Суровый и бескомпромиссный Посол России в Персию генерал Ермолов А. П., в 1817 году; как никто другой, ощутил значимость личности Келб-Али-Хана, с неприсущей ему нежностью боготворил этого заслуженного воина, предпочитая скромное его жилище роскошным посольским хоромам. Он дважды останавливался в Нахичевани в доме слепого Келб-Али-Хана во время своего Посольства в Персию.
Доверяясь суждениям каждого наместника и оценивая политическую ситуации на территории, где пересекались интересы трех могущественных империй, отношение к политике России мудрого и откровенно независимого Келб-Али-Хана не было однозначным.
Будучи слепым, он многое осязал и ощущал не хуже зрячих правителей всех трех держав, окружавших Нахичеванское ханство. Мятежная душа Хана, долгие годы вынужденного быть в изгнании, осталась верной своей материнской земле и не посеяла зерна неуверенности в делах его потомков. Наоборот, в души и характеры последующих поколений, вышедших из гнезда Келб-Али-Хана, с юных лет был заложен фундамент высокой нравственности.
Отца Исмаил-хана, Эксан-Хана Нахичеванского (в ряде ранних источниках — Эхсан-Хан), храброго военачальника еще при персидском Фетх-Али-Шахе, а затем полковника и генерал-майора Русской Армии, лично знал и высоко ценил фельдмаршал граф И. Ф. Паскевич-Эриванский.
«Всеподданнейший Рапорт» графа Паскевича от 19 мая 1831 года:
«При самом начале войны в 1827 году с Персами, полковник Эксан-хан, наиб Нахичеванский, оказал привязанность к России сношениями с управляющим Карабахом генерал-майором князем Абхазовым. Командуя в крепости Аббас-абад Нахичеванским батальоном сарбазов, он восстал в оной против остальной части гарнизона и тем много содействовал сдаче нашим войскам означенной крепости. После же сего он чрез свое влияние на народ весьма много способствовал сохранению тишины и спокойствия в тамошнем крае.
Находясь в то время в Ордобаде, он, Эксан-хан, остановил в продолжение 10 дней более 1000 Персидской конницы, имевшей намерение переправиться через Араке. Когда же войска сии были усилены еще двумя батальонами сарбазов и артиллериею, то он, запершись в городе, а потом в замке, держался с отличной храбростью, невзирая на самое затруднительное положение, до прибытия наших войск».
5 октября, во время пребывания на Кавказе, Государь Император решил сделать смотр недавно сформированному Кенгерлинскому полку в составе Кавказского Военного Округа.
Далее повествует сам Император Николай Павлович:
«Спустившись в долину, я увидел перед собою выстроенную к бою бесподобную конницу Кенгерли в однообразном одеянии и на чудесных лошадях; начальник ее, Эксан-хан, подскакал ко мне, отрапортовал по-русски как бы офицер наших войск».
И уже на следующее утро Государь Император Николай Павлович не замедлил подписать Высочайший приказ. Вот его полный текст:
«Его Императорское Величество в присутствии своём в кр. Эривани, Октября 6-го дня 1837 года, соизволил отдать следующий приказ:
«За отличный порядок, найденный при осмотре Мусульманского полка Кенгерли, Государь Император объявляет Высочайшее благоволение: Командиру Отдельного Кавказского Корпуса, Генерал-Адъютанту Барону Розену 1-ому; Командиру сего полка, Полковнику Эксан-Хану и всем г.г. Штаб, Обер-Офицерам; нижним же чинам ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО жалует особое денежное вознаграждение».
Действительно, законы наследственности — не выдумка шарлатана. Полковник Исмаил-хан Нахичеванский, несмотря ни на какие последствия, по-другому поступить не мог.
Назначенный руководством Эриванского отряда комендант Штоквич, как положено, автоматически становился на место Пацевича в случае его гибели или не способности командовать по болезни. Капитан Штоквич был обязан издать приказ о своем вступлении в командование гарнизоном. С 4-го по 28-с июня он выпустил 23 приказа, по ни в одном из них нет упоминания о своем вступлении в должность начальника гарнизона в цитадели и командующего войсками.
