71074.fb2 Облава - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 24

Облава - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 24

Как и всякий раз, когда Шилин предавался таким вот невыносимо гнетущим раздумьям, взамен горечи и отчаянья закипали в нем злоба, ненависть страшная сила, которой, когда она достигала своей высшей точки, он уже не мог управлять, не мог сдерживать себя. В такие минуты он впадал в ярость и становился по-звериному жестоким. Сколько людей расстрелял он в этой ярости, скольких посек саблей! Взрыв этой самой ярости и сейчас подбросил его с завалинки, на которой сидел. Вскочил, заходил по двору, до боли сжимая зубы, весь колотился, дрожали ноги, рука похлопывала по боку, словно нащупывая шашку. Сапогом наподдал миску, в которую было налито молоко кошке, миска ударилась о стену, брызнула черепками. Схватил черепок побольше и запустил в кабанчика, что похрюкивал, тычась рылом под дверь хлевушка. Не попал. Ярость требовала выхода. Как из парового котла, чтобы снизить давление, выпускают пар, так и ему надо было избавиться от своей исступленной злости, ослабить ее, но он не находил способа.

И тут увидел в окне Лидку. Та услыхала, как разбилась миска, и, уткнувшись в стекло носом, смотрела на двор. В ее лице с расплющенным носом было что-то дурашливое. Шилин на миг окаменел, потом вдруг рванулся в дом. Лидка в этом его рывке почуяла недоброе для себя, метнулась в красный угол, села под образа.

- Что такое? - испуганно выкатил глаза Михальцевич, когда Шилин вбежал в хату.

Тот не ответил, проскочил к Лидке, схватил ее под мышки, донес до кровати, бросил на нее и сверху бросился сам. Одной рукой стаскивал с себя кожанку, ремень с кобурой, а второй прижимал Лидку к сеннику.

- Ой, дяденька, шее больно, дяденька... - умоляла Лидка. Она потом и кричала, плакала. Шилин словно не слышал. Он, видно, и впрямь не слышал, потому что не зажимал ей рот, не мешал кричать...

Встал Шилин медленно, лениво, так же неспешно застегнулся, подпоясался, надел кожанку. Отошел от кровати, сел под образа в красном углу, откуда перед этим вытащил Лидку.

- Можешь и ты сорвать свой лепесток, - бросил Михальцевичу и вышел. В сенях услыхал отчаянный крик Лидки - единственное ее средство защитить себя, единственный и тщетный путь к спасению.

...Этот двор они покинули тотчас же, как только из хаты вышел Михальцевич. Лидку заперли, сунув в пробой висевшую на шнурке железку. Быстрым шагом подались к лесу, углубились в него. Стволы сосен колоннадой уходили в густой сумрак, растворялись в нем. И Шилин с Михальцевичем держали путь в этот сумрак. Подгоняли себя, хотя и знали, что никакой погони не будет, - гнал их прочь от деревни страх перед содеянным. Шилин и раз, и другой заводил речь об этом:

- До сих пор приказывал расстреливать, вешать, сам расстреливал и вешал. Все было оправдано: идет борьба не на жизнь, а на смерть. Но чтобы насиловать ребенка да еще вдвоем... Это конец, финиш... Это маразм, крайняя степень деградации...

Михальцевич размышлял вслух, уверенный, как всегда, в своей правоте:

- Мы воюем, а на войне все средства хороши. Вот и подкинули им сюрпризец: комиссары от Ленина - насильники, растлители. Это же здорово! Пускай теперь и бунтуют против комиссаров.

Они не знали, куда выйдут, когда кончится лес, однако шли и шли, пока совсем не стемнело. На полянке среди леса нашли копну сена, зарылись в него, решили: тут и заночуют. Было еще рано, спать не хотелось. Тишина царила над землею, лишь порой прошуршит в сене мышь да вскрикнет в лесу то ли птица, то ли кто из мелкого зверья. Мрак густел и густел, наваливался со всех сторон, как нечто материальное, вещественное, даже, казалось, был ощутим на вес. На аспидной доске неба лихорадочно блестели крупные звезды. Ярче других - звезды Большой Медведицы. Ветка березы, нависшая над копной и резко белевшая на фоне неба, была недвижима. В воздухе вдруг послышался шелест крыльев - пролетела большая птица и села на ветку. На ту самую. Ветка вздрогнула, перечеркнула Большую Медведицу, словно пытаясь смахнуть ее с неба.

- Сова, - сказал Михальцевич. - Глаза зеленые.

Птица, напуганная голосом, улетела.

- Слушай, поручик, - заговорил Шилин, - с мандатом нам больше таскаться нельзя. Надо, пожалуй, разойтись.

- Почему нельзя? Мандат еще послужит. Перейдем в другую губернию.

- За казну свою, дорогой, хлопочешь. На парижскую баню не хватит. Кстати, а ты был в Париже?

- Нет.

- Какое совпадение, и я не был.

- Иронизируешь, Илларион Карпович. А казна моя, конечно, скудновата. Ну чем мы особенно разжились?

