своих гостей в соседнем со спальней большом кабинете, а цесаревич Александр и великие князья и княгини стояли в ожидании отца и гостей в смежном со столовой зале, раздался взрыв. Погас свет, зазвенели выбитые стекла, посыпалась штукатурка. Никто из членов семьи не пострадал, но было убито девятнадцать и ранено сорок восемь солдат. Столовая и соседняя с нею Желтая гостиная были совершенно разрушены, из подвала валил дым, и снова Александр, не потеряв самообладания, мгновенно бросился помогать раненым. Но тут же ужасная мысль молнией ожгла его мозг, и он, почувствовав, как падает сердце, побежал к лестнице, ведущей на третий этаж. Не помня себя, Александр в несколько прыжков одолел первый марш и вдруг увидел, как навстречу к нему, в ад и мрак взрыва, летит Катенька. Он схватил ее в объятия, и они оба, прижавшись друг к другу, заплакали.
Несмотря на опасение нового покушения и хорошо осознавая угрозу собственной жизни, Александр через три дня после случившегося в Зимнем дворце пошел на похороны солдат, погибших при взрыве. Он шел с высоко поднятой головой, но все видели, как по его щекам бежали слезы. И все же горе не сломило воли царя, и он продолжал и дальше решительно бороться с террористами.
Для централизации усилий правительства и местных органов власти через неделю после взрыва была создана Верховная распорядительная комиссия по охранению государственного порядка и общественного спокойствия. Ее начальником стал М. Т. Лорис-Меликов, генерал от кавалерии, генерал-адъютант, герой последней русско-турецкой войны и один из лидеров либерального движения в России. Членами Комиссии стали министры, сенаторы, генералы и чиновники высших рангов, ответственные за сохранение порядка.
Лорис-Меликов получил небывало широкие полномочия и мог бы стать диктатором России, если бы у него имелись такие склонности. Но он был человеком совсем иного склада, и когда, как ему показалось, обстановка немного нормализовалась, он просил царя отменить чрезвычайное положение и чрезвычайные законы и вернуться к обычному ходу дел, хотя через десять дней после того, как Лорис-Меликов стал во главе Комиссии, и на него было совершено покушение.
Террорист-народоволец Молодецкий стрелял в «диктатора» на улице, но храбрый 55-летний генерал обезоружил его, свалил на тротуар и передал подоспевшим полицейским. По новому закону террорист был осужден в 24 часа и повешен.
Меньше чем через два месяца после этого, 11 апреля 1880 года, Лорис-Меликов поставил перед Александром вопрос о дальнейшем проведении реформ – крестьянской, судебной, финансовой, городской и других, не отказываясь от борьбы с террором. Так, продолжая реформы и в то же время усиливая борьбу с революционерами, Лорис-Меликов пытался умиротворить Россию.
22 мая 1880 года в 8 часов утра умерла императрица Мария Александровна. Она тихо скончалась после очень долгой болезни, продолжавшейся полтора десятка лет. Последний месяц больная почти все время находилась в полузабытьи и умерла так незаметно, что не успели даже позвать близких, чтобы проститься с нею. 28 мая ее похоронили в Петропавловском соборе, и во время похорон царедворцы заметили, что Екатерины Михайловны среди присутствующих нет, несмотря на то что она как фрейлина должна была бы провожать императрицу в последний путь.
Долгорукова осталась в Царском Селе и там ждала Александра. Он приехал к ней на следующий день и посвятил ее в планы относительно перемен, которые неминуемо должны были произойти в связи со смертью Марии Александровны и в штате двора, и в его собственном домашнем обиходе, не касаясь существа их личных взаимоотношений.
Среди тех намерений, о которых царь сообщил своей возлюбленной, было и одно весьма немаловажное, касающееся его невестки Марии Федоровны. Это намерение Александр осуществил уже на следующий день, 29 мая, издав рескрипт на имя цесаревны Марии Федоровны, которым она назначалась преемницей скончавшейся императрицы и объявлялась августейшей покровительницей и руководительницей Ведомства императрицы Марии. (Ведомство носило имя его основательницы – императрицы Марии Федоровны – жены Павла I. В его задачи входило всемерное содействие образованию детей, юношей и девушек, а также широкая благотворительность всем россиянам.) О масштабах Ведомства и разносторонности его деятельности свидетельствует то, что к этому времени в его состав входило 459 учреждений: Александровский (Царскосельский) лицей, Николаевский Сиротский институт в Гатчине, 27 женских институтов со Смольным во главе, 77 женских школ, 31 мужская гимназия, 20 специальных мужских учебных заведений, училища для глухонемых, воспитательные дома, училища нянь, фельдшериц, дома призрения для больных и престарелых, богадельни, повивальные (акушерские) пункты, 113 детских приютов, благотворительные общества, 23 больницы и т. п.