В конце концов, комендант мог объявить гарнизону через начальников частей, что он, капитан Штоквич, в связи с тяжелым ранением Пацевича и неспособностью его выполнять функции начальника гарнизона принял на себя командование. Таких объявлений также не было. Не было и возражений капитана Штоквича против инициативы полковника Исмаил-хана Нахичеванского возглавить оборону. И конфликтов никаких не было.
О вступлении полковника Исмаил-хана Нахичеванского в должность начальника гарнизона цитадели и командующего войсками Баязетского округа и о дальнейших его распоряжениях, мы узнаем по записке, оставленной войсковым старшиной Кваниным генералу К. К. Гейнсу.
После срыва белого флага и отбития штурма турок «войсковой старшина Кванин, отправился во второй двор к полковнику Исмаил-хану Нахичеванскому, прося его как старшего принять командование войсками после подполковника Пацевича. На это тот ответил, что уже вступил в эту должность».
Свидетельства войскового старшины Кванина авторитетны еще и тем, что полковник Исмаил-хан предложил именно Кванину быть своим помощником, то есть фактически вторым лицом в гарнизоне, и «приводить в исполнение все его распоряжения по обороне Баязета». Первыми же такими распоряжениями были «сомкнуть разбросанные части войск, приступить к окончанию закладки окон, к сильнейшей завалке ворот каменьями и лучшему ограждению стрелков наверху стен».
Читатель эту важную деталь не должен оставить без внимания. На весь период обороны цитадели функции помощника начальника гарнизона исполнял не комендант капитан Штоквич, как это должно предполагаться, а отважный казачий офицер войсковой старшина Кванин.
После вступления в командование гарнизоном Исмаил-хана Нахичеванского капитан Штоквич полноправно выполнял обязанности коменданта цитадели.
Григорий Михайлович Пацевич умирал в полном сознании. Его безрассудное решение капитулировать никак не было проявлением трусости. Скорее всего, оно мотивировалось желанием сохранить жизни осажденным. К этому склоняется и расследование генерала К. К. Гейнса. Правда, есть одно не раскрытое «но». Его вообще никто не коснулся, а без учета этого «но» объяснения причин действия Пацевича могут быть неточными.
У Григория Михайловича совсем недавно умерла жена, и на руках у родственницы осталось пятеро его малолетних детей. Самой старшей дочери Пацевича, Зине, еще не исполнилось 17-ти, старшему сыну Мише не было 12-ти, другому сыну Николаю — 12, дочери Саше — только три года, а самой младшей, Лене, в мае 1877 года исполнился лишь год. Поэтому, наверное, принимая решение о капитуляции потерявший самоконтроль Пацевич мог позаботиться и о себе, дабы не оставить на произвол судьбы детишек и не сотворить из них полных сирот. Никто не мог отнять у Пацевича этого святого права.
Возможно, в той экстремальной ситуации Пацевич по своей наивности верил, что в случае добровольного открытия ворот разъяренный противник сохранил бы жизнь всем осажденным и ему, начальнику гарнизона, в том числе. Пацевич и здесь принимал решение самолично, как и на том роковом ночном совете с 5 на 6 июня, когда вокруг сидели те же самые офицеры. Во время приказания Пацевича выбросить белый флаг они стояли рядом. Был рядом, возможно, даже касаясь локтем своего начальника Пацевича, и капитан Штоквич.
У Федора Эдуардовича Штоквича тоже была власть, и он мог бы воспротивиться скоропалительному решению начальника гарнизона. Возможно, на размышление в запасе не было часов, но минуты-то были. Но ни Штоквич, и никто другой из окружения Пацевича так и не осмелились протестовать позорному приказу Получалось, что при молчаливом одобрении офицеров цитадели Пацевич видел спасение гарнизона от истребления только в его капитуляции.
