В это мгновение раздался выстрел. Львица издала болезненный стон и потрясла одной лапой, разбитой пулей. Но животное было только ранено и могло еще быть опасным, и потому я быстро прицелился и раздробил ему челюсть. Собаки ринулись на зверя и повисли на его боках. Завязалась страшная борьба; я стоял безмолвным свидетелем, не смея шевельнуться. Выстрел мог бы прекратить эту кровавую сцену; но меня удерживала боязнь убить какую-либо из собак. Однако, когда я увидел падение бедного Билля, которому львица, ударом когтей распорола живот, я, не размышляя, бросился к львице и, когда она в ярости поднялась на меня, всадил ей в грудь свой охотничий нож. Враг упал, чтобы более не вставать. Фриц подбежал с тем же намерением, с каким выступил я, и был предупрежден мною только несколькими секундами. Для большей верности, я разрядил один из моих пистолетов в голову львицы. Затем мы подозвали Эрнеста и Жака, которые уже кинулись к нам на помощь и теперь стали обнимать нас, выражая свое счастье, что находят нас невредимыми после того, как мы подвергались такой страшной опасности.
Оба зверя лежали растянувшись на песке, и хотя нам уже нечего было бояться, однако мы не могли взглянуть на них не содрогаясь.
Бездыханный труп бедного Билля валялся около трупов наших врагов.
- Благородное животное, оно стало жертвой своей преданности. Вот, Эрнест, опять печальный случай доказать твою литературную способность сочинением эпитафии нашему верному товарищу.
- Правда, - ответил Эрнест, - но у меня слишком тяжело на сердце, чтобы сочинять стихи, и потому я составлю эпитафию в прозе.
Сказав это, наш литератор уселся в стороне. Фриц и Жак стали рыть для собаки яму, а я обмыл раны Рыжему, Бурому и шакалу, который храбро сражался бок о бок с собаками и подобно им подвергся ударам когтей львицы. Когда яма была готова, мы опустили в нее нашего старого друга. Поверх земли был положен плоский камень, и наш литератор грустным голосом произнес следующую эпитафию, которая была вместе с тем и надгробным словом бедной жертве:
- Здесь лежит Билль, благородное животное, достойное удивления по своей верности. Оно погибло смертью храбрых воинов и мучеников, жертвой своей преданности, под когтями исполинской львицы, оплакиваемое спасенными им друзьями.
- Недурно, - сказал Фриц, - мы, как только позволит время, высечем эту эпитафию на могиле бедного Билли.
Жак не мог слушать. Он плакал. "Бедное животное, дорогое мое животное, наш лучший друг!" - восклицал он.
Я не останавливал его слез. Да и наши глаза были влажны. Но ночной воздух пробудил в молодых людях голод, и нужно было найти что-либо съестное.
- У нас есть кабанья голова, - сказал Жак, утирая слезы. - Мы положили ее в золу, где она должна была испечься.
Мальчики вынули жаркое, но нашли его совершенно обугленным. Они бросили бы его, если б я не остановил их. Я вонзил нож в мясистую часть морды и показал им внутри как раз поспевшее мясо, прекрасного розового цвета и издававшее соблазнительный запах трюфелей.
Во время еды разговор вращался почти исключительно на достоинствах Билля. Потом, в ожидании рассвета, все улеглись спать.
С утра мы принялись снимать шкуры со львов. При моем способе надувания шкур работа наша не была ни продолжительна, ни трудна, и мы приобрели два великолепнейшие меха.
Наша поездка продолжалась уже несколько дней, и жена могла тревожиться нашим долгим отсутствием. Кроме того, наваленные на берегу устрицы, подвергшись гниению, распространяли вонь, которая, будучи вдыхаема, могла вредно повлиять на здоровье детей. И потому мы решились возвратиться в пещеру, предполагая возвратиться сюда к тому времени, как жемчуг совершенно отделиться от сгнивших устриц.
Мы отправились. Впереди плыл Фриц, один на своем кайяке. Когда мы вышли за пояс скал, Фриц подплыл к нам и подал мне, на конце весла, письмо, которое, говорил он, залежалось на почте.
