Тем не менее он сделал замечание, что если мы будем продолжать пользоваться тростями таким образом, то принесем их в палатку очень немного.
- Не огорчайся этим сильно, - сказал я, - потому что сок сохраняется свежим очень недолго, особенно если срезанные трости лежат на солнце. Жар портит его. Если нам придется идти еще несколько времени, то очень вероятно, что, придя к нашим, ты будешь в состоянии предложить им лишь трости, наполненные кислой жидкостью.
- Но в таком случае найдется чем вознаградить их: у меня в жестяном кувшине запас кокосового молока.
- Но ты еще не знаешь, что вылитое из ореха кокосовое молоко также бродит и киснет. Поэтому ты можешь разочароваться и в этом отношении.
Фриц взял кувшин; но едва дотронулся он до пробки, как ее с силой вытолкнуло, и жидкость стала выливаться из горлышка, пенясь как шампанское. Мы отведали этой жидкости, и она показалась нам очень вкусной. Фрицу она до того понравилась, что я должен был напомнить ему об умеренности, боясь, чтобы он не опьянел.
Как бы то ни было, жидкость эта нас подкрепила, и мы пошли быстрее. Вскоре мы очутились в том месте, где оставили свою посуду из тыквы. Она прекрасно высохла, и мы взяли ее с собой.
Несколько дальше, Турка с лаем бросился на стадо обезьян, которые играли и не заметили нашего приближения. Когда собака залаяла, обезьяны бросились на деревья. Но одной мартышке, кормившей своего детеныша, не удалось спастись, и она была схвачена собакой.
Фриц бросился выручать ее; он потерял свою шляпу, бросил кувшин и трости, но тем не менее опоздал: бедное животное было задушено, и собака уже принялась терзать его. Фриц, возмущенный, старался воспрепятствовать Турку продолжать этот кровавый обед. Я уговорил его не делать этого: наша собственная безопасность требовала, чтобы голод Турка был утолен; притом же уже некогда было вырывать у него добычу.
Детеныш мартышки, при первом пробуждении ужаса, прижался к пучку травы и смотрел на печальную сцену, скрежеща зубами. Увидев Фрица, обезьяна в один прыжок вскочила ему на плечи и ухватилась за его платье до того крепко, что, несмотря на чрезвычайные усилия, бедный мальчик не мог избавиться от нее.
Он отбивался от маленького неприятеля не без некоторого волнения. Обезьянка вовсе не хотела причинить ему вред; напротив, разлученная с матерью, она, казалось, просила Фрица о помощи и защите против осиротившего ее страшного врага.
Невольно потешившись затруднительным положением своего сына, я приблизился и кротко заставил маленькое животное выпустить из рук платье Фрица. Держа обезьянку в руках, в том положении, как кормилицы держат ребенка, я почувствовал к ней глубокую жалость.
- Бедное существо, - сказал я, - какую участь доставим мы тебе? Нам нужно очень осторожно прибавлять бесполезного члена в нашу колонию...
Но Фриц прервал меня:
- О папа, пожалуйста, позволь мне оставить ее у себя. Ведь если мы покинем ее, она погибнет. Позволь мне усыновить ее. Я читал, что обезьяны, по инстинкту, умеют различать плоды съедобные от вредных; если это правда, то мы не колеблясь можем принять на свое попечение этого маленького товарища.
- Хорошо, дитя мое; я с удовольствием вижу и твое доброе сердце, и твое благоразумие. И потому соглашаюсь допустить в колонию твоего приемыша; но подумай, что тебе придется заботиться о его воспитании, чтоб нам не пришлось когда-нибудь избавиться от него.
Во время нашего разговора Турка равнодушно окончил свой ужасный обед.
- Господин Турка, - торжественно сказал ему Фриц, показывая пальцем на обезьянку, - вы съели мать этой бедняжки; это преступление вам прощается, потому что вы только неразумное животное. Но впредь вы должны любить и уважать вот эту маленькую обезьянку. К счастью, она слишком мала для того, чтобы понимать вред, который вы ей причинили. И если вы раскаетесь и будете вести себя честно, то, в награду за ваше исправление, я обязуюсь снабжать вас хорошей похлебкой, которая отучит вас от омерзительных обедов сырым мясом.
Турка лег к ногам Фрица, как бы понимая важность его речи: взгляд его, с выражением сознания, переносился с его молодого господина на маленькую обезьянку, которую Фриц ласкал на глазах собаки, как бы для указания того, что впредь покровительствуемое животное должно быть для него священным.
После этого договора обезьянка поместилась снова на плече Фрица и сидела там так же спокойно, как если бы давно привыкла к нему. Но когда Турка играя слишком приближался к обезьянке, она снова обнаруживала ужас и старалась укрыться на груди и руках Фрица. Тогда последнему пришла в голову странная мысль.
Желая закрепить примирение, Фриц снова обратился к преступному Турку. "Злодей, - сказал он, - исправь свою вину. Ты лишил это маленькое животное его оберегательницы, и будет лишь справедливо потребовать, чтобы ты же и заменил ее".
