Хвалимый жил, почил - оплакан всеми;
Гордись не тем, что с королями прах,
Что изваянию стоять в веках,
Но тем, что люди у плиты твоей
Слезу прольют: "Здесь упокоен Гэй".
Поп, "Эпитафия на смерть Гэя"
Наш заяц с каждым из зверей
Был обходителен, как Гэй.
Басни. "Заяц и его друзья"
**** "Я ничего не могу сообщить вам о Гэе, - пишет Поп, - так как его разыграли в лотерею и он снова достался своей герцогине". - "Сочинения" под редакцией Роско, т. IX, стр. 392.
Вот письмо, которое Поп написал Гэю, когда лорд Кларендон вернулся после смерти королевы Анны из Ганновера и он лишился должности секретаря у этого аристократа, в которой пребывал весьма недолгое время.
С тех пор перспективы Гэя при дворе никогда не были блестящими. То, что он посвятил "Неделю пастуха" Болинброку, Свифт называл "первородным грехом", очень повредившим его карьере.
"23 сент. 1714 г.
Дорогой мистер Гэй!
Добро пожаловать на родную землю! И трижды добро пожаловать в мой дом! Вернулись ли Вы в блеске славы, осыпанный милостями двора, любовью и дружбой великих людей и полный радужных надежд, или же удрученный унынием, полный раздумий о превратностях судьбы и неуверенный в будущем; приехали ли Вы торжествующим вигом или поверженным тори, я равно приветствую Вас: добро пожаловать! Если Вы радуетесь, я разделю Ваше торжество; если печалитесь, для Вас всегда есть теплый уголок в моем сердце, и убежище в Бенфилде в самые худшие времена всегда к Вашим услугам. Если Вы тори или кто-нибудь считает Вас таковым, я знаю, что это может объясняться лишь Вашей благодарностью некоторым людям, которые пытались сделать Вам добро, но их политикой Вы никогда не интересовались. Если Вы виг, как я надеюсь, - и, мне кажется, Ваши и мои принципы (как собрата по перу) всегда склонялись к свободе, - я уверен, что Вы всегда будете поступать честно и не станете делать зла. Вообще-то я знаю, Вы не способны сколько-нибудь всерьез примыкать к той или другой партии, там от Вас все равно не будет толку. Поэтому, повторяю еще раз, кем бы Вы ни были, в каком бы ни оказались положении, все равно, приветствую Вас!
Некоторые из Ваших друзей жаловались, что не имели от Вас никаких вестей со времени смерти королевы; я сказал им, что люблю мистера Гэя больше всех на свете, однако ни разу не написал ему с тех пор, как он в отъезде. Это казалось мне убедительным, ведь, право люди могут быть друзьями, не твердя это друг другу каждый месяц. Но у них самих есть причины стараться Вас оправдать, а людям, которые действительно ценят друг друга, никогда не требуется оправдание, чтобы у их друзей и у них самих было легко на душе. Недавние заботы о делах общества всех нас повергли в смятение духа: даже меня, который настроен слишком философски, чтобы чего-либо ожидать от любого царствования, захватил этот поток, и я возлагаю большие надежды на нового монарха. Пока Вы путешествовали, я не знал, куда адресовать письма; это было подобно стрельбе влет; учтите также и то, как много сил требовал Гомер, поскольку мне приходилось переводить по пятьдесят стихов в день и, кроме того, писать научные примечания, и все это я закончил в нынешнем году. Возрадуйтесь вместе со мною, друг мой! Мой труд завершен; приезжайте, и мы не раз весело отпразднуем это событие. Мы будем нежиться среди лилий (под лилиями я разумею дам). Разве британские Розалинды менее очаровательны, чем Блузалинды в Гааге? И неужели два великих пасторальных поэта нашей страны одновременно отреклись от любви? Ведь Филипс, бессмертный Филипс отверг ее, да, да, и по-деревенски дал пинка своей Розалинде. С доктором Парнеллом мы неразлучны с тех самых пор, как Вы уехали. Теперь мы в Бате, и здесь (если у Вас, как я от души надеюсь, нет более заманчивых планов) Ваше общество будет для нас величайшим наслаждением. Не думайте о расходах: Гомер позаботится о своих детях. Прошу Вас, напишите мне, письмо адресуйте на Батскую почту. Здоровье бедняги Парнелла в плохом состоянии.
