"Для моего надгробного памятника".
** "Они вместе сочинили пародию "Мышь городская и деревенская", отрывки из которой мистер Бэйес будто бы несколько раз читает своим старым друзьям Смарту и Джонсону. Таким образом, это произведение основано на том же сатирическом приеме, что и "Репетиция"... В этом нет ничего нового или оригинального... Прайор, хотя был еще совсем молод, видимо, проделал большую часть работы". - Скотт, "Драйден", т. I, стр. 330.
*** "Предполагалось назначить его в одну, комиссию с герцогом Шрусбери, - пишет Джонсон, - но этот аристократ не пожелал иметь дело с человеком столь низкого происхождения. Поэтому Прайор оставался без титула еще год, до возвращения герцога в Англию, а потом его назначили послом".
Пренебрежение подобного рода он и подразумевал, когда писал свою "Эпитафию":
О лорды, тот, кто здесь покой обрел,
Был Мэтью Прайором во время оно.
Он от Адама с Евой род свой вел
Знатней ли род Нассау и Бурбона?
Но в данном случае старый предрассудок взял верх над старой шуткой.}
Здесь поэма вдруг обрывается. Зарок навеки повис в воздухе, как Магометов гроб. Пришло известие о смерти королевы. Юпитер Статор и Феб, поэтов царь, остались парить по сей день над этим зароком. Он так и не получил портрета, равно как не получил ложек и блюд; вдохновение угасло, стихи не требовались и посол тоже. Беднягу Мэта отозвали, он оказался в немилости вместе со своими покровителями, до самой смерти оставался в опале и скрылся в Эссексе. Когда его лишили всех пособий и доходов, добросердечный и щедрый Оксфорд стал выплачивать ему пенсию. Смелые люди тех времен отважно ставили все на кон, жили блестяще и щедро.
Джонсон, ссылаясь на Спенса, приводит рассказ, будто Прайор, проведя вечер о Харли, Сент-Джоном, Попом и Свифтом, обычно шел выкурить трубку к своим друзьям, солдату с женой в Лонг-Экре. Тех, кто не читал стихотворений его покойного превосходительства, необходимо предупредить, что они ощутимо отдают лексиконом этих его друзей из Лонг-Экра. Джонсон пренебрежительно говорит о его стихах; но, при всем моем уважении к великому Сэмюелу, немногие стихи в английской лирической поэзии обладают такой легкостью, богатством и очаровательным юмором*. Гораций постоянно у него на уме, и его песни, его философия, его здравый смысл, его веселые, легкие фразы, его любовные истории и его эпикурейство очень сродни этому замечательному и совершенному мастеру. Читая его произведения, поражаешься, как современно они звучат, и в то же время, как счастливо похожи на песни чудесного владельца Сабинского поместья. В стихотворении, обращенном к Галифаксу, он, рассуждая на вечную в поэзии тему тщетности людских желаний, пишет:
Мы пьем, когда от сна встаем,
Питье, которого алкаем
Но явью жажду разжигаем:
Сравним ли сон с таким питьем?
Надежды в небесах парят
Как соколы перед ловитвой;
Стоять внизу, следить за битвой
Вот лучшая из всех отрад.
{* Его эпиграммы отличаются подлинным блеском.
Лекарства, что хуже, чем хворь
Все доктора рукой махнули,
Но я за Рэдклиффом послал
Он щупал пульс, он дал пилюли,
И с ложа смерти я восстал.
Но тут политик, мне на горе,
Стал философствовать, ворча,
И я, излеченный от хвори,
Скончался в корчах от врача.
----
}
Разве это не похоже на стихи поэта нашего времени? И в стихах о Хлое, которая плачет и упрекает его в непостоянстве, он говорит:
Дитя, стихотворцев хранителю Фебу
Не терпится после трудов отдохнуть:
С утра он летит в колесница по небу
Склоняется ночью Фетиде на грудь.
Так я, исходивши дороги дневные,
К тебе ввечеру неизменно влеком:
Каких бы красавиц ни встретил в пути я,
Я всюду в гостях, ты - покров мой и дом.
Так стоит ли гневаться, милая Хлоя,
Горация с Лидией вспомни союз!
Хоть правда, ты деву затмила красою,
А я в подмастерья ему не гожусь.
Если Прайор читал Горация, то на штудировал ли Томас Мур Прайора? Любовь и наслаждение находят певцов во все времена. Розы всегда расцветают и вянут - сегодня точно так же, как в то милое время, когда Прайор пел о них и о Хлое, сетующей на их увядание:
Шептали, глядя на цветы,
Пленительная моралистка:
"Сколь ни милы, сколь ни чисты,
Минута увяданья близко.