На покой? А хочется ли покоя?
Тучков спустился каменным трапом к пристани морского трамвая. Катерок покачивался, поджидая пассажиров. Легонько взвизгнув, привычно двинулся в путь.
Мордастая старуха с живой курицей в сумке внимательно рассматривала Сергея Ивановича. Может быть, это она была одной из девчушек, прибегавших на их комсомольские собрания в мастерские? Может быть, и она когда-то расклеивала на стенах листовки? Он встретился с ней взглядом - глаза у старухи были мутные и сердитые. Два молодых матроса спорили о кибернетике. Хорошенькая девчушка в матросском бушлатике держала в ладошке зеркальце и поправляла умопомрачительную прическу.
Графская пристань двигалась навстречу. Рядом с ней был причал для морских трамваев.
Надо пойти доложить начальству о том, что он выбывает из строя.
Сегодня - самый тяжелый день в его жизни.
Что ж. Когда-нибудь он же должен был наступить?
- Принимай, Филатыч, хозяйство. По приказу командующего, - удивил Сергей Иванович начальника штаба.
- Шутишь, Сергей Иванович?
- Такими вещами не шутят. Ложусь послезавтра в госпиталь.
- Надолго?
- Надолго. А потом откроют настежь ворота - шагай, Тучков Сергей Иванович, в отставку. Хватит: послужил и навоевался.
- Не верю.
- А я тебе когда-нибудь врал?
- Такого за тобой не замечено.
- Ну, то-то. Грустно, Филатыч, и тяжело, а ничего не поделаешь. Механизм поломался.
- Да, как же это, Сергей Иванович? Не утрясается у меня в голове. Служили-служили вместе - и вот...
- Всегда всему приходит конец. Ты-то еще послужишь - крепок, здоров! За тебя я спокоен. И потом - ведь не помираю же я, всегда буду под боком. Да, кстати.
Сынишка служить придет - заканчивает училище. Думаю, не подведет ни меня, ни тебя.
Бывает, что дни пролетают - не успеешь и оглянуться.
А случаются дни длиной в целый год. Такими длинными были два последних дня перед госпиталем.
Сергей Иванович обходил один за другим катера - это не было официальным прощанием, и перед ним не выстраивались команды в прощальном строю. Никакого решения об его отставке не вынесено, он просто уходит на лечение в госпиталь. Но мысленно он прощался с каждым из выращенных им командиров. Каждому из них он отдал частичку души своей, передал знания и опыт старого моряка. И эти славные Вешкин, Аристов, Строганов, комдив Забегалов. (Сергей Иванович не сомневался, что Забегалов станет когда-нибудь командовать соединением, этот человек, получивший с ранних лет флотскую, нахимовскую закалку, прошедший хорошую школу на флоте.)
Всех их, прямодушных и честных, он любит, как родных сыновей.
Он смотрел на матросов, интеллигентных юношей в флотской форме, и он знал, какой сложной техникой каждый из них заведует, знал, какой трогательной и крепкой любовью они любят флот и службу морскую. Конечно, кое-кто из них останется на сверхсрочную и будет проситься в училище. Теперь не он, а Филатыч увидит их офицерами.
Сергей Иванович заходил в кубрики и в кают-компании, побывал в боевых рубках, на мостиках и в моторных отсеках, никого не удивляя своим приходом. К его посещениям привыкли и никогда не считали их внезапной инспекцией.
К концу дня он устал, но не вызвал машину. Он остановился у катера, стоявшего на скале в сумерках, катера Гущина. На нем и он, Сергей Тучков, воевал когда-то и плавал... Теперь и он, как этот катер, остается навечно на берегу.
И вдруг, уже подходя к проходной, он вспомнил, что сегодня в клубе самодеятельный концерт. Ему захотелось побыть с молодежью. Клуб был полон, и занавес таинственно колыхался. Сергею Ивановичу подумалось, что он так и не отвоевал новый клуб, не построил его, а этот тесен.
Вечер уже начался. Пожилой мичман читал рассказ Соболева "Держись, старшина!". Девушка (ну конечно же, это Люся Антропова, когда-то рыдавшая у него в кабинете: "Да прикажите вы ему, черту проклятому, от меня не шарахаться!"), стройная и хорошенькая, лихо танцевала матросский танец. Вышел матрос-скрипач. Жена старшего лейтенанта Дементьева, Вероника, пела алябьевского "Соловья". Играл на гитаре Строганов, на пианино Вешкин. Выступали баянисты, танцоры, фокусники и акробаты. Вышел на сцену рослый красавец старшина Пересветов, он исполнил арию Риголетто, а потом запел песню, кем-то сочиненную во время войны:
За наших адмиралов,
За флагманов бывалых,
Ведущих нас сквозь штормы и туман...
За тех, кто с морем дружит,
Ему всю жизнь кто служит,
За флагманов, поднимем мы стакан...
Певец был щедро награжден аплодисментами, но, аплодируя, все повернули лица к Сергею Ивановичу, выражая ему свое уважение и любовь.
"Морскую застольную" певцу пришлось повторить.
Дома Сергей Иванович застал сына.
- Ну как, герой? - расцеловал он его.
- Сдаю последние экзамены, выхожу из училища и поступаю в распоряжение контр-адмирала Тучкова.
- В море? Боюсь, что...
- И если адмирал разрешит, то женюсь, - не дал договорить ему Сева, на Аннушке.
И сказал он "на Аннушке" с такой радостью и с таким блеском в глазах, что Сергей Иванович понял: да, уж видно, Севе без Аннушки не прожить.
- Люблю! - словно читая мысли отца, сказал Сева.
И лицо его все засветилось. - Люблю, наверное, не меньше, чем ты любишь маму. Да ее и нельзя не любить. Ты же знаешь Аннушку! Она хорошая, добрая, верная боевая подруга. Разрешаешь, отец?
- Разрешаю, сынок.
- Так не выпить ли нам по этому случаю шампанского?
- А что ж? Можно и выпить. ("Там ведь пить не дадут, - подумал он, будут пичкать микстурами".)
Сева позвал мать, и они выпили втроем за счастье молодых. И Сева допил бутылку до дна, хотя и без вина он был пьян от счастья и радости. Он знал, что, окончив с отличием училище, он имеет право на выбор и выберет ракетные катера!
И когда Ольга тихо спросила: