Стоял Сорокин, смотрел на воду. Она струилась, текла и текла мимо, а он думал о своей жизни и пришел к мысли, что ему надо было родиться лет на десять-пятнадцать раньше или на столько же позже. Если б раньше, то уже все у него бы осуществилось, успел бы сделать что-то важное для науки, имел бы семью. А позже - остались бы позади эти войны и разруха, поломавшие его жизненные планы. Мысленно вернулся в Москву, в свою комнату, к любимым книгам, которых так не хватало ему в дороге, в командировках и по которым он тосковал, как тоскуют по любимой женщине. Все потерял - и дом в городе, и поместье, а библиотеку сумел сберечь - главное свое богатство. От этих мыслей потянуло в Москву, к письменному столу. Бросить бы тут все дела и уехать. И уедет скоро, немного осталось, какая-нибудь неделя, и он - дома.
Поднявшись по той же тропке, какой спускался к реке, заметил на улице тревожное оживление. Бежали дети, то и дело оборачиваясь, чтобы глянуть в конец села, выскакивали из дворов женщины и, посмотрев туда же, поспешно возвращались, запирали за собою ворота, калитки. Эта их тревога передалась и Сорокину. Прибавил шагу, тоже не забывая оглядываться туда, куда и все. Хотел спросить у кого-нибудь, что стряслось, откуда угроза, но так и не спросил: в это время ударили в колокол. Звонили часто, как на пожар или как в давние времена оповещали, что на город надвигается татарская орда.
Сорокин повернул на звон, к сельсовету, увидел, что туда же бегут Булыга и трое хлопцев, среди которых узнал гармониста и бубнача. Булыга был без шапки, с наганом в руке. Перешел на бег и Сорокин, еще не зная, почему поднята тревога, но уже не сомневаясь, что и он тоже в опасности. В колокол били и били в одном темпе, звонил Парфен, которого Сорокин узнал издали. Когда он, тяжело дыша, подбежал к сельсовету, там уже собралось человек десять. Все были с винтовками.
- Банда идет, уже в Выселках. Будем принимать бой.
Булыга дал и Сорокину винтовку, патроны, скомандовал "за мной", и все быстрым шагом двинулись за ним в конец села, туда, где прямо к околице подступал лес. Несли про запас еще четыре винтовки: по дороге кто-нибудь присоединится. Их догнал мужик верхом, спрыгнул, коня повернул назад, хлопнул ладонью по крупу, и тот сам затрусил по улице домой. За околицей на выгоне их ждали Анюта и еще два хлопца.
Лес начинался по одну сторону дороги, по другую - поле-ржище со вспаханными там-сям полосками под озимые. Опушка леса - молодой ельник, такой густой и ровный, словно его специально посеяли. А сам лес старый сосны высокие, толстые.
- Вот тут мы их и встретим, - сказал Булыга. Рукавом бушлата обтер лицо, сошел с дороги, подал знак, чтоб и остальные сошли. - Оборону занимаем вдоль дороги. Всем залечь в ельнике, лежать скрытно.
Он каждому показал, где тот должен лежать. Сорокину и Анюте определил место в середине цепи.
- Огонь открываем, когда голова колонны поравняется с Парфеном, отдавал распоряжения Булыга. - Парфен и стреляет первым. Вникли?
Парфен лежал в цепи с самого краю, ближе к селу.
- А банда, слыхать, большая, - сказал кто-то.
- Ну и что? - спросил его Булыга.
- Боязно.
- Боязно, так молчи, а коль сказал, так не бойся.
Люди занимали позицию тихо, все были возбуждены, взволнованы, надо всеми висела тревога, томила неизвестностью: никто не знал, что там за банда, сколько в ней человек и смогут ли они, неполных два десятка самооборонцев, вынудить банду отступить, обойти село стороной.
Сорокин прикинул, как и что ему видно с отведенного Булыгой места. Место было лучше не надо: винтовка легла на толстый корень, выпиравший из земли, упор для стрельбы будет надежный. Патронов Булыга дал ему всего дюжину, да еще обойма была в магазине. Патроны положил на землю, рядом с винтовкой. Встал. Ельник был невысокий, по грудь ему, и Сорокин справа видел дорогу далеко, на версту, а слева - село, в котором все будто вымерло. Жители, известно, попрятались: кто на задворках, кто в лес побежал, кто заперся в хате, надеясь на милость бандитов. Было уже два таких набега на Захаричи. Правда, банды небольшие. А тут, поговаривают, банда штаб-ротмистра Сивака гуляет по губернии. Может, она и идет?
