Солдат с ужасной раной на голове открыл наконец глаза и осмотрелся по сторонам с чувством полного довольства.
Он все еще чувствовал сонливость и удивление, вызванное пережитым жестоким опытом, но пока не мог вспомнить подробностей.
Но приятный жар прокрался в его сердце — такой жар, который бывает у людей, подвергшихся серьезному испытанию и выдержавших его гораздо лучше, чем они ожидали. В самой умеренной форме эти эмоции могут обнаружиться у пассажиров, которые пересекли Канал в ветреный день, не захворав. Они одерживают маленькую внутреннюю победу и преисполняются неопределенным сладостным чувством.
Раненый солдат пережил нечто подобное, когда открыл глаза, собрался с силами и осмотрелся по сторонам. Он испытывал ощущение восхитительной непринужденности и расслабленности в костях, которые были измучены и истерзаны, и глубоко в сердце, которое столько вынесло за последнее время; здесь была гарантия комфорта — сражение выиграно. Гремящие, грохочущие волны пронеслись мимо; он вступил в приют спокойных вод. После всех злоключений и ужасов, которых он пока еще не мог припомнить, казалось, теперь он отдыхал в самом уютном из всех мягких кресел в тускло освещенной комнате с низким потолком.
В очаге то и дело вспыхивал огонь, вверх тянулся синий, душистый дым от хорошего сухого дерева; большая, грубо сделанная, почерневшая от времени дубовая балка пересекала потолок. Сквозь оконные стекла он различал яркий солнечный свет, зеленые лужайки, и на фоне самого глубокого и самого сияющего из всех синих небес видел великолепные взметнувшиеся ввысь башни огромного готического собора — таинственного, богатого, чудесного.
— О господи! — пробормотал он. — Не знал, что во Франции есть такие места. Это в точности похоже на Уэльс. И может быть, на днях, когда я шел мимо «Лебедя», я проходил и мимо этого окна. Я спросил конюха, сколько времени, и он ответил: «Какое время? Ну, лето»; и там, снаружи, лето, которое длится вечно. Если это гостиница, то ее следует назвать «Отдых Солдата».
Он снова задремал, а когда еще раз открыл глаза, перед ним стоял любезно выглядевший человек в какой-то черной одежде.
— Теперь все в порядке, не так ли? — сказал он на хорошем английском.
— Да, спасибо, сэр, все хорошо, насколько возможно. Я надеюсь вскорости вернуться.
— Хорошо, хорошо; но как вы попали сюда? Где получили это? — он указал на рану на лбу солдата.
Солдат приподнял руку и замер с озадаченным выражением на лице.
— Ну, сэр, — сказал он наконец, — это, как бы сказать, началось с начала. Вы знаете, как мы прибыли в августе, и как мы были в переделке, можно сказать, через день или два. Ужасное время это было, и я не знаю, как выбрался оттуда живым. Мой лучший друг упал замертво рядом со мной, когда мы рыли окопы. Камбре, полагаю, именно там это и было.
Потом все немного поутихло, и я квартировал в деревне добрую неделю. Там, где я был, оказалась очень милая леди, и она обращалась со мной самым лучшим образом. Ее муж сражался; но у нее был самый чудесный маленький мальчик, которого я когда-либо знал, маленький парень лет пяти или шести, и мы с ним по-настоящему преуспели.
Ребенок учил меня их языку — «Я, мы» и «доброе утро» и «большое спасибо» и все прочее — а я обучал его английскому. Если б вы могли услышать, как мальчуган говорил: «Пашли со мней, сталик!» Это было настоящее удовольствие.
Но однажды нас поджидал большой сюрприз. В деревне находилось около дюжины солдат; две или три сотни немцев набросились на нас ранним утром. Они одолели нас; никакой помощи не было. Прежде, чем мы смогли открыть огонь…
Так уж получилось… Они связали нам руки за спиной, и надавали нам по лицу, и попинали нас немного, а потом выстроили напротив дома, где я квартировал.
И затем бедный малыш вырвался из рук матери, и выбежал, и увидел, как один из бошей, как мы их называем, двинул мне раз по челюсти своим кулаком. О боже! О боже! Лучше бы он сделал это десять раз, только бы маленький ребенок не видел его.
У него была дешевая игрушка, я купил ее в деревенском магазине; это было игрушечное ружье. И он выбежал наружу, как я сказал, крича что-то по-французски вроде: «Плохой человек! Плохой человек! Не бей моего ингличанина, или я выстрелю»; и он направил свое оружие на немецкого солдата. Немец схватил штык и всадил его прямо в горло бедного маленького парня.