И, обвязав шею Турка веревкой, он дал конец ее в руки обезьянки, которую усадил на спину подчинившейся собаки. Сначала Турка стал было сопротивляться; но, после небольшого внушения ему, обезьянка, успокоенная по-видимому, признала данное ей помещение очень удобным.
- Знаешь ли, - сказал я сыну, - что теперь мы очень похожи на фигляров, отправляющихся на ярмарку. Как удивятся твои братья, когда увидят нас при такой обстановке!
- Да, - сказал Фриц, - и Жак, который так любит гримасничать, может теперь брать уроки в этом искусстве.
- Не говори так о брате, - заметил я, - дурно замечать недостатки тех, с которыми нам приходится жить и которых мы должны любить. Взаимная снисходительность обеспечивает мир и счастье, тем более, что у каждого есть своя доля смешных недостатков.
Фриц сознался, что он говорил не подумав. Вслед за этим он переменил разговор. Он воспользовался поводом заговорить о жестокости испанцев во время открытия Америки, когда они приучили собак преследовать туземцев и терзать их подобно тому, как Турка растерзал бедную мартышку.
Я, с своей стороны, рассказал Фрицу все, что знал о нравах обезьян.
Эти разговоры до того скоротали нам время пути, что мы неожиданно очутились в кругу своих, которые вышли нам навстречу, на берег ручья.
Собаки приветствовали одна другую громким лаем. Этот гам до того испугал обезьянку, что она снова вскочила на плечи Фрица и уже не хотела сойти с них.
Едва завидев нас, дети подняли радостный крик; но восторг их еще усилился, когда они увидели маленькую обезьянку, которая дрожа цеплялась за платье Фрица.
- Ах, обезьяна! Обезьяна! Где вы нашли ее? Как вы ее поймали? Какая она хорошенькая!
А заметив наши запасы, они стали спрашивать:
- Что это за палки и что за шары, которыми увешан папа?
Вопросы задавались так торопливо, что мы не могли отвечать на них.
Когда первый восторг утих, я сказал:
- Благодаря Бога, мы возвратились целы и невредимы, и принесли вам, дорогие мои, много хороших вещей. Но мы отправились искать и желали найти людей; к сожалению, не нашли ни одного человека, не нашли ни малейшего следа наших товарищей по крушению.
- Не нарушай нашей радости, друг мой, - сказала жена. - Поблагодарим Бога за то, что мы опять все вместе. Снимайте с себя ношу и расскажите нам подробности вашего путешествия.
Тотчас же все принялся снимать с нас часть нашей ноши.
Эрнест завладел кокосовыми орехами, которых он однако не узнал. Франсуа принял посуду из тыквы, которой все удивлялись, и свой маленький прибор, который он тут же признал более красивым, чем его прежний прибор из серебра. Жак взял мое ружье, мать охотничью сумку; Фриц роздал сахарные трости и снова привязал обезьянку к спине Турка. Затем он передал свое ружье Эрнесту, который не замедлил заметить, что мы напрасно отяготили себя слишком большой ношей и что это могло подвергнуть нас опасности. Добрая мать, поняв эту непрямую жалобу ребенка, освободила его от кокосовых орехов, и наш маленький караван пустился в путь к палатке.
- Если б Эрнест знал название шаров, которые взяла у него мама, то, конечно, не отдал бы их. Это кокосовые орехи!
- Кокосовые орехи, - воскликнул Эрнест, - кокосовые орехи! Мама, пожалуйста, отдай мне их; я могу нести их вместе с ружьем.
- Нет, - возразила мать, - ты скоро стал бы жаловаться, а мне неохота слушать твои жалобы.
- Обещаю тебе, что не стану жаловаться, - возразил Эрнест, - к тому же я могу бросить эти длинные хлысты, а ружье нести в руке.
- Но знаешь ли ты, - сказал Фриц, - что эти хлысты ничто иное, как сахарный тростник, и я научу вас всех как пить из тростей заключающийся в них прекрасный сок.
- Да, да! - разом вскричали дети, - станем пить сахарный сок!..
Фриц отправился вперед с братьями, которым показал сообщенный мной способ; я остался позади один с женой и удовлетворил ее справедливому любопытству рассказом о наших маленьких приключениях.
Ни один из принесенных нами предметов не доставил такого удовольствия нашей хозяйке, как вырезанная из тыквы посуда. Как несовершенна она ни была, но могла принести нам действительную пользу.
Когда мы достигли палатки, я очень обрадовался, увидя, что все приготовлено для обеда.
На очаге стоял чугунок, полный привлекательного бульона. С одной стороны его был вертел, усаженный рыбой; с другой - жарилась утка, жир которой стекал в большую раковину. Невдалеке от очага бочонок с выбитым дном содержал чрезвычайно привлекательные голландские сыры. Все эти вещи сильно возбуждали наш аппетит, скорее обманутый, чем удовлетворенный снедью, найденный нами в пути.
Но я не воздержался заметить жене, что мы слишком рано начинаем истреблять нашу живность и что лучше было бы дать ей расплодиться.