Зиновьев обещал в интервью обратиться от лица Коминтерна в Генеральный совет английских профсоюзов с просьбой назначить комиссию для проверки подлинности "письма". 17 ноября 1924 г. Политбюро ВКП(б) приняло решение "предложить т. Раковскому настаивать на нашем требовании третейского суда", а 18 декабря того же года поручило подготовить ноту английскому правительству о том, что "лицу, доставившему письмо Зиновьева, гарантируется безопасность и безнаказанность" в случае, если оно легализует себя[28]. Параллельно от имени Исполкома Коминтерна английским профсоюзам было направлено предложение "расследовать вопрос о подлинности мнимого документа".
Самое любопытное в интервью Зиновьева -- то, что, отрицая подлинность "письма" и отмечая, что грубость подлога обнаруживается прежде всего из его содержания, он в отношении этого содержания фактически подтвердил программные установки Коминтерна, содержащиеся в "письме", а о некоторых говорил как о еще несвоевременных. В этом смысле весьма многозначительно и даже зловеще звучали его слова о привлечении в компартию ученых, специалистов, которое "вполне еще" может быть отложено, или "о гораздо более неотложных" в настоящее время, чем создание британской красной армии, делах по пропаганде идей коммунизма.
Видимо, это последнее обстоятельство заставило министра иностранных дел Великобритании Остина Чемберлена в своей ноте Раковскому настаивать на подлинности "письма Зиновьева". Констатировав аргументы Раковского в пользу фальсифицированного характера документа, Чемберлен далее писал: "Правительство Его Величества не может принять этих утверждений, которые опровергаются ссылкой на официальные издания и ежедневную прессу Союза". По его мнению, об этом же свидетельствует и интервью самого Зиновьева, а также иные "сведения", находящиеся в распоряжении правительства Великобритании[29].
"Письмо Зиновьева", или, как его стали называть, "красное письмо", почти тотчас после опубликования стало предметом общественного внимания. В течение октября--декабря его подлинность, обстоятельства опубликования, политические последствия во внутриполитической борьбе Великобритании и международный резонанс не раз дебатировались в парламенте Великобритании. Р.Макдональд, лидер лейбористской партии, проигравшей на выборах, в своей речи в парламенте 9 октября прямо обвинил консерваторов в использовании "письма" для достижения своих политических целей -- "для создания паники в сознании старых дев", потребовав продолжения расследования обстоятельств его появления. В ответ на это представитель консервативной партии генерал Г.Крофт заявил, что нет никакого смысла продолжать такое расследование, поскольку "красное письмо" выглядит очень безобидным на фоне официального заявления Зиновьева о планах и действиях Коминтерна, Тратить время и средства на такое расследование, продолжал Крофт, имеет смысл только в том случае, если "письмо сможет доказать, что в Зиновьеве произошла перемена и что он действительно стал более скромным революционером по сравнению с тем, каким он был"[30]. С ним решительно не согласился член парламента от лейбористской партии М.Джонс, поддерживавший идею продолжения расследования. В дискуссию был вынужден вмешаться новый премьер-министр С.Болдуин, который заявил, что созданный правительством специальный подкомитет уже рассмотрел всю совокупность имеющихся фактов и пришел к выводу, что не может быть сомнений "в аутентичности" письма[31]. Однако привести в подтверждение этого заявления какие-либо доказательства он отказался, ссылаясь на их агентурный характер.
Объяснение Болдуина не удовлетворило многих членов парламента. Если письмо подлинное, заявил полковник К.Кенворти, то почему не возбуждается судебное дело против А.Мак-Мануса, британского подданного, чья подпись также стоит под письмом? Для нейтрализации подобного заявления министр внутренних дел консерватор Д.Хикс был вынужден сообщить фамилии членов подкомитета, проводивших изучение письма, пытаясь авторитетом этих лиц закрыть вопрос о представлении фактических данных, в том числе полученных агентурным путем. На последовавшие и после этого требования предоставления доказательств Хикс категорически заявил: "За нашей ответственностью как кабинета, мы находим, что письмо подлинное. Таким оно и является в действительности. Уважаемые члены должны выбрать -- верят ли они словам Зиновьева или утверждению комитета британского кабинета". На реплику о заключении комиссии британских профсоюзов он вновь повторил: "Я указал, между чем надо выбирать. Уважаемому депутату представлена свобода верить в то, что ему нравится. Стране предоставлена свобода верить в то, что ей нравится, и, я думаю, она будет верить тому, чему верю я"[32].
