Всех перевешаю!
В канавках рядом с тротуарами бурлила вода. Потоки вод несли щепки, веточки, обрывки бумаги. Во дворе училища Сева, взяв мяч, одной рукой далеко бросил его через весь двор. Несколько мальчиков кинулись ловить мяч и толкали друг друга. Я тоже хотел принять участие в игре, как вдруг услышал над ухом:
- Тучков, поди со мной.
Инспектор Капелюхин манил меня жирным пальцем.
- Идем в учительскую, - приказал он.
Что бы это могло быть? Я за последнее время не имел ни одной четверки и славился отличнейшим поведением.
И русский язык, и математику, и закон божий отвечал я блестяще, прибегая к помощи товарищей. Сева выручал в трудные минуты: подсказывал ловко. Учителя нас поймать не могли.
Инспектор распахнул дверь в учительскую:
- Прошу.
Робея, я вошел в комнату, в которой часто решалась наша судьба. Посредине стоял большой стол, заваленный учебниками и тетрадями. На стене - карта, на другой стене - черная доска. В углу - шкаф, в котором хранились классные журналы. Васо не раз пытался пробраться в учительскую, чтобы стащить и уничтожить журналы, но это не удавалось.
- Садись, - приказал Капелюхин.
- Я постою, господин инспектор.
- Садись, - повторил он строго, и я сел на краешек стула. Дверь отворилась, и в щель просунулось узкое лисье личико Хорькевича.
Хорькевич подошел к столу как-то боком, на цыпочках, прижимая обеими руками к груди классный журнал.
Его острые глазки уставились на меня, и он улыбнулся.
Это меня сбило с толку. Я думал, что совершил преступление, которого сам не заметил, и меня станут строго допрашивать. И вдруг учитель русского языка улыбается! Хорькевич положил журнал на стол и сел, подтянув короткие брюки.
- Вот что, Сережа, - ухватил толстяк Капелюхин меня за плечо, - твой отец член училищного совета и примерный родитель. Тебе надлежит быть примерным учеником...
- А разве я не примерный ученик?
Толстяк придвинулся ближе.
- Поэтому, - сказал он вкрадчиво, - ты сейчас же скажешь, какие недозволенные книги приносит в класс твой товарищ Всеволод Гущин.
"Вот оно что! Он хочет меня сделать доносчиком!"
- Слыхал я, - - продолжал Капелюхин, притягивая меня к себе, - что недозволенное Гущину дает его отец...
Я вскочил.
- Сиди, - прижал меня к стулу инспектор. - Ты принесешь мне запрещенные книжки...
Хорькевич угодливо кивал своей узкой головкой и улыбался, оскаливая желтые с черными пробоинами зубы.
- Не принесу.
Улыбка исчезла с лица Хорькевича.
- Не принесешь? - прошипел инспектор.
- Я не доносчик и не шпион, господин инспектор, - выпалил я одним духом, - и доносчиком быть не хочу!
Капелюхин стал краснее вареного рака.
- А, вот ты каков! - он ущипнул меня. Я вскрикнул от боли.
- Молчать! - Капелюхин ударил меня по щеке.
Кровь бросилась мне в голову. В глазах потемнело.
Я крикнул:
- Не смейте!
Он еще раз ударил меня, надвинулся огромным своим животом, придавил к холодной стене:
- Скажешь, кто читает запрещенные книги?
Он впился словно клещами в плечо.
- Пустите меня!
- А вы его за ушко, за ушко! Оторвите паршивое ухо, - неописуемо вкрадчивым голосом посоветовал Хорькевич.
Капелюхин схватил меня за ухо. Я вырвался.
- Держите его, Станислав Владиславович! - крикнул Капелюхин.
Хорькевич кинулся к двери. Я споткнулся и ухватился за стол. Передо мной лежал тяжелый журнал.
- Не троньте меня!
Я изо всей силы кинул толстую книгу Капелюхину в голову.
Капелюхин завизжал, как свинья, когда ее режут.
Хорькевич загораживал дверь, широко расставив руки и зажмурив глаза, ловил меня, словно птицу. "Да ведь он на Вия похож!" - подумал я в ужасе. Инспектор схватил меня за ворот. "Убьют! Забьют насмерть!"
Но тут дверь распахнулась. На пороге стоял учитель пения Инсаров с пачкой нот в руках.
- В карцер! Сгною! В карцер! Сторож! - тяжело дыша, кричал Капелюхин.