Чтобы не повергать в беспокойство его братьев, я придал делу вид шутки, какие бывали у нас нередки со времени учреждения голубиной почты, и, отойдя на заднюю часть лодки, развернул записку. Она и изумила меня, и встревожила - Фриц расставался с нами, отправляясь на поиск за несчастной англичанкой Огненной скалы. Предприятие это казалось мне опасным и мечтательным; но я понимал, что Фриц тщетно боролся со своей мечтой. Когда он удалялся от нас, скользя по воде с быстротой ласточки, сердце мое сжалось. "Прощай, Фриц; будь осторожен! - кричал я ему в рупор, - вернись скорее! Помни о нас, о матери!" В ответ он послал нам рукой поцелуй. Вскоре он исчез за мысом. Нам пришлось ограничиться пожеланиями скорого возвращения Фрица и продолжать путь одним.
Жена, от которой я скрыл настоящую причину отсутствия Фрица, радовалась привезенным нами вещам. Особенное удовольствие доставил ей хлопок, и она уже воображала себе нас всех с головы до ног одетыми в желтую нанку. Она горячо благодарила нас и выражала радость по поводу нашего возвращения; но ее беспокоило отсутствие старшего сына, и все, что я ни говорил о благоразумии и ловкости Фрица, не могло утешить материнских опасении.
Целые три дня мы очищали, распределяли и укладывали по местам свою последнюю и часть прежней добычи. Вечером четвертого дня Фрица еще не было. Я начинал заражаться беспокойством его братьев и матери и предложил отправиться на поиски или навстречу Фрицу на нашей пинке. Жена, угадывавшая мое беспокойство, поддержала эту мысль и даже захотела сопутствовать нам. Уверившись, что наша пинка, на которой мы уже давно не выезжали, в исправности, и перенеся на нее большое количество запасов, мы подняли паруса. Свежий ветер с суши понес нас в море с такой быстротой, что на конце губы наше судно, которое я тщетно старался направить, ударилось о громадный камень, выдававшийся из воды, и испытало такой толчок, что все мы попадали на палубу. Жена и дети испускали крики ужаса. В то же время мы увидели, что сочтенная нами за камень плавучая масса с шумом поднялась и метнула в воздух два громадных столба паров и воды, а затем нырнула и исчезла в сбитой ею же пене. Мы наткнулись на кашалота. Близость такого чудовища отнюдь не была приятна, и я признал благоразумным зарядить наши пушки. Громадное китообразное животное опять появилось из воды на некотором от нас расстоянии. Тотчас же Эрнест навел на него как умел, одну из наших пушек, и Жак поднес фитиль. Наш артиллерист наметил верно: ядро ударило в бок чудовища, которое вновь погрузилось в море, оставив за собой длинную кровавую полосу. Через несколько минут оно выплыло на поверхность, и второе ядро попало в него около головы. Кашалот стал неистово биться; затем силы его ослабли, и его выкинуло волнами на одну из низких скал, находившихся при входе в губу.
Я поздравил детей с освобождением нас от такого соседа и сообщил им некоторые сведения о кашалотах. Вдруг Жак закричал:
- Смотри, папа, дикарь, дикарь!
Мы взглянули в указанном Жаком направлении и увидели, на большом расстоянии, скользивший по волнам челн странной формы. Сидевший в нем дикарь, по-видимому, заметил нас и скрылся за скалистым мысом. Испуганный, я велел Эрнесту и Жаку вновь зарядить пушки, не сомневаясь, что виденный мной дикарь предвещает появление целой орды. Дети бодрились, и мать старалась внушить им спокойствие, которого сама не ощущала.
Дикарь появился опять, рассматривая нас, по-видимому, внимательнее, чем в первый раз, затем скрылся за мысом, чтобы через несколько минут появиться снова.
Видя, что он остановился для наблюдения, я схватил рупор и во все легкие закричал ему несколько малайских приветствий. Но он, казалось, не понял их, потому что сохранял свое недоверчивое положение.