В середине декабря ситуация с письмом вновь накалилась, причем в значительной степени в связи с обострением политической борьбы в самом британском парламенте. 15 декабря со специальной речью по этому вопросу здесь вновь выступил О.Чемберлен. По мнению Чемберлена, прежнее правительство "до выхода в отставку произвело расследование, и до самого последнего момента эта комиссия не могла прийти к заключению -- настоящее ли это письмо или нет". Новое расследование, по заявлению Чемберлена, позволило установить "весь пройденный письмом путь, от начала до конца", и убедило членов подкомитета в его подлинности. Касаясь подписи Мак-Мануса, Чемберлен заметил: "Это совершенно несущественно, была ли подпись Мак-Мануса действительна или нет. Я знаю, что он находился в то время в Москве. Я также знаю, что и Зиновьев был в то время в Москве, хотя он это и отрицает. Мак-Манус нам сказал: "Разве мог Зиновьев мне писать письмо, когда я находился все время у него под рукой в Москве?" Вы видите, что Зиновьев находился в это время в Москве, а не на Кавказе, и Мак-Манус -- свидетель, который это подтверждает". Далее, касаясь аргумента Зиновьева о том, что Коминтерн никогда не назывался "III Коммунистическим Интернационалом", Чемберлен указал на два номера газеты "Известия", вышедшие в свет за несколько дней до и после обозначенной в "красном письме" даты, в которых именно так назывался Коминтерн. "Я отказываюсь от дальнейшего обсуждения этого вопроса и заявляю, что документ настоящий", -- сказал Чемберлен в заключение своей речи. В ходе дальнейшего обсуждения вопроса Чемберлен твердо придерживался заявленной позиции[33].
Тем временем продолжался обмен нотами на официальном уровне. 28 ноября Раковский нотой напомнил правительству Великобритании о том, что специально назначенная правительством комиссия 4 ноября заявила об отсутствии в ее распоряжении подлинника "красного письма". "Означенное заявление авторитетной комиссии, -- констатировал Раковский, -- лишает всякой почвы обвинение, выдвинутое господином Грегори против советского правительства в разгаре избирательной кампании, и мое правительство склонно было рассматривать это заявление как фактический отказ от обвинения". Оно нашло дополнительное подтверждение в заключении комиссии английских профсоюзов. Раковский вновь настаивал на создании независимой комиссии, организации "третейского суда" по вопросу о подлинности "письма Зиновьева". "Великобританскому правительству, -- заявлял он, -- должно быть ясно, что отказ от третейского суда не может не рассматриваться общественным мнением всех стран как доказанная невозможность для великобританского правительства подтвердить и доказать выдвинутое им во время избирательной кампании обвинение"[34]. 21 декабря, откликаясь на слушания по поводу письма в британском парламенте и заявление Хикса о том, что доказательства подлинности "письма" не могут быть представлены по причине безопасности лица, предоставившего британскому правительству этот документ, Раковский от имени советского правительства заявил, что "в интересах правды" оно гарантирует "беспрепятственный выезд из пределов Союза Советов вышеупомянутому лицу"[35]. В ответной ноте 25 декабря Чемберлен сухо констатировал, что "Правительство Его Величества не имеет добавить к ноте, посланной Вам 21-го ноября, в которой полностью это дело было разобрано". 2 января 1925 г. в очередной ноте Раковский заявил: "Британское правительство, отказавшись принять сделанное правительством Советов предложение о представлении на арбитраж вопроса о происхождении подложного письма Зиновьева, тем самым подтверждает свою невозможность доказать сделанное им в связи с этим письмом обвинение. Ввиду вышеизложенного, правительство Советов считает переписку по данному предмету законченой"[36].
В нашем распоряжении имеются три документа, характеризующие работу делегации английских тред-юнионов в Москве по установлению подлинности "письма Зиновьева". Первый документ -- телеграмма делегации в газету "Дейли Геральд" и Генеральному совету тред-юнионов. "Получив доступ к архивам и всем документам, имевшим отношение к периоду времени, к которому относится дело о письме Зиновьева, -- говорилось в ней, -- делегация разобрала бумаги, которые были за это время разосланы". По мнению делегации, ознакомление со всеми документами Секретариата Зиновьева, исходившими до и после даты "письма", свидетельствует о том, что такого документа не существовало. Никаких данных о существовании документа не имеется и в делах, относящихся к деятельности британской компартии. "Письмо Зиновьева", делался вывод членами делегации, "есть подлог, а британский МИД и британская пресса пользовались фальшивым документом для нападок на иностранную державу и для нанесения ущерба британской рабочей партии"[37].
В более подробном отчете делегации подтверждался этот вывод, причем здесь раскрывались детали проведенного расследования. Из него следует, что делегация, в составе которой находились лица, знающие основные рабочие языки Коминтерна -- русский и немецкий, ознакомилась с регистрацией исходящей корреспонденции, перепиской с британской компартией, протоколами Исполкома Коминтерна, порядком ведения делопроизводства в нем, встречалась с сотрудниками его аппарата и однозначно пришла к убеждению, что "письмо Зиновьева" является грубой фальшивкой. Здесь же утверждалось, что делегации удалось обнаружить "возможный источник, которым пользовались авторы подлога" (он не указан)[38].
