Мельников Валентин
НОВЫЕ МЫТАРИ
Мытарь - црк., стар.сборщик
мыта с продаваемого на торгу //
// мытарь - ныне бран., человек
оборотливый, плутоватый, живущий
неправедной корыстью.
Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля.
Город и его обитатели, о которых пойдет речь в нашем повествовании, имеют немало черт, общих для многих других городов и их обитателей на пространстве бывшего Советского Союза. И пусть читатель, обнаружив некое сходство, не подумает все же, что автор имел в виду какой-то один прототип. Годы бурной суверенизации и рыночных реформ, увы, не принесли народу ни экономического изобилия, ни долгожданных свобод, зато оказались очень урожайными на президентов и чиновников, затмивших по масштабам лихоимства всех своих близких и дальних предшественников.
Единственным реальным результатом реформ пока остается невиданное пришествие уличной торговли. Не будь ее, многие граждане, дважды ограбленные сначала государством, вмиг обесценившим вклады населения, а потом расплодившимися на навозе дикого рынка акционерными обществами и фирмами, были бы обречены на безысходное прозябание в тисках безработицы и безденежья. Прежде бесправные и гонимые, уличные торговцы ныне прочно обосновались на всех людных местах со своими складными столиками и жалким набором контрабандных сигарет, жвачки, шоколадок и прочего мелкого товара.
Более состоятельные коммерсанты обзавелись фанерными ларьками, в которых упомянутый ассортимент дополняют бутылки с поддельной водкой, коньяком и шампанским, банки с просроченным импортным пивом и большие пластмассовые бутылки с прохладительными напитками. Унылые ряды этих "точек" несколько оживляют колбасные, мясные, хлебные, парфюмерные, газетные киоски, стихийно выросшие на пятачках грязные базарчики, где продается все, что необходимо в небогатой повседневной жизни. Но истинным средоточием духа Меркурия стали городские продовольственные базары и обширные вещевые рынки - царство челноков и перекупщиков. Накопленный на этих рынках капитал перетекает на открытие многочисленных магазинчиков, появляющихся за счет переоборудования квартир на первых этажах жилых домов. Новоявленное купечество спешит украсить их залихватскими вывесками на английском языке с непременным словом shop, видимо полагая, что старым названием "магазин" теперь уж никого не завлечешь. А вот shop да еще с добавлением и вовсе диковинных названий, вроде претендующих на британскую солидность "Queen", "Lord", "Esquire", "Sir" и т.п., вызовет больше доверия у покупателя, и он предпочтет отовариваться у "королев", добропорядочных "лордов", "эсквайров" и "сэров", нежели в каком-нибудь ларьке или палатке. Однако подобные расчеты верны лишь отчасти. Богатая публика действительно ходит только в свои элитные магазины. Но рядовой покупатель отправляется за обновкой, коль уж сильно допечет, не туда, а на старую добрую толкучку, где все на два-три порядка дешевле.
Молодежь быстро притерпелась к рыночным гримасам, а люди постарше с ностальгической грустью вспоминают те дни, когда кто по должности, а кто по блату да по большому знакомству отоваривался дефицитом с черного хода в государственных магазинах. Ведь то был настоящий дефицит - не чета нынешним негодным к употреблению продуктам и паршивому ширпотребу, завезенному по дешевке бог знает откуда. В прежние годы доступ к дефициту доставлял всем, хоть малость приближенным к власти, неизъяснимое удовольствие и был отличительным признаком некоей элитарной преуспеваемости.
Однако изворотливые чиновные люди очень скоро раскусили, что и нынешний дикий рынок не так уж плох, и чем он дичее, тем даже лучше. Взоры их обратились к лоточникам, будочным и рыночным коммерсантам, которые, вкусив недолгой вольницы, скоренько оказались за частоколом правил и запретительных предписаний. И чем больше появляется на свет этих бумаг, тем шире становятся возможности для мздоимства. Каждый день как пчелы на цветы слетаются к торговцам строгие джентльмены из налоговых, правоохранительных органов, санитарного, пожарного надзора и прочих контролирующих организаций. Изобретательная предприимчивость их поистине безгранична и находится в обратной пропорции с размерами откупного.
