- У Кольки?
- Такой же, - бормотнула она, сбитая с толку.
- Гм... Как же с таким носиком в Якутку?.. На таком и комар якутский не усядется, чтобы укусить!.. Ну, что я еще должен сказать губернатору? Говорите уж... Значит, - Худолей Николай... Он тоже гимназистом был?
- Гимназистом...
- Шутка ли с таким поручением ехать?.. В субботу у губернатора винт... Гм... До субботы еще два дня... Успею? Не экстренно?.. Не в двадцать четыре часа?
- Не знаю...
- Кто же знает? Я, что ли?.. Надо узнать... Конечно, предлог у меня есть... Не моего полка врач, но-о... Но я считаюсь начальником гарнизона... Сын врача моего гарнизона... Ну, пейте же чай свой... В субботу я у него винчу и... ввинчу... насчет Кольки... Он стрелять еще ни в кого не стрелял?.. Бомбами не занимался?
- Не-ет!.. Он же мальчишка!..
Еля сияла. Ей казалось теперь, что уже кончено: не сошлют Колю в Якутку, где на собаках... Ей захотелось как-нибудь поблагодарить полковника... И, глядя поверх его глаз на сияющий шар его головы, она вскочила быстро и сказала, счастливо запинаясь:
- Я вам так... так признательна!.. И все мы!..
- Погодите еще: "призна-тельна"!.. Вы думаете, с этим народом так просто? "Все мы"... Сколько же всех вас?
- У меня два брата еще, - старший и младший... Мама...
- А мама где хлопочет?
- Мама?.. Она не хлопочет...
И тут же поправилась:
- Она больна... И так на нее это действует скверно!
- Еще бы... гм... Я думаю!..
Полковник посмотрел на стенные часы, тоже старинные, в виде длинного ящика, и посмотрела Еля. Было уж семь без трех минут.
- До свиданья! - присела по-гимназически Еля.
Полковник подал ей руку и, задержав несколько ее пальцы в своей мягкой ладони, спросил вдруг оживленно:
- Это какая, какая у вас там, - говорили мне, но без фамилии, меч-та-ет стать ко-кот-кой?
- Это... не я! - вся похолодела Еля.
- Еще бы вы!.. Конечно, не вы!.. С таким носиком... А кто же?
- Не знаю, - прошептала Еля.
- Гм... Ко-кот-кой!.. Хороша!.. Так и бухнула в классе!.. Хо-хо-хо!.. Ко-кот-кой!..
И держал ее руку. Потом вдруг бросил:
- Ну, одевайтесь!.. Остыли.
И сам помог ей надеть кофточку, подал муфту.
- Вырвикишка! (Он выговаривал: "Вырвыкышка".) Проводи барышню!
И пока явился Вырвикишка, успел ей сказать еще:
- Так, значит, в воскресенье... в это же время, не раньше...
- Хорошо... До свиданья! - чуть слышно отозвалась Еля.
Но когда она сошла с крыльца на тротуар, то не шла, а быстро летела, едва касаясь асфальта высокими каблучками ботинок.
Даже и не у девочек (почти девушек) бывает иногда такая необыкновенная легкость, невесомость тела во время какой-нибудь удачи (положительно, сила притяжения земного весьма изменчивая сила!), но девочки в пятнадцать-шестнадцать лет, - иногда их точно отталкивает сама земля... и бывает задумчивость на лицах у тех, кто прожил уже долгую жизнь и глядит им вслед, невесомо идущим, почти летящим...
Оставшись один в своей большой столовой, полковник Ревашов раза четыре прошелся по ней, гулко звеня шпорами, потом вдруг крикнул:
- Вырвикишка!.. Отвори форточку!.. Надушатся, как... как... черт знает что!.. Терпеть не могу!
И все ходил и звякал шпорами, пока возился с тугою набухшей форточкой денщик. Потом, когда он вышел, прошелся около стула, на котором сидела Еля, увидел на полу около него что-то матово-блеснувшее, нагнулся, поднял, - это была тонкая шпилька, выпавшая из ее волос.
Он повертел ее в пальцах, согнул, опять бережно выпрямил, подошел к форточке, чтобы выкинуть ее на улицу, и, повернув опять к столу, раскрыл толстую книжечку - стрелковый устав - и бережно уложил в середину этого устава... Даже страницы зачем-то заметил: 86 - 87.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ОБЛАКО СЧАСТЬЯ
В воскресенье с утра в волнении большом была Еля и часто смотрела в зеркало.
Так как Вася чертил на завтра карту Северной Америки и сепией разрисовывал Кордильеры, то мелькнула было старая мысль навести себе интересные веснушки, но вовремя вспомнила, что до весны еще далеко. Зато усиленно занималась прической и меняла ее раз шесть; и когда Вася, окончив карту, вздумал было налететь бурей на сестру и ее взъерошить, так закричала на него, так, вскочивши на стул, решительно замахала перед собой тяжелой линейкой, что Вася бросил ее и ушел на улицу играть на тротуаре в "классы". Теперь как раз был сезон "классов", и везде были хитро расчерчены то мелом, то углем тротуары, и мальчишки шумно прыгали на одной ножке и загоняли в "классы" плоские черепки.
За обедом Еля сидела в "греческой" прическе, которая делала ее на целый год старше на вид. Да, в этой прическе, как на старых греческих вазах и камеях, она казалась семнадцатилетней, и за обедом именно семнадцатилетней (на год с лишком старше!) она и воображала себя. Она будто репетировала роль: сегодня вечером ей надо было казаться семнадцатилетней... Почему?.. Если бы ей задали этот вопрос, она бы ответила на него по-детски: "Так!" - и это было бы вполне искренне.
И за обедом она держалась несколько чинно и снисходительно и делала молчаливо-большие глаза, когда Вася клал локти на стол, ел с ножа и кривлялся... И к Маркизу она приглядывалась не как к брату, которого видела каждый день, а как совсем чужая и, главное, семнадцатилетняя. И находила, что он интересен, конечно, но очень манерен. И думала про себя эти слова так: "Ин-те-ре-сен, да, но ма-не-рен ужа-асно!.." и говорила то, что говорила, врастяжку и даже почему-то немного в нос... Ела мало.
- Ты чего же это не ешь? - спросила мать.
- Не хо-чет-ся мне...
- Почему это не хочется, скажи, пожалуйста?..
- Ах, ма-ма!.. Ну вот не хо-чет-ся, и все!..
И поводила при этом шеей и пожимала плечом, как поводят и пожимают девицы только в семнадцать лет.