В мае 1925 г. Генеральный совет британских профсоюзов сделал специальное заявление в связи с докладом своей делегации о пребывании в Москве. В нем констатировалось, что "делегация профсоюзов в Москве полностью расследовала вопрос об аутентичности так называемого "красного письма" в той мере, как это зависело от России". Упорное молчание британского правительства на предложение официального расследования обстоятельств его появления британские профсоюзы рассматривали как косвенное подтверждение политического заговора против компартии Великобритании[39].
Таким образом, эпопея с "красным письмом" Коминтерна закончилась, как и начиналась, ответственными политическими декларациями. Можно твердо заключить, что в том виде, в каком "письмо" было опубликовано и приложено к официальной ноте МИД Великобритании, его в природе действительно не существовало.
Имеется значительная литература, посвященная выяснению автора (или авторов) фальсификации, а также способам ее легализации. Совсем недавно она была проанализирована с привлечением части рассекреченных архивных материалов британского происхождения Джил Беннет в ее книге "Наиболее экстраординарное и мистифицированное дело. Письмо Зиновьева 1924 г." Проделав большую и кропотливую работу, автор в конце концов была вынуждена признать: "Ранее уже достаточно было сказано для того, чтобы определить, что, хотя нам недоступны никакие неопровержимые доказательства, весьма невероятно, что письмо было написано самим Зиновьевым, и, что гораздо более вероятно, что оно было подделано лицом или лицами, которые были хорошо знакомы с механизмом Советского правительства и в особенности Коминтерна; которые хорошо знали международное разведывательное сообщество, что позволило им переправить письмо как подлинник и убедительно заверить его подлинность путем помещения его в регулярный канал информации; и которые были уверены, что в Британии имелись заинтересованные группы, которые могли использовать подделку в дальнейшем, преследуя собственные интересы в причинении вреда лейбористскому правительству и препятствовании ратификации англо-советского договора".
Признавая, что "история (с "письмом Зиновьева". -- В.К.) остается незавершенной"[40], Джил Беннет тем не менее решительно отрицает какую-либо причастность консервативной партии Великобритании и британской Секретной службы к его фальсификации с целью дискредитации лейбористского правительства, Коминтерна и большевиков. В частности, на основе рассекреченных документов она показала, что Секретная служба после получения английского перевода с копии письма пыталась неоднократно через своих агентов найти подтверждение его достоверности.
Осторожно скажем, что причастность спецслужб к этому делу не невероятна, равно как очевидны мотивы ее изготовления и выбор времени введения в общественный оборот. Подлог сыграл свою политическую роль накануне выборов в британский парламент, а после этого в течение нескольких месяцев сам факт его легализации, внутриполитические и международные последствия служили поводом для политической борьбы в британском обществе. Разумеется, само содержание "письма" отражало реальные, если не тактические, то стратегические, планы Коминтерна, о чем фактически не раз заявлял Зиновьев. Деятели Коминтерна и советское правительство в этом смысле оказались в сложном положении. Признать эти планы официально они не могли, как не могли категорически отвергнуть концептуальные устремления Коминтерна, боясь осложнений в той части международного рабочего движения, на руководство которой претендовали. Оставалось поэтому отрицать сам факт существования "письма", но не его идеи, и тем самым уводить мировое общественное мнение от того главного, чем было обеспокоено правительство Великобритании. Но и последнее оказалось в двусмысленном положении, использовав откровенную фальшивку в межгосударственных отношениях. Ситуация оказалась патовой для всех сторон, и вздох облегчения по прошествии полугода должен был стать утешением искусственно созданного, но объективно неизбежного политического конфликта. Само же "красное письмо" в наши дни является одним из интересных исторических источников, характеризующих атмосферу, идеологию и политические устремления, а заодно и средства борьбы двух разнополюсных мировых общественных систем.
"Письмо Зиновьева" и "открытия" Синклтона стали самыми громкими скандальными документами середины 20-х годов. Но они оказались не единственными. В апреле 1925 г. болгарские газеты поместили тексты и фотокопии, по крайней мере, трех документов, приписанных Коминтерну, которые затем были перепечатаны большинством ведущих газет Западной Европы. Все они выполнены на бланках Коминтерна на русском языке, снабжены подписями, резолюциями, штампами контроля исполнения, исходящими и входящими номерами, датами.
Один из них, датированный 12 марта 1925 г., за номером 2960 представлял собой директиву "Центральной секции Отдела внешних сношений" ИККИ за подписью генерального секретаря отдела А.Дорота. В ней сообщалось, что "балканская коммунистическая федерация" утвердила постановление о приведении в исполнение приговора над Русиновым и Гаржичем и поручает его исполнение работникам "оперативно-террористического отдела" Мотько и Кашемирову. Кроме того, директива объявляла мобилизованными с 15 апреля всех работников "контроля балканского центра", определяла порядок получения оружия, пользования шифровальной связью и в заключение предупреждала о том, что "малейшее нарушение боевых приказов наказывается смертью на месте"[41]. Фальсификаторы, пытаясь придать большую достоверность своему изделию, допустили несколько непростительных промахов. Изображения серпа и молота никогда не было в символике Коминтерна. Как международная организация, Коминтерн принципиально не мог иметь "Отдела внешних сношений".