Кроме того, к цесаревне Марии Федоровне перешло и руководство Российским обществом Красного Креста, возникшим за 13 лет перед тем под названием «Общества о раненых и больных воинах». (Мария Федоровна руководила им в годы русско-японской и во время 1-й Мировой войны, и делала это весьма успешно.)
И лишь 25 июня – через месяц после похорон жены – Александр сказал Екатерине Михайловне то, чего она ждала вот уже четырнадцать лет: «Петровский пост кончится 6 июля. В этот день я решил обвенчаться с тобой». Однако он ни слова не сказал об этом ни одному человеку. Лишь за два дня до срока, 4 июля, Александр, находясь в Царском Селе, вызвал Александра Адлерберга и заявил, что хочет обвенчаться с Долгоруковой. Адлерберг пытался возражать, но царь сказал, что волен распоряжаться собственной судьбой, как сочтет нужным, тем более что жениться на Долгоруковой ему велит чувство долга перед нею и их общими детьми. Свадьба состоялась в назначенный день в три часа дня в Большом Царскосельском дворце, в одной из маленьких комнат, где стоял походный алтарь – обыкновенный стол, на котором стояли: крест, евангелие, свечи, венцы и обручальные кольца.
При венчании присутствовали: граф А. В. Адлерберг, генерал-адъютант А. М. Рылеев, мадемуазель Шебеко и генерал-адъютант граф Э. Т. Баранов. После венчания Александр пригласил свою молодую жену и Веру Шебеко на прогулку, попросив взять с собою и старших детей – Георгия и Ольгу.
Шебеко рассказывала потом, что вдруг Александр с неожиданной печалью в голосе сказал:
– Я боюсь своего счастья, я боюсь, что меня Бог слишком скоро лишит его. – И вслед за тем настойчиво попросил сына обещать, что он никогда не забудет своего отца.
Возвратившись с прогулки, Александр составил акт о состоявшемся бракосочетании, подтвержденный подписями Адлерберга, Баранова, Рылеева и его собственной, и вслед за тем написал указ Сенату: «Вторично вступив в законный брак с княжной Екатериной Михайловной Долгоруковой, мы приказываем присвоить ей имя княгини Юрьевской с титулом „Светлейшей“. Мы приказываем присвоить то же имя с тем же титулом нашим детям: сыну нашему Георгию, дочерям Ольге и Екатерине, а также тем, которые могут родиться впоследствии, мы жалуем их всеми правами, принадлежащими законным детям сообразно статье 14 Основных законов империи и статье 147 Учреждения императорской фамилии».
Тем самым Екатерина Михайловна, а также Георгий, Ольга и Екатерина становились полноправными членами императорской фамилии, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Между тем жизнь страны шла своим чередом, и Лорис-Меликов не только пытался искоренять крамолу, но и по мере возможностей старался продолжать развитие реформ. С этой целью он убедил царя ликвидировать Верховную распорядительную комиссию, закрыть Третье отделение, а его самого, освободив от всех экстраординарных должностей, назначить министром внутренних дел.
Находясь на этом посту, летом 1880 года Лорис-Меликов убедил царя в том, что окончательную победу над революционерами они одержат тогда, когда даруют России конституцию и преобразуют самодержавную империю в конституционную монархию.
А осенью 1880 года царь совершил важный поступок для обеспечения безбедного существования в будущем своей новой семьи.
11 сентября 1880 года Александр перевел в Государственный банк 3 302 970 рублей на имя Екатерины Михайловны Долгоруковой, написав: «Ей одной я даю право распоряжаться этим капиталом при моей жизни и после моей смерти».
Осенью 1880 года Лорис-Меликов добился и у царя, и у наследника согласия на то, чтобы земства посылали своих представителей на заседания Государственного Совета для участия в выработке законов и таким образом делали его представительным органом.
Однако в это же самое время «Народная воля» развила бешеную деятельность, направив все свои усилия на то, чтобы задуманное убийство Александра наконец-то увенчалось успехом. И в те дни, когда планы были уже составлены и частично проработаны, когда в Петербург съехались все участники готовящегося убийства, в Елисаветграде незадолго до нового, 1880, года был арестован Григорий Гольденберг – один из опаснейших террористов-народовольцев, посвященный во многие планы организации. Гольденберг был не только задержан с чемоданом динамита, но жандармам было известно, что он является убийцей харьковского генерал-губернатора князя Кропоткина. Следователем к нему был назначен полковник Добржинский, который, играя на чудовищно гипертрофированном самолюбии и некоем подобии мании величия, сумел вовлечь Гольденберга в игру, где подследственному была предоставлена роль пророка, выводящего заблудшую молодежь России из тьмы преступлений к свету всеобщего примирения.