Вот такую картину застал Стас Голубь, когда вернулся в родной город после шестилетней отсидки за хищение государственного имущества. Он лишился свободы в пору зеленой молодости, когда все впереди и все нипочем. Ни сам Стас, ни его родители, конечно же, не ждали такого крутого поворота судьбы. Получив высшее экономическое образование, Голубь устроился в крупную строительную организацию. В те годы скромная зарплата советского служащего все же позволяла жить относительно благополучно. Но Стасу этого было мало, хотелось иметь машину, деньги на рестораны и модные шмотки. Однако тогдашняя жизнь не давала возможности заработать их, не нарушая закон. Зато предостаточно было соблазнов поживиться за счет того, что плохо лежит. И он не устоял - в компании с главбухом сбыл "налево" партию нержавеющей кровельной жести. Но афера не удалась. "Утечкой" жести заинтересовался капитан из областного управления внутренних дел некто Савельев и с бульдожьей хваткой до конца раскрутил все дело, а суд поставил последнюю точку. Родители не перенесли удар и умерли один за другим, оставив сыну двухкомнатную квартиру и кое-какие сбережения.
Все эти потрясения ожесточили характер Стаса. Вопреки своей фамилии, он и раньше не отличался кротостью, а в колонии приобрел славу крутого парня с крепкими кулаками, которые, не задумываясь, пускал в ход против любого обидчика. Мужественная упрямая челюсть и внушительные бицепсы добавляли уважения к нему. Но Голубь не был задирой, по пустякам никого не трогал.
Благодаря своей образованности и начитанности он вскоре был переведен на привилегированную конторскую работу и по неписаному колонийскому табелю о рангах попал в разряд "бугров" - зэковских авторитетов.
Находясь за колючей проволокой среди людей с несчастной судьбой и исковерканной моралью, Голубь окончательно уверовал в то, что в этом мире нет святости, что любые отношения между людьми, кроме разве что материнских и отцовских, непременно загаживаются своекорыстными интересами, и человечество со времен Римской империи не изменилось к лучшему. За благопристойной оболочкой очень многих людей, считал он, скрывается хищный лохматый зверь с темными инстинктами и простыми потребностями в еде, одежде, крове, сексе и комфорте. Отними это, и он, оскалив зубы, вылезет из своей оболочки.
Нары отнюдь не привили Голубю вкус к законопослушанию, но помогли твердо усвоить одно непреложное правило: никогда не вступать в открытый конфликт с законом. По этому поводу он бережно хранил в памяти мудрое прокурорское изречение: "Закон - что столб: перелезть нельзя, обойти можно". Безнаказанное мздоимство чиновничьей рати было тому подтверждением. Стасу не потребовалось много времени, чтобы понять, какую золотую жилу разрабатывают эти доморощенные старатели. Он высоко оценил их острый нюх, но методы нашел совершенно непригодными. Стихийные набеги проверяющих, причем на дню по нескольку раз на одного и того же коммерсанта, у которого и без того было негусто с доходами, завинчивание налогового пресса на корню удушали уличную торговлю и готовили почву для взрыва всеобщего возмущения. Чем больше наблюдал Стас, тем тверже становилось желание прибрать к своим рукам и реформировать это дело. "На пиру хищников, - размышлял он, - хозяевами должны быть львы, а не шакалы".
Вскоре у него созрел план коренного передела доходов от уличной торговли, который вкратце сводился к тому, что нужно, во-первых, создать некий синдикат, во-вторых, заключить между его участниками конвенцию о сферах влияния и, в-третьих, подобрать себе хорошую команду, способную в два счета отвадить от торговых рядов чиновничью шушеру.
Реализацию этого плана Голубь решил начать с посещения старого знакомого по зоне Семы Рафаловича, у которого намеревался разузнать о вероятных компаньонах в своем будущем предприятии. Рафалович освободился на два года раньше, чем он, и наверняка успел обзавестись новыми полезными связями. Предварительно созвонившись с ним, Стас убедился, что Сема по-прежнему в своей роли - знает все о всех и напичкан солеными анекдотами, как бочка сельдью. Но главное - он умел мастерски рассказывать их, благодаря чему был душой всех компаний и непревзойденным тамадой на пирах. Сема смешил до упаду не только своим голосом с неподражаемыми еврейскими выкрутасами, но и артистичной мимикой живого выразительного лица, всей своей маленькой нескладной фигурой с круглым пузом на коротеньких ножках и сужающимся кверху туловищем, с большой головой без шеи, что делало его похожим на пухлого снеговика, неумело слепленного дворовыми ребятишками из первого снега. Друзья называли Сему пузанчиком, злые языки - жертвой цивилизации, что, однако, не мешало ему слыть у дам галантным кавалером.