- Мне страшно, - сказала Анюта, подойдя к Сорокину. Ждала, что он ответит, покусывала губу. В глазах застыл страх. - Боюсь.
- Будьте здесь, со мной, - показал ей Сорокин место по другую сторону сосны.
Анюта положила на хвою свою винтовку без ремня и стала смотреть в ту же сторону, куда и Сорокин. Над ельником торчала только ее голова с двумя тощими косичками. Красную косынку, которую всегда носила и в которой прибежала по тревоге, спрятала за пазуху - Булыга подсказал, демаскирует, мол. Сорокину стало жаль этой девчонки, ей ли лежать тут, принимать бой. Вчера она выглядела и постарше, и вроде бы не такой щуплой. Что ж, то было иное состояние духа, чувствовала свою силу и власть.
- Знаете что, - сказал Сорокин, - шли бы вы в лес. Все равно подмога от вас...
Анюта посмотрела на него с удивлением и даже с насмешкой:
- Я сбегу, а как же хлопцы? Я ведь секретарь ячейки.
Ни на дороге, ни в деревне по-прежнему никто не показывался. Тишина висела над округой. Тревожная тишина. Даже собаки почему-то не брехали, петухи не драли горло. Словно и не день был на дворе, а глухая ночь или пора перед самым рассветом. В такой тишине прошло еще минут двадцать. Осмелели, повеселели, начали переговариваться. Хотелось верить, что банда это всего лишь выдумка, что просто кто-то из озорства пустил про нее слух.
Но беда не прошла мимо. На дороге показались сперва три конника, одетых кто во что горазд, на разномастных лошадях. Ехали прямо в село, и, ясное дело, это был дозор. Лошадей не гнали, те шли шагом.
- Бандиты! - крикнул Булыга. - Всем замереть. Верховых пропустить. Не стрелять.
Конники приближались. Двое молодых, третий в годах, а может, его просто старила борода. Под этим третьим было седло, и держался он в седле легко, чувствовалась кавалерийская выучка. На двух других конях были наброшены то ли дерюжки, то ли сложенные пополам попоны. И сидели молодые, как сидят простые деревенские хлопцы, когда едут в ночное. У всех карабины. У молодых - за спиной, бородатый держал свой в руке, положив ствол на загривок коня. Молодые переговаривались между собою, а бородач ехал молча, немного впереди, и, как заметил Сорокин, только он и озирался по сторонам.
Пешая колонна показалась, когда верховые миновали засаду. В ее движении не было того порядка, по которому всегда отличишь воинскую колонну. Шли как попало, а на колонну эта толпа смахивала только потому, что иначе идти не позволяла узкая дорога. Еще издалека было видно, что банда прет разношерстная, одетая по большей части в мужичье да в солдатское. У кого торчали из-за спины стволы винтовок, а у кого и нет значит, вооружены были наганами, обрезами. У каждого оттягивал спину туго набитый мешок или котомка. Сколько там было людей, гадать трудно, пожалуй, больше сотни. Бандиты проделали немалый путь, устали, внимание их было рассеяно, и уж конечно, они никак не ждали, что тут, у самого села, может быть засада.
Голова колонны поравнялась с ельником. Идут, пылят, иные сгибаются под тяжестью своих мешков. Мелькают ноги в узких просветах между елочками. Сапоги, башмаки, а вон и желтые гетры. Все это видел Сорокин, прижимая к плечу приклад винтовки, еще не зная, в кого будет целиться, в кого попадет. Кто у бандитов старший, кто командир, где они - не разберешься. Идут в молчании, шаркают, топочут ноги, бряцает оружие, котелки, что-то награбленное в мешках - а что там еще может быть?
Первым должен стрелять Парфен, он слева, с краю. У Булыги граната, он швырнет ее в эту потную массу, чтобы оглушить, нагнать страху, посеять смерть. А потом все начнут их расстреливать в упор, а сами не покажутся, пускай бандиты думают, что бойцов тут много.
Увидел Сорокин и пулемет "максим". Один бандит нес его тело, второй станок, третий - коробки с лентами. Взял на прицел того, что нес тело.