Не менее показательным оказался и второй документ -- от 22 апреля 1925 г., подписанный "Генеральным секретарем Коминтерна" Р.Стюартом и адресованный "начальнику Балканского оперативного центра", а также "заграничным делегациям РКП(б)" в Варшаве, Праге, Берлине, Вене, Бухаресте, Константинополе и Афинах. В нем сообщалось, что Исполком Коминтерна поручил Георгию Димитрову "руководительство всеми внешними и внутренними боевыми операциями как военного, так и политического характера" в Болгарии, а М.Красовского назначил начальником штаба Балканского общеоперативного центра. Далее подтверждалась программа и тактика действий Балканского оперативного центра, изложенная в ряде предшествующих инструкций Коминтерна с указанием их дат и исходящих номеров. Подчеркивалась главная стратегическая цель работы Балканского оперативного центра -- "в отношении руководительства общеполитическим положением добиваться, путем углубления революционных действий повстанческих групп, таковых результатов, которыми являлось бы неизбежное падение Цанковского кабинета и создавалась бы в отношении нового кабинета, если не будет сменен немедленно Революционным правительством, ситуация неизбежной политической амнистии, которую следует немедленно же учесть, как наиболее могущественное пополнение наших активных кадров". Кроме того, здесь же сообщалось об организации повстанческих отрядов и о подготовке "общесогласованного румынско-польско-чехосло-вацкого и общебалканского выступления комфронта Юж[ной] Европы, намеченного к периоду окончания сбора хлебов текущего года"[42]. Письмо было написано на бланке, в правом верхнем углу которого помещен герб в виде пятиконечной звезды, обрамленной колосьями и частью зубчатого колеса, имело делопроизводственную помету, штампы, указание на номер экземпляра и оригинальную подпись. Иначе говоря, все эти аксессуары, в отличие от оформления "письма Зиновьева" и других сопровождавших его подделок, были призваны создать у читателей впечатление того, что перед ними некий оригинал -- третий экземпляр директивы, направленной Коминтерном.
Однако авторы фальшивки и здесь допустили ряд промахов. Стремясь подчеркнуть связь Коминтерна с деятельностью ВКП(б) и советского правительства, они в качестве одного из реквизитов фальшивой директивы указали нахождение Коминтерна в Кремле, тогда как в то время он размещался на углу Воздвиженки и Моховой. Названные в директиве "заграничные делегации РКП(б)" не существовали в природе: они были перепутаны, очевидно, с ячейками РКП(б), существовавшими в советских учреждениях за рубежом. Равным образом фальсификаторы допустили промах, назвав центральные комитеты коммунистических партий центральными исполнительными комитетами, а также обозвав действительно существовавшую Балканскую коммунистическую федерацию Балканским оперативным центром. Неверно они воспроизвели и бланк Исполкома Коминтерна, поместив на нем герб, никогда не существовавший у этой организации. В его основу был положен официальный герб Моссовета с внесением в него ряда изменений: удалены буквы "Р.С.Ф.С.Р." вверху и текст "Московский Совет Раб., Солд. и Кр. Деп." внизу, вместо которого поставлены три звездочки. Фантастической оказалась и подпись под директивой: уже с июля 1924 г. Исполком Коминтерна не имел Генерального секретаря, и, кроме того, никакой Стюарт никогда не занимал этой должности.
В распоряжении авторов книги "Антисоветские подлоги" оказалось еще несколько "документов", связанных с деятельностью Коминтерна на Балканах[43]. Основное их содержание касалось организации в регионе коммунистического движения, подготовки вооруженных выступлений против правительств балканских государств, в том числе в Болгарии. Разумеется, представленные в них планы и действия Коминтерна были, как в случае с "письмом Зиновьева", недалеки от действительных, однако самих по себе опубликованных документов в природе не существовало.
Комплекс фальсифицированных документов, связанных с деятельностью Коминтерна на Балканах, представлял собой существенный шаг вперед в деле освоения технологии подлогов по сравнению с комплексом документов, относящихся к "письму Зиновьева". Напомним, что тогда в прессе фигурировали лишь тексты документов. При изготовлении "балканских подлогов" фальсификаторы уже учли обстоятельства дискуссий вокруг "красного письма" и, в частности, требование предъявления оригиналов. Теперь читателям предлагался не только "текст", но и фотокопии "оригиналов", изготовленных на фальсифицированных бланках. В фальсификации этих бланков авторы использовали незамысловатые, но могущие произвести впечатление на неискушенного читателя приемы. Сами бланки изготовлялись типографским способом с использованием элементов эмблематики, существовавшей в Советском Союзе или в Коминтерне. Далее, стремясь придать впечатление подлинности своим подлогам, фальсификаторы привлекли делопроизводственные штампы типа "Контроль", "Копия", "С подлинным верно", "Циркулярное", "К сведению", "К исполнению" и т.д. Наконец, они же фальсифицировали рукописные резолюции-пометы и даже подписи.
