- Ой, как интересно, - загорелись ее ушки от удивления и удовольствия.
Лидка села на скамеечку, глядела во все глаза то на Шилина, то на Михальцевича и рассказывала про деревню и про свою семью. Отец с матерью в соседней деревне отмечают сороковины по бабушке. Скоро должны приехать. Есть еще брат, служит в милиции, бандитов ловит.
В чистой, новой хате пахло опарой и васильками. Синие веночки были развешаны по стенам и лежали под лавками. Лидка объяснила, что сушеные васильки держат в хатах, чтобы не заводились сверчки.
- Ты бы нас, малышка, покормила, - сказал Михальцевич и так же, как и Шилин, обнял ее за плечики и чмокнул в макушку. - Покормишь?
- Ага. Меня все так зовут: малышка, малая. Говорят, я такая, что и под гриб спрячусь. - Она вскочила со скамеечки, шмыгнула на другую половину, к печи, открыла заслонку, ухватом достала чугунок. - Тут суп гречневый. Сала нарежу, огурцы есть...
- Бутончик! - Михальцевич почмокал губами, прищелкнул пальцами. Сорвать бы...
Выпуклые глаза его замаслились, такая же масляная ухмылка искривила губы.
- Мон шер, - тихо, чтобы не услышала Лидка, сказал Шилин, - не подобает русскому офицеру такие дела творити. Суворова помнишь?
- А, - махнул рукой Михальцевич, - после того, что мы натворили, поздно вспоминать Суворова.
Они поужинали молочным гречневым супом, салом с огурцами, запили молоком. И Лидка с ними ела, счастливая тем, что такие важные московские начальники так ласково с нею разговаривают, так интересно рассказывают про Москву. Она сказала, что хочет туда поехать - учиться на артистку.
- На артистку? О-ля-ля! - не удержался Михальцевич, двумя пальцами взял Лидку за мочку уха, наклонился к ней и поцеловал в щеку. - Ух ты, моя артисточка!
- А что? - уставилась на него Лидка глазами-льдинками. - Мы тут ставим спектакли, и я главную роль играю. И мой брат Савка сказал, что выучит меня на артистку, как только войну с поляками и бандитами закончат.
- Конечно, выучишься, - поддержал ее Шилин. - Слава, овации, охапки цветов, поклонники несут тебя на руках из театра к автомобилю... Ура, малышка!
И чем дольше они вот так с нею зубоскалили, ерничали, чмокали по очереди в щеки, в шейку, чем больше она, осмелев, верила их словам, все еще не понимая, что она уже не ребенок, не дитя, а девушка, тем сильнее разгоралось у них желание. От их прикосновений, поцелуев, шуток она так заливисто смеялась, что казалось, протяни руку - и в воздухе поймаешь этот ее смех. Михальцевич уже подхватил было Лидку на руки, стал кружить ее, осыпая поцелуями, и едва не бросился с нею на кровать, но тут через распахнутое окно послышался конский топот.
- Савка едет! - вскрикнула Лидка. - Брат.
Все трое вышли из хаты.
Савка внешне походил на Лидку - такие же прозрачно-зеленоватые глаза, такая же тонкая, в золотистом пушке шея. За спиной у него карабин, с одного боку шашка, с другого - наган. Седло кавалерийское и конь, прошедший кавалерийскую выучку, - штаб-ротмистр отметил это с первого взгляда. В остальном же ничего кавалерийского: сапоги без шпор, брюки черные, в полоску, рубаха-косоворотка, только шапка солдатская со звездой. К седлу вместо шинели приторочена на манер скатки простая домотканая свитка.
Савка спешился, бросил повод на кол в заборе, козырнул:
- Боец милицейского конного отряда Жиленков.
Невольно, автоматически щелкнули каблуками и Шилин с Михальцевичем.
- Кто будете, товарищи?
- Они начальники из Москвы, - поспешила ответить за них Лидка. - Их прислали крепить тут советскую власть.
- А документы у вас имеются? Позвольте взглянуть, - протянул Савка руку к Михальцевичу.
Савка был не ахти какой грамотей: читал мандат вслух, по слогам, водя по строчкам пальцем. Еще не дочитав, воскликнул:
- Так это вы?! А нам говорили о вас: ходят двое да золото требуют у попов и евреев.
- Вот эти двое и предстали пред вашим светлым ликом, - сказал с настороженной улыбкой Шилин. - Значит, жалобы были? От попов, конечно?
- От них. И правильно, что трясете эту породу. - Стал читать дальше, все так же помогая себе пальцем, а под конец язык у Савки споткнулся: Ленин? И это он сам расписался?