- А не закричать ли ему, - сказал Жак, - несколько английских бранных слов? Может быть, он поймет их лучше. - И, взяв у меня рупор, он прокричал три или четыре бранных слова, которые в большом ходу между моряками. Слова эти подействовали более моих малайских дружеских приветствий. Немедленно дикарь поднял над головой древесную ветвь в знак мира и дружбы и стал грести к нам. Мальчики заливались смехом от счастливой мысли Жака. Но как изумились они, когда в черномазом дикаре с перьями на голове, вид которого сильно встревожил нас, мы узнали Фрица! Скоро он был в наших объятиях, и мать вне себя от радости осыпала его поцелуями и ласками, не обращая внимания ни на странность его одежды, ни на цвет его лица, который удивил ее лишь тогда, когда улыбки остальных детей дали заметить ей, что Фриц выпачкал и ее лицо.
XL
МИСС ЖЕННИ
Теперь приходилось рассказать жене все, что до сих пор мы считали нужным скрывать от нее. Сообщенная весть повергла ее в крайнее изумление и, должен я прибавить, беспокойство. Дети, угадывая существование какой-либо тайны, осыпали Фрица бездной вопросов, на которые ему было бы трудно отвечать, потому что вопросы задавались всеми разом. Наконец, когда говор смолк, я спросил Фрица, во-первых, удалось ли его предприятие и, во-вторых, с какой целью он нарядился таким образом.
- Поездка моя была самая счастливая, - ответил он, взглянув на меня многозначительно, - и я радуюсь тому, что предпринял ее. Что же касается моего наряда, то я прибег к нему из предосторожности. Издали я счел вас за малайских разбойников, а ваши выстрелы заставили меня предположить, что вы многочисленны и сильны. И потому я решился покинуть свою европейскую наружность, которая непременно возбудила бы внимание и любопытство разбойников.
Тут мать прервала Фрица просьбой, чтоб он вымылся, потому что ей неприятно было видеть его с лицом дикаря.
Когда Фриц, исполнив эту просьбу, возвратился в настоящем своем виде, то продолжал рассказ:
- Папа, Бог услышал мою мольбу. Я открыл Огненную скалу, и так как прилив побуждает нас поискать гавани, то, если ты согласен, мы пристанем к одному близкому острову, где и найдем...
Я прервал Фрица и, отведя его немного в сторону, стал тихо спрашивать его. После сообщенных вестей я желал знать, с какого рода личностью он хотел свести нас. Он прекратил мои расспросы несколькими словами, которые совершенно успокоили меня.
- Папа, мне казалось, что я вижу маму в пятнадцать лет или твою дочь, если б судьба подарила мне сестру, достойную мамы и тебя.
- В таком случае отправляемся, - ответил я радостно.
С этой минуты Фриц обнаруживал изумительную деятельность, чтобы ускорить наше прибытие к месту. Плывя впереди на своем челне и указывая нам проходы, он повел наше судно за маленький остров на конце бухты Раковин, где узкая коса земли образовала естественную гавань, в которую мы и вошли. Фриц выскочил на землю и, не говоря ни слова, побежал к маленькой роще, в которой стоял шалаш, осеняемый исполинскими пальмами. Мы естественно последовали за нашим путеводителем и вскоре очутились перед очагом, построенным из больших камней, на котором, вместо кухонной посуды, была поставлена широкая раковина. Фриц выстрелил в воздух из одного своего пистолета, и по этому знаку с соседнего дерева спустился человек: не женщина, как я ожидал, а молодой моряк с тонким станом и лицом добрым и застенчивым.
Я не берусь описывать странных чувств, овладевших нами в эту минуту. В течение десяти прошедших лет род человеческий как бы не существовал для нас, и вдруг он возрождался перед нами в существе юном, почти в ребенке, до того представшая перед нами личность казалась нежной и простосердечной.
Перед этим неожиданным явлением мы стояли несколько минут озадаченными и в безмолвии. Особенно дети едва верили своим глазам. Со своей стороны незнакомец, казалось, не знал, как ему вести себя по отношению к нам. Но Фриц вывел нас всех из затруднения.