Извините меня, если я позволяю себе дать Вам совет относительно поэзии. Посвятите что-нибудь королю, или принцу, или принцессе. В каких бы отношениях с двором Вы ни были, такой поступок не повредит. Я никак не могу закончить это письмо и запутался во множестве вещей, которые хотел бы Вам сказать, хотя все они сводятся к тому, что я, как всегда, остаюсь
всей душой преданным Вам, и проч.".
Гэй последовал "совету относительно поэзии" и опубликовал "Послание к даме по случаю прибытия Ее Королевского Высочества принцессы Уэльской". Но хотя это открыло ему доступ ко двору и принц с принцессой посетили его фарс "Как это называется", места при дворе он не получил. Когда на трон взошел Георг II, Гэю предложили должность церемониймейстера при принцессе Луизе (ее высочеству было в то время два года); но, как пишет Джонсон, "он счел это предложение оскорбительным для себя".
***** Гэй любил поесть. "Подобно тому, как один французский философ пытался доказать человеческое существование посредством cogito, ergo sum {Мыслю, следовательно, существую (лат.).}, величайший доказательством существования для Гэя было "edit, ergo est" {Ест, следовательно существует (лат.).}. - Конгрив, из письма к Попу, "Примечательные случаи" Спенса.
****** Свифт подтвердил получение этого письма: "Письмо о смерти моего дорогого друга мистера Гая получено 15 декабря, но прочел я его лишь 20-го, так как у меня было предчувствие какого-то несчастья".
"Благодаря заинтересованности Свифта Гэй стал известен лорду Болинброку и приобрел его покровительство". - Скотт "Свифт", т. I, стр. 156.
Поп писал Свифту по случаю смерти Гэя следующее:
"(5 дек. 1732 г.)
...одни из самых тесных и прочных уз, какие когда-либо у меня были, внезапно разорваны трагической смертью бедного мистера Гэя. Губительная лихорадка унесла его за три дня... Он справлялся о Вас за несколько часов до смерти, мучаясь страшными болями от воспаления в животе и в груди ... Вероятно, имущество его перейдет к сестрам, которые обе вдовые." Боже правый! Сколько раз приходится нам умирать прежде чем мы окончательно сойдем с этой сцены? В каждом друге мы теряем часть себя, и притом лучшую часть. Да поддержит бог тех, кого мы покидаем! Немногие заслуживают, чтобы за них молились, и сами мы менее всего".
Письма Свифта к нему чудесны; и поскольку им двигала только доброта, у него не было никакой политической цели, никакого пренебрежения или злобы, которые он ощущал бы потребность озлить, каждое слово настоятеля, обращенное к его любимцу, естественно, заслуживает доверия и исполнено благожелательности. Его восхищение способностями и честностью Гэя, его добродушные насмешки над его слабостями были в равной мере справедливы и искренни. Он рисует его характер восхитительно милыми штрихами шутливей сатиры. "Недавно я писал мистеру Попу, - сообщает Гэю Свифт. - Жаль, что у Вас нет маленькой виллы по соседству с ним; но ведь Вы слишком непостоянны, и всякая дама, имея карету шестерней, может умчать Вас хоть в Японию". "Я рад, что Вы совершили прогулку верхом, - пишет Свифт в другом письме, - ведь это полезно для Вашего здоровья; но я знаю, как ловко Вы умеете пристраиваться, когда Вам надо, в почтовых дилижансах и в каретах своих друзей, ведь Вы самый отъявленный плут из всех чипсайдских торговцев. Я не раз намеревался убедить Вас, что Вам надо задумать какую-нибудь работу, на завершение которой потребовалось бы лет семь, и еще несколько помельче, они добавили бы к Вашему капиталу еще тысячу фунтов, и тогда я меньше беспокоился бы о Вас. Я знаю, Вы не останетесь без куска хлеба, но Вы слишком любите кареты, проезд в которых стоит двенадцать пенни, не учитывая, что проценты с тысячи фунтов составляют всего полкроны в день"; далее Свифт оставляет Гэя и рассыпается в любезностях по адресу ее милости герцогини Куинсбери, в чьих лучах греется, мистер Гэй и в чьем сиянии сам настоятель тоже жаждет погреться.
В этих письмах Гэй предстает перед нами как живой - ленивый, добрый, поразительно праздный, и боюсь, довольно неряшливый; он вечно что-то жует и бормочет любезности; он похож на маленького, круглого французского аббата, прилизанного, с мягкими руками и мягким сердцем.
