— И о чем же там шла речь?
— Да, честно говоря, я их даже не читал. Только одно и запомнилось. Она спрашивала советов насчет своего сада, вернее, насчет английской мяты, интересовалась, как содержать ее в доме, зимой, в горшке. Мяту она написала как «маята»… А вместо английской — «ангельская». Ангельская маята… Как сделать так, чтобы она росла дома, в земле, как в песке… Кстати, она ведь, кажется, написала что-то на теле убитой?
— Да, все те же два слова, что и на стенах погреба: «Альфонсо» на одной стене. И «Кагор» — на другой. И все. Без единой ошибки.
— Я ведь с тех пор так ни разу и не был в погребе. И никогда больше туда не спущусь. Так, значит: Альфонсо, Кагор…
— Да, Альфонсо, Кагор…
— Выходит, и там ее все еще не покидали воспоминания о том полицейском из Кагора…
— Выходит, так.
— И как же они намерены с ней поступить?
— Понятия не имею. А вас это тревожит?
— Да нет, не так чтобы очень. Теперь уже нет.
— Я вот все думаю, а не произнеси вы тогда, в кафе Робера Лами, той самой памятной речи, интересно, призналась бы она в убийстве кузины или нет?.. Похоже, нам так никогда и не суждено узнать это наверняка.
Судя по всему, она ведь и вправду собиралась в Кагор. В чемодане у нее нашли туалетную сумочку, ночную рубашку — в общем, все, что могло понадобиться в поездке. Не исключено, что она взяла бы да и уехала себе в Кагор, если бы не ваши слова — может, только они в тот вечер и задержали ее в кафе. Она осталась только затем, чтобы исправить ошибку, которую вы допустили, сказав, будто, по-вашему, убийство было совершено в лесу.
— Тут я ничего не могу вам сказать, сам не знаю.
— Вы вот говорили, будто и сами не понимаете, что это на вас тогда нашло.
— Да, так оно и было.
— Но ведь уже десять дней, как в газетах пишут об этом преступлении. И три дня, как вы знали, что, скорей всего, оно произошло именно в Виорне. Что убитая была женщина возраста и телосложения Марии-Терезы Буске. И к тому же Клер уверяла, будто она отправилась в Кагор, хотя вот уже много лет она ни разу туда не ездила… Неужели у вас не возникло никаких, даже малейших подозрений?
— Абсолютно никаких. Даже в голову не приходило, что это могло произойти в моем собственном доме.
Видите ли, по-моему, косвенной виной всему была та ситуация, в какой очутился я сам, это из-за нее я вдруг стал произносить те идиотские речи насчет Альфонсо и насчет этого убийства вообще. Я имею в виду последствия, которые имел для меня лично внезапный отъезд Марии-Терезы. Это единственная связь, какую я вижу между своими словами и тем убийством. В тот вечер это преступление оказалось для меня удобным предлогом для поиска виновных во всем, что произошло в Виорне — в том числе и в моих личных проблемах тоже.
— А к кому конкретно были тем вечером в «Балто» обращены ваши слова?
— Да ко всем и ни к кому в отдельности.
— Но почему же тогда ваш выбор пал именно на Альфонсо?
— Должно быть, по той причине, что именно на него в первую очередь могли пасть подозрения полиции. Кроме того, меня раздражал его вид, будто он знает об этом больше других.
— И то, что он был с Клер?
— Да нет, это меня ничуть не трогало.
— Полицейский сказал, будто вы разглагольствовали в стиле репортеров хроники происшествий.
— Что ж, возможно. Я читаю много газет.
— А ее поведение в тот вечер не показалось вам странным?
— Нет, когда у Робера были посторонние, она обычно и рта не раскрывала. Она ведь призналась сама, по доброй воле, никто ее не принуждал. Когда полицейский повторил мою выдумку, будто убийство было совершено в лесу, то сперва она сказала, что это было вовсе не в лесу, несколько раз повторила, так и не кончив фразы, а потом призналась во всем, от начала до конца.
— И как же прозвучало это признание?
— Она сказала: «Это было вовсе не в лесу, я убила Марию-Терезу Буске в погребе в четыре часа утра». До самой смерти не забуду этих слов.
Вы что, думаете, это моя ошибка насчет места преступления и вынудила ее сознаться во всем?
— Думаю, да. По-моему, не соверши вы этой ошибки, она бы и вправду отправилась в Кагор.
— А если бы весь рассказ полицейского был выдуман, от начала от конца?
— Сдается мне, и в этом случае она все равно бы уехала в Кагор. У нее не было бы никаких причин встревать в разговор. Ваши гипотезы, верные поначалу, неожиданно сбили ее с толку, и она не смогла устоять перед соблазном восстановить истину.
— В общем, все выглядит так, будто это я своими словами «в лесу» и выдал ее полиции, вы это хотите сказать?
— Думаю, рано или поздно полиция все равно напала бы на ее след.
— Я вот тут говорил вам, что думал, будто Мария-Тереза уехала, потому что устала от нас, помните?
— Да, припоминаю.
— Так вот, это была правда, да не совсем. А полная правда такова: мне тогда показалось, что Мария-Тереза устала от нее, Клер, а вовсе не от меня. Что ей попросту надоело нянчиться с человеком, который не способен по достоинству оценить все ее старания. А уж про меня-то она такого не могла подумать.
— Как вам живется в гостинице?
— Неплохо. Признайтесь, в глубине души вы подозреваете, что я желал этой трагедии, чтобы избавиться от Клер, ведь так?
— По правде говоря, да.
— Но кто бы тогда ухаживал за мной, кто бы после смерти Марии-Терезы готовил еду и присматривал за домом?
— Нашелся бы кто-нибудь другой. Вы же сами сказали. Впрочем, так ведь оно и случится на самом деле. Вы купите себе новый дом и наймете новую прислугу, разве нет?
— Да, пожалуй. Мне бы хотелось, чтобы вы пошли до конца и высказали все, что у вас на уме. Я готов поверить всему — не только о других, но и о себе самом.
— Думаю, вам хотелось избавиться не только от Клер, но и от Марии-Терезы тоже — по-моему, на самом деле вы хотели, чтобы из вашей жизни исчезли обе эти женщины, вы хотели остаться в одиночестве. Должно быть, вы мечтали, чтобы наступил конец света. Вернее, чтобы началась новая жизнь. Но так, чтобы она досталась вам даром.
III
— Клер Ланн, скажите, вы давно живете в Виорне?
— С тех самых пор, как уехала из Кагора, не считая двух лет в Париже.