— Тогда вы, действительно, испытаете некоторое затруднительное положение. Я, со своей стороны, ничего не могу вам рекомендовать, и ничем не могу быть полезным.
Пошел я по улице так, потом так, нашел королевский почтамт, против него — вывеску: «Банк», переправился через дорогу и в самом деле на двери увидел объявление, сделанное от руки, но издали похожее на печатное:
— Geschlossen [3].
…Получилась история — положительно неприятная.
Мимо меня проходили кирпичного цвета немцы с корзинками в руках, — в городе был, верно, базарный день, — многие из них останавливались и читали:
— Geschlossen.
И объясняли мне:
— Вероятно, он уехал в Зинген, к дочери. Она должна вот-вот родить.
«О, Sancta Simplicitas![4] — Со вздохом подумал я. — Они еще не знают, что дочь в пять часов уже родила мертвую двойню».
Посмотрел налево. На меня с грустью косился человек, смутивший когда-то Европу картофелем.
— Что же делать? — на этот раз заговорил мой оптимист.
— А-а-а-а! — злорадствовал первый. — Что? Поехал в Шварцвальд? Посмотрел странные обычаи? А-а-а! А-а-а!
— Черт же его знал, что это такой дикий город, — робко оправдывался второй.
— Дикий город? — не унимался первый, — А-а-а! Дикий город? Посмотрим, как вы будете изворачиваться в этом диком городе!
— Эх! поймать бы за ухо этого задиралу!
Пошел в гостиницу.
— Счет!
— Изволите ехать?
— Да.
— В Зинген?
— Да.
— В час десять?
— Да.
Через некоторое время, которое мне показалось одним мгновением, принесли счет. В итоге стояло 15 марок и какие-то пфенниги.
Вынимаю российскую красную бумажку.
— Это багажная квитанция?
— Это — русские деньги.
— Ах, это русские деньги?
— Да.
Метр с любопытством рассматривает шелковую хрустящую бумажку, рисунок ее, особенно с оборотной стороны, ему, видимо, нравится. По крайней мере, возвращает он ее мне с удовольствием и почтением.
— Получите, пожалуйста, по счету, — говорю я и опять протягиваю ему десятирублевку.
Лицо метра становится несколько изумленным.
— Виноват, сударь, — нерешительно говорит он мне, здесь в ходу немецкие деньги. Я хочу сказать: германские.
— У меня нет германских. Я хотел разменять, но у владельца банка родила дочь, и он уехал в Зинген.
— Ах, уже родила?
— Да. Родила. Мертвую двойню.
— Мертвую двойню?
— Да.
— Извиняюсь, сударь.
И со счетом и с русскими деньгами метр понесся вниз по лестнице.
Я с облегчением вздохнул, стал смотреть на горы и вдруг почувствовал, что они вовсе мне не нравятся.
— Низенькие, приземистые, как плохой забор. Там, за ними, наверное, пасут коров.
Минут через десять я услышал на лестнице тяжелые шаги. Сердце замерло: так не ходят по лестницам люди, разносящие веселые вести!
— Сударь! Хозяйка просит у вас германских денег. А эти деньги нам неизвестны. Стоимость их тоже неизвестна. При том же курс их…
— Уверяю вас: курс русских денег отличный. Если бы у меня были газеты, я бы вам легко показал это.
Метр учтиво, но не без тайного злорадства, поклонился и развел руками.
— Если бы отель был мой, — говорил он мне, — поверьте сударь, вы не испытали бы таких затруднений. Но я служу у людей малокультурных и ничем вам, полезным быть не могу.
«Положительно, в Оффенбурге никто полезным быть не может», — пронеслась у меня в голове мысль.
— Быть может, вы, — говорю я, — как человек культурный, разменяете мне деньги? Возьмите по рублю за марку.