Лицо солдата исказилось, и на нем появилась своего рода усмешка; он сидел, скрипя зубами и глядя на человека в черной одежде. Он ненадолго затих. А затем собрался с силами, и начались ужасные проклятия, поскольку солдат проклинал того убийцу-негодяя, требовал, чтобы тот провалился сквозь землю и вечно горел в аду. И слезы текли ручьями по его лицу, и он в конце концов умолк.
«Прошу прощения, сэр, конечно, — сказал он, — раз уж Вы в некотором роде священник, я полагаю; но я не могу остановиться, он был такой чудесный маленький человечек».
Человек в черном пробормотал кое-что про себя: «Pretiosa in conspectu Domini mors innocentium ejus — Драгоценна в очах Бога смерть невинных его». Потом он очень мягко опустил руку на плечо солдата.
— Не берите в голову, — сказал он, — я сам немного служил в свое время. Но что с этой раной?
«А, это; это пустяки. Но я расскажу вам, как заработал ее. Все было так. Немцы поступили с нами по-военному, скажу я вам, они заперли нас в сарае в деревне; только бросили нас на землю и оставили там голодать, по-видимому. Они заперли большую дверь в сарай, поставили там часового и думали, что все в порядке.
В одной из стен были отверстия, похожие на очень узкие окна, и на второй день я выглянул через такое отверстие на улицу. Я сумел разглядеть, что немецкие дьяволы творили злые дела. Они ставили свои пулеметы в самых подходящих местах, где обычный человек, идущий по улице, никогда бы ничего не заметил. Но я-то их видел, и я видел пехоту, выстроившуюся за садовой стеной. Тогда я вроде как догадался, что должно произойти; и тут, в точности уверен, я смог расслышать отголоски пения наших парней: „Привет, привет, привет!“; и я подумал про себя: „Не в этот раз“.
Так что я осмотрелся вокруг и нашел дыру в основании стены; это был своего рода сток, полагаю. Я увидел, что смогу в него протиснуться.
И я выбрался, пополз вокруг сарая и дальше, пересек улицу, вопя изо всех сил, чтобы наши парни обходили опасный угол. „Бах, бах!“ — загрохотали орудия позади меня, и впереди, и со всех сторон от меня, и затем — удар! Что-то ударило меня по голове, и я вырубился; не помню больше ничего до тех пор, пока не очнулся здесь».
Солдат откинулся на спинку кресла и на мгновение закрыл глаза.
Когда он снова открыл их, то увидел, что в комнате находились и другие люди помимо священника в черных одеждах. Одним из них оказался человек в большом черном плаще. У него было мрачное старое лицо и большой мясистый нос. Он пожал солдату руку.
— С Богом! Сэр, — сказал он, — вы — достояние британской армии; вы, проклятье, прекрасный солдат и хороший человек, и слава Богу! Я горжусь, что могу пожать вам руку.
И затем кто-то вышел из тени, кто-то в удивительной одежде, которую солдат видел на герольдах, когда был при исполнении служебных обязанностей на открытии Парламента Королем.
— Итак, в Corpus Domini, — сказал этот человек, — из всех рыцарей ты был самым благородным и самым нежным, и ты принес самую лучшую весть, и теперь ты стал членом самого благородного братства, которое когда-либо существовало с самого начала мироздания, ибо ты отдал свою драгоценную жизнь ради спасения друзей.
Солдат не понимал, что ему говорил этот человек. Были здесь и другие, также облаченные в странную одежду, и они тоже приходили и говорили с ним. Некоторые говорили как будто на французском. Он не мог их понять; но знал, что все говорили любезно и хвалили его.
— Что это все значит? — спросил он у священника. — О чем они говорят? Они же не думают, что я подвел моих приятелей?
— Выпейте это, — сказал священник. И он вручил солдату большой серебряный кубок, наполненный вином.
Солдат сделал большой глоток и в тот момент все его печали остались позади.
— Что это? — спросил он.
— Vin nouveau du Royaume, — сказал священник. — Новое Вино, как вы его зовете.
Затем он наклонился и прошептал что-то солдату на ухо.
— Что? — сказал раненый. — Место, о котором нам рассказывали в Воскресной школе? С таким спиртным и такой радостью…
Он умолк. Ведь, пока он смотрел на священника, облачение того переменилось. Черная одежда, казалось, растаяла.
Он оказался весь в броне, если броня может быть сотворена из звездного света, из розовой зари и пламени заката; и он держал в руках большой огненный меч.
Михаил взмахнул своим Алым Крестом и растоптал гордыню Отступников.