Пошел вниз — пить кофе.
Метр указал мне на salle a manger[1], украшенную зеркалами и в которой теперь немца не было.
— Я предпочитаю все-таки буфет, — сказал я.
Метр пожал плечами.
Как вам угодно, — ответил он и добавил неожиданно непонятные слова: — Но только вы ошиблись.
Неискренняя улыбка не осветила лица, а сделала его скрытно злобным и недружелюбным. Такие лица были у всех вчерашних посетителей, когда в комнату вошел молодой человек.
— Я? Ошибся? В чем?
Метр спрятал лицо, отвернувшись в сторону.
Вы ошиблись, — повторил он и ушел.
Мне как-то сразу стали ясными его удивительная гофрированная на груди сорочка, щегольские запонки в виде земляничных ягод, тщательно разглаженные брюки, лакированные ботинки американского образца…
«И этот — верноподданный», — подумал я, и мне казалось, что ему не платят жалованья, что он какой-нибудь знатный человек и пошел в метрдотели только для того, чтобы быть всегда около нее, всегда служить ей и, если будет нужно, — отдать жизнь…
Я отправился в буфетную и сел за вчерашний столик. Хозяйки не было.
«Еще придет», — мелькнула мысль.
Вместо нее за буфетом стояла девушка, читавшая книгу в зеленом переплете. В комнате никого из посетителей не было, и оставались пустыми места, на которых вчера сидели влюбленные люди. Персидский галстук лежал, вероятно, ожидая вечера, в комоде; золотая цепочка — в футляре; пиджак — в гардеробе и английские перчатки, вывернутые наизнанку, — в кармане. Все это были, вероятно, заветные, заколдованные вещи, которые должны были внести в её душу частицы очарования и которые поэтому другим целям, низменным и житейским, служить не могли.
Показывая на девушку, вчерашний лакей сказал мне:
— Сестра, — но это уже не вызвало никаких чувств, и я со скукой допивал свой кофе.
…Поезд в Зинген уходит в час с минутами. Надо было торопиться, стряхнуть с себя странный сон, убедить себя, что царицы никакой нет, и ехать в Шварцвальд, где есть интересные обычаи и костюмы.
— С каким бы удовольствием пожил здесь еще денек-другой… — заговорил мой любимец.
— Глупо! — ответил его всегдашний и непримиримый враг: — Надо быть благоразумным, надо ехать.
— Горы, — соблазнительно мечтал первый, — близость Баден-Бадена, тень Тургенева, несомненно витающая в этих местах…
— Сам же знаешь, что это не то, — стоял на своем мой любимец, — не то, братец мой… Нечего, нечего… Надо идти, менять деньги и собирать свои умывальные принадлежности… Вы, кажется, откупорили сегодня свежий одеколон?
— Коли так, — так. Подчиняюсь. Идем.
Пошел.
О, город с памятником картофелю! После дождя ты со своими двумя кривыми, непараллельными улицами похож на выстиранные брюки, которые сушатся на солнце и еще не совсем высохли.
Вчера еще я заметил вывеску Reichsbank'a[2].
Вхожу.
Обыкновенно с представлением о банке соединяется представление о больших, высоких комнатах, отделанных с показною и очень дорогой простотою, которая всем входящим должна говорить: в этом месте денег много. А здесь в первой от входа комнате было просто окошечко пароходной кассы, и за нею белобрысый человек, взглянувший на меня с удивлением. Мне казалось, что в этом банке едва ли найдется пятьдесят пфеннигов.
— Разменяйте, пожалуйста, мне эти деньги.
Белобрысый малый, как эксперт на суде, долго рассматривал мою бумажку и потом, вернув ее мне обратно, сказал:
— Наш банк не занимается разменом денег.
— Как не занимается?
— Очень просто. Не занимается.
— Чем же занимается ваш банк?
— Всеми кредитными операциями, кроме этой.
— Где же я могу разменять эти деньги?
— Эти деньги — русские деньги.
— Мне кажется, что вы не ошиблись.
— Вы могли бы разменять их в частном банке. Нужно идти так, а потом так. Против королевского почтамта есть частный банк.
Я схватил с прилавка шляпу и бросился к выходу, но малый, улыбаясь, остановил меня словами:
— Я не сказал вам: вы можете разменять. Я сказал: вы могли бы их разменять в том случае, если бы владелец частного банка не уехал бы к своей дочери, родившей вчера, в пять часов дня, мертвую двойню.
— Прекрасно! — ответил я. — Предположим, что владелец частного банка уехал к своей дочери, родившей вчера, в пять часов, мертвую двойню. Но ведь, я думаю, у владельца частного банка есть заместитель, который, в его отсутствие, ведет кредитные операции?
Малому понравилась моя способность точно и определенно выражаться, и он поддержал разговор.
— Вы не ошиблись, — ответил он, — таковой действительно был, но он уже вот восемь месяцев, как умер. Это была его законная жена Амалия, прожившая с ним в супружестве тридцать восемь лет с небольшим. Теперь заместителя у него нет. Вы видите: я один. Я один! — повторил он значительно. — А ведь это Reichsbank, почему же не быть одному в частном банке?
Я чувствовал, что по спине у меня начинают бегать мурашки.
— А других банков здесь нет?
— Нет. Вам придется съездить для размена в Страсбург.
— Но позвольте! Ведь у меня на билет до Страсбурга денег нет!
— Вам разменяет железнодорожный кассир.
— Не меняет!