- Сам. За него никто не расписывается. Вот он и послал нас в ваши края. А тут неспокойно да еще и жалуются.
- Во-во, - затряс головой Савка, - жалуется и на нас контра всякая. Он возвратил мандат, заулыбался, довольный, что довелось подержать в руках документ, который держал и Ленин, спросил у сестры: - Лидка, покормила товарищей?
Шилин ответил, что они уже поели, Лидка позаботилась. Савка удовлетворенно кивнул, но вдруг радость на его лице сменилась озабоченностью, беспокойством.
- Как же это вы одни ходите? - сказал он. - Тут же бандитов пропасть. Гоняемся, громим, а им, гадам, переводу нет, из Польши переходят целыми отрядами.
- Страшновато, но надо же дело делать.
Шилин расспросил, что и где говорилось о них, кто жаловался, поинтересовался и бандитами - где они действуют, могут ли объявиться здесь. Савка Жиленков охотно рассказывал обо всем, что их интересовало. Михальцевич весело, как ровню, хлопнул Савку по плечу, сказал:
- Мы тут думаем сход провести и с лекцией выступить. Одобряешь?
- Нужное дело, - ответил Савка. - Я сам перед мужиками выступаю, слушают, да не всему верят. Но вы-то грамотные, вам поверят. - А на вопрос, где тут поблизости есть церковь, похвастал: - Была в Круглянах, так мы ее прикрыли. Всё оттуда вон, теперь там читальню делаем.
- Молодцы, - снова похлопал Савку по плечу Михальцевич.
Савка сказал, что домой он на минутку, захватить харчей, в Березянке его хлопцы ждут, подосадовал, что не может остаться с такими дорогими гостями. Лидка принесла ему из клети сала, буханку хлеба. Он положил все это в сумку, так и не зайдя в хату, вскочил на коня, уехал.
Близились сумерки. Солнце село на черный гребень леса. Лидка вынесла ушат с пойлом, задала кабанчику, впустила во двор корову - только что прошло стадо, - села доить. Шилин и Михальцевич стояли поодаль и не сводили с Лидки глаз. Проворные пальцы ее умело сжимали соски, молоко струйками било в подойник. Лидка настолько была занята своим делом, что не заметила, как подол юбочки сполз с колен, обнажив их, уже по-девичьи округлые. Михальцевич подтолкнул Шилина, подмигнул одним глазом, алые, словно напомаженные губы его изломились в ухмылке.
- Бутончик, - прошептал он.
- Созрела, - согласился Шилин. - Петита персона. Однако, сударь, не поддавайтесь соблазну. Нам тут ночевать.
Лидка, подоив корову, подошла к ним, поставила на землю подойник, предложила Шилину:
- Попейте сыродою, набгом.
- Набгом? - не понял тот.
- А вот так, - показала Лидка руками, будто подносит подойник ко рту.
- Это давнишнее местное слово, - разъяснил Михальцевич, - означает пить, на бога глядя, глазами к небу.
- Ну что ж, набгом так набгом. - Шилин поднял с земли подойник, принялся пить из него через край пахучее парное молоко. Попил, сказал "спасибо", передал подойник Михальцевичу. Тот пить не стал, брезгливо пожевал губами, что-то высматривая в подойнике, сказал:
- Ты, Лидка, процеди-ка молоко. Пошли в хату, - и первым ступил к двери с подойником в руке.
Шилин остался во дворе, присел на завалинку, оперся локтями на колени, смотрел, как красный шар солнца погружается в лес. Этот солнечный шар с резко очерченными, словно вырезанными краями показался ему каким-то зловещим, он вроде сулил недоброе. Душа Шилина тотчас приняла эту тревогу, впитала ее в себя. Ему вдруг сделалось до отчаянья одиноко и тревожно посреди этого вечернего тихого и чуждого ему мира. И мысли охватили такие же горькие, всё те же, от которых он последнее время тщетно пытался отмахнуться: "Почему именно мне выпала такая судьба, одному из всего моего рода, славного рода, которым я был вправе гордиться? И почему на мне мой род дворянский должен оборваться, пресечься? Что меня ждет? До чего я докатился? Я, русский дворянин, гвардейский офицер, стал бандитом, убиваю, обираю людей и православные церкви..."
Так истязал он свою душу уже давно, не давал себе поблажки и сейчас. Выхода из нынешнего положения не видел, не находил да и не искал, ибо понял окончательно, что не может быть никакого выхода после содеянного и что катиться ему дальше по этой дорожке, как катится ком снега, пущенный с вершины горы, пока не разобьется вдребезги (или насмерть?) о какую-нибудь там преграду.