В колонии Голубь сблизился с ним на почве общей склонности к нестандартной жизни и авантюризму. Эта склонность собственно и привела Сему за колючую проволоку. Подпольный цех, открытый им до перестройки на деньги, скопленные от перепродажи закордонного дефицита, работал день и ночь и все равно не успевал выполнять заказы на фирменную продукцию - модные женские сапожки и мужские туфли, которые шили золотые руки армянских мастеров."Ах, какая прелесть были эти армянские туфельки, - не раз вспоминал после суда Рафалович, - а стоили-то всего 75 рублей. Подумать только, и за это мне дали десять лет!".
В колонии он мечтал, как после освобождения снова возьмется за милое дело, которое по новым рыночным законам не только не преследовалось властями, но стало нормальным и даже почетным. Однако когда его, наконец, освободили, реальность оказалась совсем не такой, как он себе представлял. Чтобы начать свое дело, теперь нужен был намного больший стартовый капитал и самое главное предприниматель попадал в такой капкан налогов и всевозможных поборов со стороны контролирующих организаций, что шансов на выживание почти не оставалось. Пришлось отказаться от старой затеи и заняться перепродажей лекарств. На жизнь кое-как хватало, но примирение с бедностью было не в характере Рафаловича. Он не мог забыть те времена, когда можно было запросто слетать на вечер в Москву, приятно провести время в Большом театре, поужинать в ресторане и утром вернуться домой.
В сорок шесть лет Рафалович так и остался закоренелым холостяком и жил один в двухкомнатной квартире, довольно просторной и неплохо обставленной, но по-холостяцки неуютной.
Они встретились как добрые приятели.
- Значит ты так-таки совсем освободился? - спросил Сема, дружески хлопая Стаса по спине.
- Совсем, совсем.
- И больше туда не хочешь?
- А ты как думаешь?
- Я думаю, что такому фартовому фраеру, как ты, лучше сидеть в шикарном ресторане с кисками, чем на нарах
- Правильно думаешь.
- И все-таки ты освободился...
- Освободился, освободился, как видишь.
- И сразу ко мне?
- Сразу к тебе.
- Ко мне, значит собственной персоной. Очень тронут твоим вниманием. Но скажи, что ты хочешь - просто навестить старика Сему или, может, дельце какое есть?
- И то и другое.
- Тогда прошу к столу. У меня где-то завалялась бутылочка "Арарата".
Сема отыскал бутылку, разлил по стаканам коньяк и предложил тост за встречу. От выпитой жидкости у Стаса немилосердно засвербело в глотке.
- На какой помойке ты подобрал это пойло? - не выдержал он. Рафалович притворно заохал:
- Обмишулили сволочи, подсунули самопал!
- А ты все в своем репертуаре, Семочка, гляди, допрыгаешься, - пригрозил Голубь.
- Ей-богу не знал, купил в комке у хорошего знакомого за приличные деньги, - оправдывался Сема.
- Так вот засунь эту бутылку ему в зад.. И, кстати, о комках..., - начал Голубь и сделал на последнем слове многозначительную паузу.
- Я весь внимание, - встрепенулся Рафалович. Он ловил каждое слово, кивал плешивой головой и восторженно почесывал волосатую грудь под банным халатом. Свою речь с изложением плана передела торговых доходов Стас заключил просьбой помочь в подборе нужных людей.
- О, я конечно помогу тебе, какой разговор. Вот только смотаюсь в Москву за товаром, потом недельки на две, может на три, в Израиль, там у меня тоже дела... Нет, ты не сомневайся, я тебе помогу, обязательно помогу, как только с делами закончу. Дела есть дела. А так я тебе помогу, сто процентов гарантии.
Стас открыл, было, рот, чтобы выразить неудовольствие, но Сема не дал и слова сказать.
- Нет, нет, я тебе помогу, ты не думай. Вот только с делами управлюсь, приеду и сразу помогу. Видишь, я даже не спрашиваю, что с этого буду иметь. Надеюсь, ты как порядочный человек сам скажешь. А я тебе помогу. Сема если дает слово, то оно крепче железа. А так я тебе помогу...
- Ну, хватит болтать! - вскипел Голубь и так трахнул кулаком по столу, что попадали стаканы с недопитым самопалом.
- Ты либо берешься за дело сейчас, либо совсем никогда. Но в таком случае не обижайся, если при встрече я проеду мимо тебя на шикарной импортной тачке и даже не поздороваюсь. Ты разве не хочешь иметь такую же?