В своих лекциях мы поставили перед собой цель показать главным образом самих писателей, а не их произведения или, во всяком случае, касаться последних лишь в той мере, в какой они выявляют характеры своих авторов. "Басни" мистера Гэя, написанные в назидание любезному принцу, герцогу Камберлендскому, доблестно сражавшемуся при Деттингене и Каллодене, я, признаться, не имел случая перечитать со времен ранней юности; и надо сказать, они не принесли слишком много пользы знаменитому юному принцу, чей нрав они должны были смягчить и чью природную жестокость наш добросердечный сатирик, видимо, предполагал обуздать. Но шесть пасторалей, озаглавленных "Неделя пастуха", и поэму-бурлеск "Тривия" всякий, кто любит поэзию праздности, сочтет восхитительными и сегодня и непременно прочитает с удовольствием от начала до конца. Они в поэзии то, что очаровательные дрезденские фарфоровые статуэтки в скульптуре: изящные, изысканные, причудливые; им всегда сопутствует красота. Милые маленькие герои пасторали, с золотыми стрелками на чулках и новехонькими атласными лентами на посошках, жилетах и корсажах, танцуют любовные танцы под звуки менуэта, наигрываемого на органчике, приближаются к прелестнику или грациозно убегают от притворщика на носках туфелек с красными каблучками и умирают от отчаянья или восторга с самыми трогательными улыбками и влюбленными взглядами; или они предаются отдохновению, жеманно улыбаясь друг другу, в беседке из желтовато-зеленого фарфора, или же играют на свирелях премиленьким овечкам, только что вымытым лучшим неапольским мылом в струях бергамотного масла. Пестрый фон у Гэя кажется мне гораздо более приятным, чем у Филипса, соперника его, и Попа, серьезного и скучного простолюдина: нельзя сказать, что персонажи Гэя хоть на каплю естественней, чем мнимо-серьезные герои вышеупомянутого мастера позы; но этот подлинный гуманист умел смеяться и высмеивать с неизменной тайной добротой и нежностью, устраивать самые забавные шалости и проказы с беспременным изяществом и под сладостную музыку - так можно увидеть за границей мальчишку из Савойи с шарманкой и обезьяной, который ходит колесом или отбивает чечетку и выделывает пируэты в деревянных башмаках, с неизменным выражением любви и доброжелательства в блестящих глазах и с улыбкой, которая вызывает и завоевывает нежность и покровительство. Счастливы те, кто получил от природы этот дивный дар! Благодаря ему знаменитые джентльмены и дамы, приближенные ко двору, держались с Джоном Гэем непринужденно и дружески, а Поп и Арбетнот любили его, от этого смягчалось яростное сердце Свифта, когда он вспоминал о нем, и на миг-другой рассеивался мрак безумия, туманившего мозг одинокого тирана, когда он слышал голос Гэя, в котором звучала простая мелодия и простодушный звонкий смех.
То, что часто говорили о Рубини, "qu'il avait des larmes dans la voix" {Что у него была слеза в голосе (франц.).}, можно сказать и о Гэе * и еще об одном юмористе, о котором речь у нас впереди. Почти в каждой балладе Гэя, даже в самой незначительной **, и в "Опере нищих" ***, и в ее скучном продолжении (где стих, однако, не менее великолепен, чем в первой части) есть своеобразная, скрытая, подкупающая нежность и мелодичность. Это чарует и трогает. Это не имеет названия, но это существует и присуще лучшим поэтическим произведениям Джона Гая и Оливера Гольдсмита, как аромат фиалке или свежесть - розе.
{* "Гэй, как и Гольдсмит, обладал музыкальными способностями. Он играл на флейте, - сообщает Мейлон, - и поэтому сумел так хорошо написать некоторые арии в "Опере нищих". - "Примечания к Спенсу".
**
С морей, как злая птица,
Борей летел к земле
В рыданиях юница
Лежала на скале.
К бушующим лавинам
Стремила взор, застыв.
Над нею балдахином
Сплетались ветви ив.
"Двенадцать лун сменилось
И десять дней прошло.
Мой милый, что случилось?
О, как ты, море, зло!
В твоей пучине, море,
Найдет ли милый путь?
Что буря на просторе
Пред бурей, рвущей грудь?
Купцы, дрожа за злато,
На бег валов глядят