Врачи Баязета делали все, чтобы сохранить жизнь Пацевичу. Когда в госпитале не осталось и капли воды, а умирающий Пацевич нуждался хотя бы в глотке воды, по просьбе врача Китаевского вдова Ковалевская пожертвовала для него две бутылки вина. «Я отдаю последнее, теперь мне придется умереть от жажды», — лишь промолвила она.
Добавим к этому, что Ковалевские никогда не были знакомы с Пацевичем. У нее не могло быть и симпатии к нему, поскольку ее муж Александр Викентьевич Ковалевский стал жертвой непродуманной вылазки Пацевича. Три дня подряд, потрясенная гибелью мужа, Александра Ефимовна находилась возле его тела. Лишь вечером 8 июня офицеры Ставропольского полка уговорили ее расстаться с телом, поскольку солдаты повседневно оплакивали его, а это негативно отражалось на состоянии их духа. На дне глубокого подземелья цитадели ставропольцы вырыли нишу и, простившись с любимым командиром, задвинули в склеп гроб.
А Пацевича спасти не удалось. При вечерней тишине, когда умолк грохот очередного штурма, группа офицеров стояла возле тихо умирающего подполковника Пацевича. Среди прощальных слов Григория Михайловича, между прочим, были и такие:
«Господа! В намерении сдать крепость я не виноват».
Григорий Михайлович Пацевич скончался 16 июня, а 17 июня, согласно письменному приказу № 12, для описи вещей после смерти от ран подполковника Пацевича» капитаном Штоквичем была назначена специальная комиссия из 4-х человек.
В фильме «Баязет», кстати, показана какая-то нездоровая суета и несвойственные боевому российскому офицерству интриги вокруг личности, которой предстоит заменить подполковника Пацевича. Неприятно было видеть, как Исмаил-хан в потемках, озираясь, как мелкий воришка роется в документах и имуществе покойного Пацевича. Подобный кощунственных действий пожилой и заслуженный офицер Исмаил-хан допустить не мог. К тому же, в это время он безотлучно находился у изголовья своего раненного сына.
С первых дней командования гарнизоном полковник Исмаил-хан принял необходимые меры по укреплению крепости, особенно в местах, через которые могут прорваться турки. Под его руководством делалось то многое и необходимое, что вменялось в обязанности коменданта до наступления осады.
После неудавшейся капитуляции командующий Анатолийской армией Мухтар-паша потребовал от Фаик-паши немедленного ее взятия. Вот одна из телеграмм, которая была им направлена на имя Фаик-паши:
«Я думал, что вы уже окружили и стеснили неприятеля всеми Вашими силами, но из телеграммы Вашей увидел, что задачу эту вы возложили на иррегулярные войска, чем я крайне недоволен. Что Вы делаете в настоящее время и где находитесь? Главная задача войск — сражаться и бить противника. Отчего же Вы не только не направляете к этой цели вверенные Вам силы, а даже упускаете все удобные случаи. Подобного поведения, несовместного с воинской доблестью, я не потерплю. Решительно объявляю Вам, что Вы безусловно обязаны, со всеми вверенными Вам войсками, идти к Баязету и стараться разбить укрепившегося там противника».
Действия — дрок, а цитадель окружали курды да башибузуки, приняли более ожесточенный характер. Зная о муках баязетцев, сытые и усталые от безделья толпы неприятеля демонстрировали осажденным свои изуверские потехи.
Генерал К. К. Гейнс приводит воспоминания наблюдавших со стен цитадели:
«Неудавшееся желание каждого курда перебить сорок русских распалили их зверские инстинкты, и они с яростью опрокинулись на беззащитных жителей. Треск от ломки и разрушения, крики и хохот неистовавших турок повсюду смешивались с воплем женщин и детей. Вскоре началась иллюминация того, что делалось во мраке: засветился ряд пожарных огней, среди которых особенно ярким светом отличалось пламя наших телеграфных столбов.