Парфен первым и выстрелил. За ним открыли огонь другие. Сорокин малость замешкался: пулеметчик, в которого он целился, еще за какие-то секунды до того, как бабахнуть Парфену, вдруг остановился, переложил тело пулемета с одного плеча на другое и почему-то повернулся в сторону ельника, скользнул по нему глазами и задержал взгляд, как показалось Сорокину, на том месте, где он лежал. Сорокин невольно пригнул голову. Потому он и выстрелил последним и попал: пулеметчик тут же осел на землю, отшвырнув от себя тело пулемета. Стрельба была, разумеется, не густая и не очень меткая. Но бандиты в панике бросились бежать от леса в поле, оставив на дороге пятерых убитых или раненых, в том числе и пулеметчика. Те, что шли в хвосте колонны - кто послабее и у кого мешки потяжелее, не сразу поняли, кто и откуда стреляет, остановились, сгрудились толпой. Вот туда Булыга и бросил гранату. Ее разрыв заглушил и выстрелы, и крики, а что там наделала граната, Сорокин не видел. Он продолжал стрелять, и от его выстрелов падали, может быть, и убитые. Стреляла рядом и Анюта, вся содрагаясь после каждого выстрела - так отдавала ей в плечо винтовка. Залегли, начали в ответ стрелять по ельнику и бандиты. Затенькали пули над головой, засвистали, срезая лапки елочек. Одна пуля сухо шпокнула в комель сосны!
- У меня всего два патрона! - крикнула Анюта и выстрелила. - Один остался, - показала она патрон Сорокину.
Он схватил с ее ладони этот патрон, сказал:
- Беги отсюда, скорей! В лес беги!
- Мне страшно.
- Кому говорят! - вспылил он. - Что тебе тут делать без патронов. Ну!
Она встала сперва на колени, потом, пятясь на корточках, подалась назад в ельник, вскочила и побежала.
Патроны кончались и у Сорокина. А на дороге лежали убитые, и у них были патроны. Вот бы вскочить да отвязать подсумок!
Выстрелы самооборонцев совсем поредели. Стреляло лишь несколько человек. У Сорокина оставалось последних три патрона. Выглядывая из-за комля сосны, он искал среди залегших бандитов того, кто у них руководит боем. Не может быть, чтобы никто не командовал. Не этот ли, что лежит в борозде, в офицерской фуражке? Тот что-то кричал, показывая рукой на дорогу. В него Сорокин и выстрелил.
Булыга крикнул:
- В лес отползайте! Отходим! Не вставать!
Кто-то не послушался - вскочил, похоже, гармонист, вскрикнул, как кричат раненые, но не упал, побежал, завилял между деревьями.
Бандиты, конечно, сообразили, что в засаде людей мало, осмелели. Две группы пересекли дорогу справа и слева, углубились в лес с явным намерением окружить самооборонцев, не дать им отойти, скрыться в лесу.
Бойцы бежали теперь почти не отстреливаясь - у кого кончились патроны, а кто их берег. И еще не хотели обнаруживать себя выстрелами, показывать, где они бегут.
Бежал и Сорокин. У него оставался всего один патрон, и Сорокин хотел сохранить его на самый крайний случай.
Бандиты не отставали, гнались по пятам. Лес был не очень густой сосна с мелким подростком. Они кричали, гикали, и была эта погоня сродни травле зверя, которого стараются направить в загон, где его поджидают стрелки... Сорокин из своих видел только Парфена. Видел и бандитов - как они мелькали меж деревьев. Он задыхался, непривычный к столь длительному и быстрому бегу, и все ждал, что пойдет наконец густой лес и можно будет оторваться от бандитов, спрятаться, в самую же глушь они не полезут. Парфен бежал впереди, его и держался Сорокин в надежде, что он знает лес и бежит не наобум. Поднажал, чтобы нагнать Парфена, но почувствовал удар в левое плечо, удар тупой, болезненный - рука сразу ослабла, выпустила винтовку. Он присел, чтобы поднять ее, но боль скрутила, пронзила насквозь, обожгла каждую клеточку тела. Схватился за плечо - руку обдало горячим и липким. Только теперь понял, что ранен...
Ни бежать, ни даже идти не мог. И Парфена не увидел, чтобы крикнуть, позвать на помощь. Заполз под елочку и лег. Его заметили, пнули сапогом, заставили встать и повели из лесу в село.
Вот ведь как может распорядиться судьба: возьмет и столкнет людей лоб в лоб, да еще при самых драматических обстоятельствах.
Сорокин сидел на скамье в сельсоветской комнате председателя Булыги. Все там было, как и утром, когда заходил, чтобы отдать Булыге экземпляр охранной ведомости. Те же плакаты и тот, самый большой, что призывал экспроприировать экспроприаторов. Но за председательским столом сидел не Булыга, а... Ларик, Илларион, штаб-ротмистр Шилин, вожак этого бандитского отряда. Только фамилия у него теперь была иная - Сивак. Это его банда держала в страхе окрестные уезды, и это с нею вступили в бой захаричские самооборонцы.