Сапежка и Иванчиков догадались, что это и есть дочь Булыги.
Ксения стояла неподвижно, словно застыла. Низенькая, плотная, крепенькая, как репка, с сильными загорелыми икрами. На ней промокший самотканый жакет, платочек, повязанный рожком.
Вышла из лодки Катерина, обняла Ксению.
- Вот, Ксенечка, эти люди их тоже ищут, - кивнула на Сапежку и Иванчикова.
Глаза у Ксении затуманились, сделались как две большие слезинки, что набежали, но не пролились.
- Может, папки давно в живых нет, - горько проронила она, но не заплакала и даже не всхлипнула.
Иванчиков попытался ее утешить:
- Раз ходит с комиссаром, значит, жив. Помогает, значит, ему.
Пошли по скользкой дороге в деревню мимо крайней усадьбы, обсаженной вдоль всего забора калиной. Тяжелые, мокрые гроздья ягод блестели, как пунцовая роса. Маленькая девчушка, накинув от дождя на голову мешок, срывала ягоды и клала в берестяной туесок.
- Зачем рвешь? - сказал Иванчиков. - Ягоды сейчас горькие. Пускай бы на морозе побыли.
- Папка сказал нарвать на лекарство, - ответила девчушка и больше рвать не стала.
Она и показала, как пройти к сельсовету. Сельсовет помещался в простой крестьянской хате с печью и длинными скамьями вдоль стен. Хата была не заперта, но почему-то пустовала. Сели, стали ждать - должен же кто-нибудь подойти.
Сапежка время от времени зябко поводил плечами - пока переплывали реку да шли сюда, промокла спина. Был он раздражен, давала себя знать усталость. Две последние ночи спал мало, скверно, и теперь клонило в сон. Подмывало забраться на печь да хорошенько прогреться. И забрался бы, будь печь натоплена. Он сидел на скамье, смотрел через окно на улицу и молчал, хотя понимал, что Катерина и Ксения ждут от него каких-то расспросов, иначе зачем бы вел сюда. Сидел-сидел, а стоило положить голову на стол, как тут же и уснул.
Иванчиков повесил свой плащ на гвоздь, помог раздеться Катерине. С плащей капало, капли шпокали по полу. Ксения присела на низенькую скамеечку, обхватила руками коленки.
С Катериной завел разговор Иванчиков. Достал из брезентовой сумки тетрадку, химический карандаш и принялся записывать. Подробно записал приметы Сорокина и Булыги, во что были одеты. Писал медленно, аккуратно, как старательный ученик, выводил буквы, склонив набок голову... Рыжий, как медь, весь в веснушках, и на оттопыренных ушах густые веснушки.
- А что Сорокин делал в вашей церкви?
- Отец говорил: осмотрел ее, описал, что его интересовало.
- А что интересовало?
- Иконы, книги, роспись на стенах. Крест...
- Крест?
- Ага, крест причащальный. Папа говорил, что он золотой и с бриллиантами.
- Это с такими блестящими стеклышками? - взглянул на Катерину Иванчиков.
- Не стеклышками, - улыбнулась Катерина. - Это драгоценные камни. Дороже золота.
- Ого, дороже золота! - с мальчишеской непосредственностью причмокнул языком Иванчиков. - А Сорокин этот крест не взял?
- Нет, не взял.
- Стоп! - оторвал Сапежка голову от стола, и его узкие глаза-треугольнички нацелились на Катерину. - А ведь креста нет в церкви.
- Сивак взял. Он зашел к отцу, показал какую-то бумагу, которую составил Сорокин, и потребовал, чтобы отец отдал ему крест. Отец отдал.
- Это уже что-то новое. Для нас новое, - оживился Сапежка. - А где Сивак мог взять ту бумагу?
- Не знаю.
- Вы все время были в деревне, пока банда там находилась? Сорокина среди бандитов не видели? - допытывался Сапежка. - А когда банда покидала село, Сорокина с ними не было?
- Нет, не было его. А папку бандиты в сарае заперли, и комиссар из Москвы был там, - подала голос Ксения, и глаза ее опять подернулись туманом и стали как две слезинки, готовые вот-вот пролиться.
Сапежка побарабанил пальцами по столу, сдвинул брови, задумался. Он в чем-то усомнился и высказал это свое сомнение:
- А Сорокин и Булыга не могли... пристать к банде?
- Боже правый! - воскликнула Катерина. - Что вы такое говорите! Какую напраслину на людей возводите!
- А мы, чекисты, и не с такими фактами встречались. Все могло быть: вынудили - они и присоединились.
- Не могло! - вскочила Ксения со скамеечки. - Не присоединились! Теперь уже она заплакала, упала лицом в колени и вся вздрагивала от рыданий. - Сам ты бандит, сам!
Иванчиков поерзал на скамье, осуждающе посмотрел на Сапежку:
- Ну, это уж вы того... ляпнули.
Сапежка и сам понимал, что сморозил глупость. Вылез из-за стола, потоптался по хате, тронул Ксению за плечо:
- Ну хватит реветь, я же не утверждаю, я просто спросил.
- Отстань! - дернула Ксения плечом, взглянула на него заплаканными глазами. - Противный!
Сапежка вышел, сказав, что идет искать председателя.
- Он ваш начальник? - спросила Катерина у Иванчикова.
- Не начальник, но он из губчека. Вы простите его, он просто устал, замотался. Видите, спит на ходу.
Ксения перестала плакать, вытерла подолом глаза.
Лишь минут через тридцать вернулся в сельсовет Сапежка, ведя с собою седого, преклонных лет человека. Старик был настолько худ, что его широкие холщовые порты казались пустыми. Борода густая, маленькое личико утонуло в ней.
- Полюбуйтесь на этого фрукта, - сказал Сапежка, показывая пальцем на старика, - на этого председателя советской власти. Мы сидим, ждем его в пустом, стоящем нараспашку сельсовете...
- А от кого запирать? Печать у меня, - буркнул старик и сел за стол.
- Мы его ждем, - еще больше распаляясь, продолжал Сапежка, - а он, видите ли, погреб чистит.