- А раньше, в отряде?

- Да тоже все по мелочи.

- Врешь ты, поручик, как газеты. Что-то я начал в тебе сомневаться. Сбежишь от меня и продашь.

- Подозреваешь в коварстве? Ну, за это время можно было проверить, кто я и что я.

- Кругом, дорогой, коварство. Возьми хоть вот эту березовую ветку, что на нас глядит. Только что она дала приют птице. А завтра из нее сделают лук и стрелой убьют ту птицу.

- Философия, - сказал, зевая, Михальцевич. - Философия, которой я никогда не понимал и не любил.

- Ладно, давай помирать.

- Что еще за страхи? - повернулся в норе Михальцевич. - Что значит помирать?

- Философически, друг мой. Один древний грек утверждал: засыпая, мы умираем. А когда просыпаемся - рождаемся снова. Вот так бы взять да родиться совсем другим. Или проснуться лет на десять назад.

Шилин лежал на спине и смотрел в небо. Слабость и успокоение разливались по телу, туманилось в голове. Звезды в глазах начали раскачиваться, словно на кончиках ресниц, и исчезали, проваливались в черную бездну. Шилин заснул.

13

Сапежка, добравшись до уездного города, первым делом зашел в милицию, чтобы позвонить в губчека. К счастью, связь с Гомелем оказалась не поврежденной. Сапежка заказал Гомель и, пока уездный телефонист туда пробивался, начал на правах старшего разговор о том, что в уезде плохо действуют отряды самообороны.

- Вы должны зарубить себе вот здесь, - стукал он косточками пальцев по своему плоскому носу, - что во все деревни послать красноармейские отряды невозможно. Откуда наберешь столько бойцов? - мерял расстояние от стола, за которым сидел начальник милиции, до стола его секретарши - милиционера. Та, подперев рукой щеку, смотрела на Сапежку с подчеркнутым вниманием, как и надлежит смотреть на начальство, и всякий раз поворачивала голову в ту сторону, куда шел Сапежка. - Винтовками мы ваш уезд вооружили?

Пожилой, с усталым видом начальник милиции молчал, хмурился. Рот его время от времени кривился и возле нижней губы подергивался какой-то мускул - последствие контузии. Сапежка, не выдержав его молчания, круто обернулся к столу секретарши и повторил свой вопрос.

- Ага, правда ваша, вооружили, - ответила та поспешно, но не меняя позы, - так и сидела, расплющив щеку о ладонь. И думала: "Господи, и сколько же тут перебывает разных начальников, и все учат, учат... И этот какой-то издерганный. Не дай бог такого нервенного мужа".

Сапежка и секретарша встретились взглядами - глаза в глаза. Она ничуть не смутилась, смотрела, не моргая, широко открытыми, какими-то холодными и бездумными (телячьими - мелькнуло у Сапежки) глазами. Не по годам полная, она была в кепке с матерчатой красной звездой на ней, в гимнастерке, перетянутой сыромятным ремешком, в солдатских шароварах и в пеньковых лаптях с белыми, до колен онучами. Сапежка только теперь заметил, что она в лаптях.

- Послушайте, - шагнул он к столу начальника милиции, - неужели сапог для ваших работников нельзя найти?

- Было бы что обуть, так обули бы, - ответил тот нехотя, глядя куда-то за окно.

- Бандиты-то в сапогах ходят. А ведь вы их иной раз и ловите.

- Ловим. А вот братан из России приехал, и там милицию в лапти обувают. - Он открыл ящик стола, нашел там какую-то бумагу, положил перед Сапежкой. - Читайте, от вас, из губернии, пришла.

Сапежка схватил бумагу, подошел ближе к окну.

- Из губернии. Так... "Уездному отделу милиции... - читал он вслух. Выписать в расход по приходно-расходной книге вещевого довольствия отдела обеспечения губмилиции из графы нового обмундирования и амуниции... такого-то уезда... Что? - вопрошающе вскинул глаза. - Двадцать пар лаптей, из них пеньковых - четыре, лозовых - шестнадцать..."

Дочитал, на секунду виновато притих, положил бумагу на стол и снова принялся ходить взад-вперед по комнате, низенький, скуластенький и смуглый - помесь белоруса с копыльской татаркой. Ходил так энергично, что казалось, за ним вихрится воздух.

- Ну что там Гомель? Когда дадут Гомель? - говорил на ходу. - Да, вот еще что, чуть не забыл, - остановился напротив начальника милиции. - У вас тут были двое из Москвы? С мандатом наркомпроса? Были?

- Я их сам видел. И мандат проверял.

- Видели? Это уже хорошо. Кто они?

- Как кто они? Те, что в документе указаны. Один Сорокин, второй Лосев.

- Правильно! - обрадованно воскликнул Сапежка. - Они самые! А что делали, чем занимались?

- Делали то, что указано в мандате. Церкви осмотрели. Что-то такое взяли. Оставили расписки, протокол.

- А на них жаловались? Не попы, не разные там бывшие эксплуататоры, эти пусть жалуются. А трудящиеся граждане?