Характер приемов подделки "балканских документов" оказался хотя и шагом вперед в деле освоения техники подлогов, но достаточно однообразным, выдавая одну и ту же фабрику фальсификаций. Авторы книги "Антисоветские подлоги" связывали их изготовление с представителями российской эмиграции, обосновавшимися в Берлине. Именно у одного из них при аресте был обнаружен чистый экземпляр фальшивого бланка, на котором был изготовлен "наказ" Коминтерна за подписью Стюарта. Это был бывший русский летчик Дружеловский, работавший в контакте с польской разведкой и тесно связанный через другого русского эмигранта -- А.Ф.Гуманского, бывшего русского контрразведчика, с рядом российских эмигрантских организаций -- Кирилловским центром, "Братством Святого Георгия", "Святогором", а также частным разведывательным бюро, организованным в Берлине бывшим подпоручиком русской армии Г.И.Зивертом[44].
Именно группа Дружеловского--Гуманского наладила масштабную фабрикацию поддельных документов Коминтерна и советского правительства. Ее "почерк" легко прослеживается в содержании и технике изготовления подлогов. Два из них касались Польши.
Первый был озаглавлен как "Секретная инструкция ИККИ" за номером Б11516, датирован 16 апреля 1925 г. и адресован "полпредству Коминтерна в Польше", а также "заграничным делегациям РКП(б)" в Париже, Берлине, Вене, Праге и Риге. В ней "Польская Коммунистическая Секция при Исполкоме Коминтерна" доводила до сведения "ЦИКа" польской компартии и "Президиума III Съезда" о разрешительном решении Коминтерна на активные выступления 3 мая в ходе торжеств по поводу польской конституции. В ходе таких выступлений, указывалось в "инструкции", присутствующие на торжествах представители европейских государств должны убедиться "с одной стороны, в неправильности положения восточных границ Польши, согласно волеизъявлению народностей самой Польши, и в тяготении общих симпатий польских народных масс к Союзу ССР". С другой стороны, говорилось здесь, организованное выступление польской компартии отвлечет внимание европейских правительств от "борьбы наших балканских сотоварищей". И, наконец, в-третьих, признавалось, что "индивидуально-террористические акты", намеченные польской компартией на это время, "являются достойной наградой" польскому правительству за его политику в отношении Западной Украины. Далее инструкция содержала рекомендации относительно максимальной конспирации оргмероприятий польской компартии и заканчивалась революционными лозунгами: "Долой бандитское правительство Польши! Да здравствует Польская компартия! Долой белый террор! Да здравствует революционное правительство!" По постановлению Исполкома Коминтерна, как сказано здесь, за Генерального секретаря Коминтерна документ подписал "товарищ Председателя Польской секции при Исполкоме Коминтерна" Дорот[45].
"Инструкция" выполнена в той же манере, что и "балканские" подлоги. Она написана на машинке с тем же шрифтом, содержала не совсем удачное изображение герба СССР, имела гриф "Совершенно секретно", номер экземпляра, штамп входящего регистрационного номера, штамп контроля, исходящий номер, указание на место дислокации Коминтерна ("Москва--Кремль"), резолюцию о мероприятиях по исполнению с неясной подписью на русском (!) языке. Фальсификатор повторил в своем изделии фактически те же самые типичные ошибки, которые мы наблюдали и в "балканских" подлогах. Коминтерн не пользовался в своей символике изображением герба СССР, помещался не в Кремле, а, как уже говорилось, на углу Воздвиженки и Моховой, не имел полпредств за границей, ВКП(б) имела не "делегации", а первичные ячейки в зарубежных советских организациях, зарубежные компартии не имели ЦИКов, а имели ЦК и т.д. Наивно звучали в официальном документе и лозунги.
В абсолютно сходной манере был изготовлен и второй подложный документ, касающийся деятельности Коминтерна в Польше, -- "Секретная инструкция ИККИ номер Б985 по отделу общего Контроля", датированная 14 апреля 1925 г. и дополненная для важности еще одним исходящим номером -- 2960/П. "С получением настоящего, -- говорилось в ней в адрес "президиумов" заграничных делегаций РКП(б) в Париже, Берлине, Вене, Праге, Риге, -- предлагаем Вам передать все имеющиеся в Вашем распоряжении нити секретного контроля в распоряжение ЦИКов польской коммунистической партии с точным разграничением лиц, могущих принять участие в активной работе в случае надобности, а также пассивного элемента". Далее следовал перечень вопросов, касающихся представления данных о количестве лиц, которые могли вести активную или пассивную партийную работу в различных сферах. "Инструкция" вновь подписана "Генеральным секретарем Коминтерна" Доротом, снабжена гербом, в основе которого находился герб СССР, грифом "Совершенно секретно", штампом входящего регистрационного номера "Отдела общей информации", рукописной резолюцией[46].