Гольденберг написал показания, занявшие полторы сотни страниц, называя имена, адреса, события, факты, что и было умело препарировано и ловко использовано жандармами для арестов тех из террористов, которых сумели найти.
После Нового года Гольденберга перевезли в Петропавловскую крепость, где его посетил Лорис-Меликов. Граф не скрыл, что предстоящие процессы над теми, кого уже арестовали, едва ли обойдутся без смертных приговоров.
...15 июля 1880 года, осознав, к чему привели его откровения, Гольденберг покончил с собой в камере Трубецкого равелина. Но и после его смерти казни выданных им революционеров продолжались.
Параллельно с этим продолжалось и движение страны к конституции – медленно, достаточно робко, более чем половинчато, но продолжалось. Александр видел во всем этом и то, чего не видели другие: он хотел не только произвести политическое преобразование России из монархии абсолютной и самодержавной в монархию конституционную, но и короновать Екатерину Михайловну, исполнив тем самым и долг перед своим народом и перед Богом, давшим ему такую замечательную жену. А затем передать духовную власть старшему своему сыну – цесаревичу Александру Александровичу и уехать из России с Долгоруковой-Юрьевской и их общими детьми в По или в Ниццу, став частными лицами, то есть сделать то, что не удалось Александру I, рухнувшему под тяжким бременем наследственной власти.
Слухи об этом – а особенно упорно о конституции – стали распространяться по Петербургу, а оттуда и по России сразу после нового 1881 года. Называли точные даты опубликования манифеста, передавали содержание документа, говорили о том, что будет сразу после того, как все это произойдет.
И в то же самое время Желябов и Перовская закончили последние приготовления к покушению на царя. Они тщательно изучили время и маршруты Александра, подготовили бомбы, расставили метальщиков, предусмотрев все возможные варианты необходимой подстраховки, определили слабые места охраны и назначили день убийства – 1 марта.
В субботу 28 февраля 1881 года за завтраком Александру передали срочное письмо от Лорис-Меликова. Министр внутренних дел спешил известить царя о том, что 27 февраля арестован Андрей Желябов – организатор и участник всех покушений на Александра с 1879 года. Чуть погодя во дворец приехал и сам Михаил Тариэлович и сообщил, что в самые ближайшие дни следует ожидать очередного покушения и потому следует воздержаться от выездов из дворца. Александр не согласился с министром и перевел разговор на текущие дела. А таким делом было подписание манифеста о введении в состав Государственного Совета делегатов от представительных организаций.
После того как манифест был подписан, царь поздравил с этим выдающимся событием Екатерину Михайловну, сказав ей, что в понедельник утром, 2 марта, он будет опубликован в газетах.
Спускаясь по лестнице Зимнего дворца, Лорис-Меликов встретил Шебеко и, отведя ее в сторону, сказал:
– Поздравьте меня, дорогая Варвара Игнатьевна. Это – великий день в истории России. Я сейчас же отвезу манифест в типографию.
Кроме того, он рассказал Шебеко об аресте Желябова и о том, что на свободе пока остаются почти все его сообщники, готовящие покушение, и потому царю все еще грозит страшная опасность...
Утром 1 марта, погуляв после завтрака с женой по залам дворца, Александр выехал в манеж. Развод прошел прекрасно, и он уехал в Михайловский дворец к Екатерине Михайловне, своей любимой кузине. Оттуда, попив чаю, в четверть третьего Александр выехал в Зимний. Карета и конвой, стремительно промчавшись по Инженерной улице, повернули на пустынную набережную Екатерининского канала. Александр увидел, как навстречу ему какой-то мальчик тащит по снегу корзину, по тротуару идет незнакомый ему офицер, а чуть дальше стоит простоволосый молодой человек со свертком в руке. И как только карета поравнялась с молодым человеком, тот вдруг бросил сверток под ноги лошадям. Карету тряхнуло, занесло на сторону, рысаки бились в упряжи, барахтаясь в кровавом снегу. Александр увидел, как невесть откуда взявшиеся люди, схватив метальщика, держали его, закрутив за спину руки. Увидел он и убитых лошадей, и убитого мальчика, и двоих убитых казаков-конвойцев.
Оглушенный взрывом, он, шатаясь, подошел к злодею и хрипло спросил его:
– Кто таков?
– Мещанин Глазов, – ответил тот.
– Хорош, – сказал Александр и пошел к уцелевшим саням, на которых за его каретой ехал полицмейстер, полковник Дворжицкий.
Кучер Фрол Сергеев кричал:
– Скачите во дворец, государь!