С любопытством и страдальческим нытьем сердца следили за толпами, окружавшими пожары: то ярко освещенные красноватым светом огня, то в виде черных силуэтов, отчетливо виднелись курды с их нечеловеческими забавами, среди хохота и дикого крика, которым подбодряли они друг друга, то взмахивался ятаган, покончивший стенание какой-нибудь жертвы, то взлетал кверху ребенок, чтобы исчезнуть в пламени.
Солдаты и офицеры, посылая им проклятия и ругань, не могли удерживаться и от активного участия. По временам раздававшиеся команды «Рота, пли!», вместе с громом залпа, точно облегчали их участь и срывали с сердец невольных зрителей ту невыразимую тяжесть, какую испытывает лишенный возможности спасти погибающего. Подобные повременные залпы, сваливавшие часть мучителей около истерзанных ими жертв, заставляли курдов оставлять опасные места и расходиться.
Вот такие-то сцены с сатанинскими потехами, среди адского концерта из выстрелов, треска, воплей, криков и хохота, раздававшегося под черным, непроглядным сводом ночи и при зареве пожаров, представляли истинную картину ада, которая исчезла только с появлением зари».
Но угрозы турок и глумление курдов над мирными жителями лишь воодушевили баязетцев. Теперь они и слышать не хотели о капитуляции. С разрешения полковника Исмаил-хапа, ослабевшие от жажды и голода 128 лихих охотников под командованием 4-х бравых офицеров нашли в себе силы и мужество сделать героическую вылазку за пределы крепости. Перепрыгивая через груды разложившихся трупов, преодолевая полосу удушающей вони, охотники вступили в смертельную схватку с турками. Отрядный фельдшер, увидев, как упал раненный в ногу юнкер, бросился к нему и пытался наскоро его перевязать, но был туг же изрублен турками. В схватке против свежих и откормленных турок истощенные осажденные на каждом шагу вершили беспримерный героизм.
В одном из переулков бойцы заметили, как русский солдат из цитадели и турок, отделенные углом здания, чуть не прикоснувшись спинами, стреляли в разные стороны. Было видно, что в этой бешеной перестрелке они не замечали друг друга, и один не слышал выстрелов другого. Наблюдавшие с беспокойством ждали развязки этой необычной случайности, и она наступила. Что-то заставило русского солдата заглянуть за угол. Озадаченный соседством врага, он бросился на турка со штыком.
В этой героической вылазке полегла треть храбрецов, но от стен крепости турки были отброшены.
С каждым днем голод все больше одолевал осажденных. Они экономно доедали мясо дохлых лошадей, но и этого не хватало. За водой к недалеко протекавшей речушке ходили почти ежедневно, спускаясь по канату со стен крепости или пробираясь через пробоину в стене. И хотя берег реки был усеян трупами храбрецов из Баязета, это их не останавливало. Однажды вместе с водой в крепость был поднят захваченный в плен турецкий унтер-офицер. По дороге к реке охотники за водой промышляли и пищу.
Вот подлинный рассказ очевидца:
«Едва мы взошли в саклю, где были три телушки, как товарищ мой кинулся к одной из них и хватил ее кинжалом по горлу. Раненое животное еще не успело упасть, как он отрезал у нее язык, быстро развел огонь и, не дождавшись как следует, с жадностью съел его тут же».
Между тем, добываемой воды, отравленной трупным ядом, вследствие чего началась смертность, все равно не хватало. Погибающие от жажды вынуждены были пить собственную мочу.
По отношению к осажденным турки почти ежедневно соблюдали единообразный порядок. По утрам около восьми часов, а по вечерам около четырех вся линия турецких войск вместе с артиллерией начинала усиленную пальбу, продолжавшуюся часа по два, По ночам же к подошве горы, на которой стоял замок, выходили партии вооруженных турок и самым беспощадным образом препятствовали ходокам за водой.
А дела без воды были совсем плохи. От ее недостатка солдаты падали замертво. Как-то был найден один из них, лежавший без чувств у крепостной стены. Кружка пожертвованной ему воды воскресила несчастного, другая — окончательно привела его к жизни.