Очевидно, нет смысла останавливаться на каждом из других известных подлогов, приведенных в книге "Антисоветские подлоги". Однако будет интересно предложить статистику с вытекающей из нее типологией фальсификаций. Всего известно 20 подложных документов. По видовому составу подавляющая часть (11) представляет собой письма, в том числе 1 черновик, или отпуск. Далее следуют: инструкции (3), наказы (2), удостоверение, служебная записка, циркуляр, договор (по 1). Подавляющая часть этих материалов (16) изготовлена на фальсифицированных бланках, три документа существовали в качестве устной версии или были опубликованы как простой текст, и один изготовлен не на бланке, но с печатью. Статистика авторства этих документов выглядит следующим образом: 10 -- Исполком Коминтерна, 4 -компартия Великобритании, 2 -- ОГПУ, по одному -- полпредство и торгпредство СССР за рубежом, НКИД, ВСНХ, "Агитодел РКП". Подавляющая часть документов (16) написана на русском языке, 4 -- на английском и по одному -- на французском и немецком.
Показателен набор реквизитов фальсификаций. 15 документов снабжены угловыми штампами, гербом или иной символикой, например, серпом и молотом, 14 имеют грифы секретности, 17 -- подписи-автографы (читаемые и непрочитывающиеся), 16 снабжены исходящими номерами, 6 -- штампами регистрационных входящих номеров, 7 -- резолюциями-автографами исполнителей, 2 -- печатями и 1 -- штампом контроля исполнения. Большая часть документов представляет собой машинопись[47].
Таким образом, мы обнаруживаем либо особую склонность, либо отсутствие достаточной фантазии фальсификаторов в отношении изобретения жанров подлогов. Это, как правило, письма или инструкции, причем первые очень близки по стилю и характеру подачи информации именно к директивным материалам. В этом отразился замысел фальсификаторов: всемерно подчеркнуть руководящее воздействие авторов документов на адресатов. Фальсификаторы стремились учитывать общественную реакцию в отношении подлинности или подложности того или иного документа. Весьма показательно, что устные версии подлогов или их тексты постепенно сменились исключительно "бланковыми" вариантами[48], что, по мнению фальсификаторов, должно было являться важным доказательством подлинности их изделий. При изготовлении бланков и вообще формуляров документов главную роль они отводили различного рода символике, подписям-автографам, грифам секретности, регистрационным номерам и резолюциям. Однако в части "реквизитов" фальсификаторы оказались явно не на высоте, допуская грубейшие ошибки в изображении символики, названиях учреждений или их структурных подразделений. Впрочем, для неискушенного читателя точность содержательной части символики и "реквизитов" вряд ли имела сколько-нибудь существенное значение: чисто зрительное воздействие внешних признаков документов играло решающую роль.
Тот факт, что подавляющая часть документов изготовлена на русском языке, причем без каких-либо существенных языковых погрешностей, прямо указывает, что авторами большинства фальсификаций являлись люди, для которых этот язык был родным.
Общий побудительный мотив подлогов, связанных с деятельностью Коминтерна, был очевиден уже в момент их обнародывания: политически скомпрометировать эту организацию, а через нее и коммунистические партии соответствующих стран. Однако, это была не простая компрометация. Фальсификаторы, располагая определенными сведениями о деятельности Коминтерна, пытались реконструировать и легализовать программные, тактические и организационные устремления Коминтерна. И в своих попытках сделать это они оказались не так уж и далеки от истины в характеристике подлинного облика и планов этой организации. Ложь во многом оказалась провидческой, хотя от этого она не перестала быть ложью. Тем не менее она сыграла свою политико-идеологическую роль; не случайно, например, вдумчивый, трезво мыслящий русский белоэмигрант фон Лампе аккуратно собирал все газетные вырезки, связанные с этими фальшивками.
Глава 3. Литературное изнасилование А.А.Вырубовой
Не так легко найти на протяжении всего XX столетия подделку русского письменного исторического источника, столь значительную по объему и со столь масштабным использованием подлинных исторических источников, как "Дневник" А.А.Вырубовой, фрейлины последней российской императрицы Александры Федоровны. Не менее знаменательно и то обстоятельство, что, разоблаченный как откровенный подлог почти сразу же после опубликования, "дневник" тем не менее имел пусть кратковременный, но шумный успех.