Но Александр не мог оставить раненых. В этот момент один из придворных спросил царя: «А Ваше императорское величество не ранены?» Александр ответил: «Слава богу, нет». Услышав это, террорист, криво усмехнувшись, сказал: «Что? Слава богу? Смотрите, не ошиблись ли?» И не успел он произнести это, как раздался еще один взрыв. Очевидцы говорили, что после того, как рассеялся столб снежной пыли и дыма, они увидели не менее двух десятков убитых и раненых. Одни лежали неподвижно, другие со стонами отползали по покрытому кровью и сажей снегу подальше от места взрыва. Между поверженными людьми валялись куски изорванной одежды, сабель, эполет, части человеческих тел, осколки газового фонаря, остов которого от взрыва погнулся. У искореженной взрывом кареты, в лохмотьях шинели лежал, упираясь руками в землю, Александр, у которого была оторвана одна ступня, а ноги были размозжены.
Он попытался встать, но, хотя глаза его были открыты, ничего не видел и лишь шептал:
– Помогите... Жив ли наследник? Снесите меня во дворец... Там умереть...
Александра, окровавленного, с раздробленными взрывом ногами, довезли до дворца, и когда понесли по лестнице, то кровь ручейком стекала на пол.
Сбежавшиеся врачи смогли лишь остановить кровотечение. Им, как могла, помогала Екатерина Михайловна, не потерявшая самообладания и простоявшая возле раненого до самого конца. Неожиданно для всех и, наверное, для самой себя, она оказалась наиболее собранной и стойкой, а все остальные неутешно и безудержно рыдали у тела усопшего. Рыдания сотрясали могучего тридцатишестилетнего наследника престола и всех его братьев. Потрясенный горем, стоял возле мертвого деда его старший двенадцатилетний внук Николай. Всю жизнь он считал день 1 марта 1881 года самым страшным и самым трагичным днем в своей жизни и навсегда запомнил до мельчайших деталей все, связанное со смертью своего великого деда, который умер в 3 часа 35 минут.
И в то же время пополз вниз с флагштока Зимнего дворца черно-золотой императорский штандарт, извещая, что хозяин дворца умер...
Его убийца, Игнатий Иоахимович Гриневицкий, тот самый, что бросил второй заряд в императора, оказался так близок к Александру, что смертельно ранил и самого себя. Он умер в Третьем отделении, в окружении врачей, пытавшихся спасти его. Умер через семь часов после того, как скончался Александр.
Труп Гриневицкого предъявили всем арестованным, кто мог бы опознать его. Предъявили и Андрею Желябову, арестованному за два дня до убийства царя. Желябов, увидев тело Гриневицкого, сначала отказался удостоверять личность покойного. Однако, сразу же сопоставив, что значат он, Желябов, и убивший себя Гриневицкий для истории и их партии, вдруг мгновенно понял, что должен восстановить справедливость и отдать кесарево кесарю, а Богу – божье. Как можно, чтобы уцелевший при первом взрыве Рысаков, назвавший себя при аресте Глазовым, или погибший Гриневицкий, фигурировали на предстоящем процессе, а он, Андрей Желябов, демиург всего произошедшего, оставался бы в безвестности? И, конечно же, Желябов не мыслил никого, кто мог бы так хорошо, как он, выступать на процессе, пропагандируя идеи «Народной воли», и так решительно защищать народ. А так как мертвый Гриневицкий суду уже не подлежал, то мог ли он уступить всероссийскую трибуну какому-то недотепе Рысакову, не сумевшему даже убить императора и по нелепой случайности попавшему на гребень волны?
И потому, когда Желябова привезли в тюрьму, он потребовал чернил и бумаги и написал прокурору судебной палаты:
«Если новый государь, получив скипетр из рук революции, намерен держаться в отношении цареубийц старой системы; если Рысакова намерены казнить, было бы вопиющей несправедливостью сохранить жизнь мне, многократно покушавшемуся на жизнь Александра II и не принявшему физического участия в умерщвлении его лишь по глупой случайности. Я требую приобщения себя к делу 1-го марта и, если нужно, сделаю уличающие меня разоблачения. Прошу дать ход моему заявлению.
Андрей Желябов.
2 марта 1881 г. Дом предварительного заключения.
P. S. Меня беспокоит опасение, что правительство поставит внешнюю законность выше внутренней справедливости, украся корону нового монарха трупом юного героя лишь по недостатку формальных улик против меня. Я протестую против такого исхода всеми силами души моей и требую для себя справедливости. Только трусостью правительства можно было бы объяснить одну виселицу, а не две.
Андрей Желябов».
Прокурор, получив это заявление, был настолько поражен, что образовал комиссию, которая составила протокол осмотра столь необычного документа, но все же признала его законность и дала ему ход – Желябов был привлечен по делу об убийстве царя еще до получения других свидетельских показаний.