- Дорогие мама, папа и братья, - сказал он, - представляю вам друга, молодого лорда Эдуарда Монтроза. Примите его в наш семейный круг как друга и брата.
- Приветствуем его от всего сердца! - ответили мы с увлечением. При этих словах на прелестном лице матроса выразилось столько счастья, что он сразу привлек к себе наше сочувствие. Как глава семьи, я подошел к нему и, взяв молодого человека за руки, я поздоровался с ним по-английски с таким сочувствием, как если бы он был моим ребенком, найденным мной после долгой разлуки. Он отвечал робко и едва слышно и, обратившись к моей жене, просил ее расположения и покровительства.
Из слов Фрица я заключил, что он не хочет объявить братьям, что пришелец - девушка; я и жена сохранили тайну и стали внушать нашим детям долг оказывать гостю вежливое внимание.
Но это внушение оказывалось излишним: молодой лорд стал уже предметом самой предупредительной заботливости, и даже собаки осыпали его ласками.
Молодые люди, в своем рвении, суетливо бегали на пинку и приносили складные столы и стулья и всякие припасы для вечерней закуски. Со своей стороны мать старалась доказать свое искусство стряпухи. А молодой лорд едва не выдал своей тайны ловкостью и навыком, с которыми он помогал нашей хозяйке в ее занятиях. Ужин наш был очень приятный. Мои сыновья, возбужденные немного канарским вином, отдались всей веселости своего возраста. Но стало поздно, и я должен был прекратить разговоры, предложив отправиться на покой. Все встали из-за стола.
Эдуард хотел было возвратиться на дерево, с которого он при нас спустился, но жена моя воспротивилась этому и приготовила гостю удобную пастель на пинке. Между тем мои дети, из предосторожности развели огонь на берегу, уселись против костров и при их пламени продолжали болтать. Трое младших выясняли у Фрица, как он напал на мысль о поездке к Огненной скале. Фриц стал им передавать историю альбатроса и своей поездки с таким жаром, что несколько раз забывал вставлять имя лорда Эдуарда вместо настоящего имени нашей гостьи, которую звали мисс Женни.
- Ага! - восклицали мальчики, - Фриц проговорился, и наш новый брат обращается в милую сестрицу, ура, ура!
Фриц на минуту опешил; однако вскоре успокоился и отвечал братьям шуткой. Франсуа остолбенел. - А я никогда не думал, - сказал он, - чтобы у мамы могла быть сестра.
На другой день мальчики подошли к девушке с робкой проказливостью и приветствовали ее именем мисс Женни, напирая на него. Бедная девушка покраснела, опустила взор, но, примирившись со случившимся, дружески протянула шалунам руки и весьма мило просила их полюбить ее как сестру.
После завтрака, очень питательного, благодаря приготовленному Фрицем шоколаду, мы решились пуститься в море для отыскания выброшенного на скалы кашалота. Добыча эта была слишком драгоценна, чтобы предоставить ее хищным птицам.
Мы, как умели, разрезали китообразное животное, и по совету Женни, которая тотчас поняла, что в нашем положении следует пользоваться всем, куски жира были сложены в парусиновые мешки. Когда этот труд был окончен мы возвратились к Огненной скале, чтобы захватить все вещи англичанки. По похвальному чувству ей жаль было бросить эти вещи, напоминавшие ей подробности ее уединенной жизни и защиту Промысла. Все вещи были сложены на пинку; затем, простившись с Огненной скалой и назвав губу, в которой пристал Фриц, Счастливой губой, намекая на отыскание мисс Женни, мы направились на парусах к Жемчужной бухте, где хотели надолго остановиться до возвращения к пещере. Львиные трупы стали добычей коршунов и других хищных птиц, которые оставили от них только кости. Мы раскинули нашу палатку с намерением провести здесь только то время, какого потребует сбор жемчуга из кучи разложившихся устриц, но нас задержало сделанное мной открытие.