Невозможно пересказать содержание этого документа. В нем каждая фраза -- фиксация исторически значимых событий конца XIX -- первых полутора десятилетий XX столетия. "Дневник" буквально напичкан историческим материалом. Последний российский царь, царица, наследник престола царевич Алексей, Г.Е.Распутин, министры, послы иностранных государств, промышленники, финансисты, члены Государственной думы и другие знаменитости мелькают едва ли не в каждой строчке этого документа. Проблемы большой политики, связанные с судьбами государств и народов, чередуются здесь с рассказами о придворных интригах, с сальными подробностями интимной жизни представителей великосветского общества, с пересказом сплетен, слухов, с цитатами из многочисленных документов, в том числе личного характера. "Дневник" поначалу кажется очень эмоциональным документом, чему в немалой степени способствуют записи прямой речи, диалогов исторических лиц, многоточия, вопросительные, восклицательные знаки, междометия и проч. Здесь в изобилии представлены жалкие, рвущиеся к государственному пирогу лица, описаны скандалы, даны впечатляющие образы мятущегося царя, мрачно пророчащего его бесславный конец Г.Е.Распутина, стремящейся выполнить до конца свои царские обязанности Александры Федоровны. Подробности политической жизни, бытовые детали буквально завораживают, хотя на каком-то этапе знакомства с документом возникает впечатление однообразия, а затем и скука.
И все же за внешней хаотичностью событий и бессистемностью перемешанных дневниковых записей с трудом, но прослеживается некая цельность. Ходынка, революция 1905 г., деятельность Государственной думы, Первая мировая война, наплыв революционных событий -- таков основной сюжетный остов "дневника", на фоне которого решается судьба российской императорской династии. Именно последнее, конечно, -- главный предмет "дневника" Вырубовой.
Легко представить, с каким жадным вниманием с ее записками знакомились российские и зарубежные читатели, когда сразу же после десятилетнего юбилея Октябрьской революции 1917 г. журнал "Минувшие дни", только что созданный в Петербурге, начал публикацию "дневника"[49].
Из предисловия О.Брошниовской и З.Давыдова к этой публикации, а также приведенных здесь же выдержек из писем Вырубовой читатели могли получить представление о замысле ведения "дневника", его характерных особенностях и запутанной, даже в некотором смысле трагической, судьбе рукописи. История создания "дневника" здесь представлена следующим образом.
На протяжении почти двух десятков лет Вырубова ведет летопись своей жизни, куда "добросовестно заносит все, что проходит перед ее глазами, как на экране кинематографа, все, что видит она со своего исключительного места, на которое ее "поставил Бог"[50]. Осознавая ценность своих записок, Вырубова делала все возможное, чтобы обеспечить их сохранность, тем более что сразу же после Февральской революции во время обыска одна тетрадь была у нее изъята и предъявлена ей же Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства на допросе 6 мая 1917 г. Страх за сохранность "дневника" с тех пор постоянно стал сопровождать Вырубову, наряду с опасением и за свою дальнейшую судьбу. "Ценности в худшем случае могут отобрать -- так и Бог с ними.., -- писала она своей подруге Л.В.Головиной 18 мая 1917 г. -- Я на это смотрю без страха. Гораздо больше меня занимает вопрос о моих дневниках, это прямо сводит меня с ума"[51].
Этот страх заставил Вырубову позаботиться об изготовлении копии. Первоначально предполагалось копировать и одновременно переводить текст на французский язык. За работу взялась близкая к Вырубовой М.В.Гагаринская. Однако она плохо знала французский язык, оставляя в переводе копии куски русского текста. Вырубова нервничала, торопила, но в конце концов отказалась от первоначального замысла и предложила Гагаринской просто скопировать рукопись. "И стоит только бросить взгляд, -- писали издатели "дневника" в предисловии, -- на эти 25 разнокалиберных тетрадок, исписанных двумя почерками (частью карандашом, частью плохими чернилами 1918--1919 гг.), чтобы понять, в какой обстановке и в какое время производилась эта работа. Текст восьми из этих тетрадок, писанный одним и тем же почерком (М.В.Гагаринской), является французским переводом русского оригинала; текст остальных -- копией с него"[52].
Дальнейшая работа по переписке рукописи на русский язык проходила с привлечением Л.В. и В.Н.Головиных, также близких к Вырубовой. Они переписали всего семнадцать тетрадей.
26 августа 1917 г. Вырубова попыталась выехать из России, но была арестована в Гельсингфорсе и возвращена в Петербург с матерью, сестрой милосердия и лакеем Берником, прослужившим в семье свыше 45 лет. Как предположили издатели "дневника", Вырубова, очевидно, в этот момент не имела возможности проследить за его копированием. Поэтому записи в копии оказались расположены не по хронологии, были перепутаны, переписаны с пропусками. Но именно эта копия спасла для истории бесхитростную фиксацию в "дневнике" событий российской истории. Копия хранилась у Берчика до того момента, когда сестра горничной Вырубовой решила унести подлинник, хранившийся у Головиной, в кринке из-под молока. По дороге ей встретились милиционеры. Опасаясь обыска, горничная бросила кринку вместе с "дневником" в прорубь, утопив подлинник бесценного исторического источника.
Далее, согласно версии авторов предисловия, Вырубова, оказавшись за границей, без подлинника своих записей и без копии, оставшейся на хранении у Берчика, решила написать мемуары -- "официальные", как утверждают издатели, чтобы "реабилитировать себя". В 1923 г. в Париже Вырубова действительно издала свои воспоминания "Страницы из моей жизни", вызвавшие определенный общественный интерес[53].
Публикация "дневника" Вырубовой обеспечила необычайную популярность журналу "Минувшие дни", только что начавшему издаваться ленинградской "Красной газетой". Однако сразу же после начала этой публикации мнения относительно его подлинности решительно разделились. Последний государственный секретарь России С.Е.Крыжановский, находясь в эмиграции, писал самой Вырубовой, что "дневник" кажется ему всего лишь очень правдоподобным[54], тогда как известный ленинградский библиофил, директор знаменитого издательства "Прибой", М.А.Сергеев решил издать "дневник", как подлинный исторический источник, отдельной книгой.
Однако события уже после выхода первых двух номеров журнала начали принимать достаточно зловещий характер. Слухи о "дневнике", а затем и его текст дошли до западных, прежде всего французских и германских, газет, которые начали публиковать из него отрывки. Появились объявления об отдельных зарубежных изданиях[55]. Острая полемика по поводу подлинности "дневника" Вырубовой вспыхнула на страницах белоэмигрантской периодической печати. Газета "Дни", издававшаяся А.Ф.Керенским, начала перепечатку "дневника" Вырубовой, как и другая белоэмигрантская газета "Сегодня".
Вырубова, жившая в то время в Выборге, вынуждена была отреагировать на приписываемое ей сочинение. 23 февраля 1928 г. в эмигрантской газете "Возрождение" появилось ее первое опровержение, в котором она писала: "По слухам, дошедшим до меня, в Советской России появилась в печати книга "Дневник А.А.Вырубовой", якобы найденный у одного нашего старого слуги в Петербурге и переписанный некоею Л.В.Головиной... Считаю своим долгом добавить, что единственный наш старый слуга Берчик умер еще у нас в Петербурге в 1918 г., был нами же похоронен и ничего после себя не оставил"[56]. Вскоре западным журналистам удалось встретиться и с Л.В.Головиной, которая решительно опровергла свое участие в переписке "дневника"[57]. В интервью шведской газете "Хювюд стадсбладет" Вырубова вновь заявила о подложности "дневника", подчеркнув, что он является плодом "большевистской пропаганды для сенсации среди легковерных людей"[58]. Вообще представление о "дневнике Вырубовой" как о "грубобольшевистском памфлете" было широко распространено в кругах российской эмиграции.
Тем не менее и после этого слухи о подлинности "дневника", особенно на Западе, продолжали распространяться. Их отражением стало заявление некоего Бинштока. В своей рецензии на публикацию в "Минувших днях" он сослался на некоего доктора М., жившего до переезда в Париж в России, который якобы уверял, что он еще в России получил от Вырубовой ее дневник и дневник Распутина. По словам М., дневник, оказавшийся в его руках, ничего общего не имел с опубликованным в "Минувших днях". К сожалению, сообщал аноним, перед отъездом из России он сжег оба дневника[59].
Тем временем в Советском Союзе наряду с перепечатками в провинциальной прессе фрагментов "дневника" как подлинного исторического документа постепенно начала разворачиваться кампания его все более и более ужесточающейся критики. Первый голос подала газета "Правда". Помещенная здесь рецензия П.О.Горина квалифицировала "дневник" как "вылазку бульварщины". По твердому убеждению Горина, этот документ, "несмотря на всяческие уверения редакции в его достоверности и необычайной исторической ценности, все же не является подлинным историческим документом"[60]. Вслед за Гориным столь же уничтожающую оценку "дневнику" дали известные историки и филологи М.Н.Покровский, В.В.Максаков, Б.М.Волин, М.А.Цявловская, а также поэт Д.Бедный[61].
Издатели "дневника" вынуждены были оправдываться. Уже в марте 1928 г. они выступили с заявлением, где вместо представления разъяснений, которых от них требовали, утверждали, что критики поторопились назвать "дневник" фальшивкой, поскольку, по их словам, документ уже передан на экспертизу "специальной комиссии Центрархива"[62] (о результатах этой экспертизы ничего не известно).
Заявление издателей не остановило поток критики. По мнению Л.Мамета, "дневник" -- не что иное, как апокриф, более или менее удачно подделанный под Вырубову, ориентированный на читателя из нэпманской и мелкобуржуазной среды[63]. Критическая заметка А.Шестакова[64] прямо назвала "дневник" "фальшивкой, рассчитанной на низменные вкусы обывательщины". Здесь же содержались элементы научной критики этого источника. По мнению автора, сомнения в подлинности "дневника" возникают в силу того, что издатели умалчивают о месте его хранения и каким путем он попал к ним, фактически материал и стиль документа находятся "в вопиющем противоречии" с тем, что помещено в опубликованных воспоминаниях Вырубовой.
Рисунок 4