Такая исторически возникшая смесь нового сознания и давних положений вдвойне чревата взрывом: молодые женщины — имея ныне равное образование и вполне осознавая свое положение — ожидают большего равенства и партнерства в профессиональной деятельности и в семье, однако эти ожидания наталкиваются на противоположные развития на рынке труда и в поведении мужчин. Мужчины же, напротив, изрядно наторели в риторике равноправия, не претворяя свои слова в дела. По обе стороны лед иллюзий истончился: при уравнивании предпосылок (в образовании и праве) положение мужчин и женщин становится все более неравным, все более осознанным и все менее легитимным. Противоречия междуженскими ожиданиями равноправия и неравноправной реальностью, между мужскими словесами об общности и цепляньем за прежние каноны обостряются и всем противоречивым многообразием своих будничных форм в частной и политической жизни определяют будущее развитие. Стало быть, мы — со всеми нашими противопоставлениями, противоречиями, шансами — стоим лишь на пороге высвобождения из «сословных» канонов пола. Сознание опередило обстоятельства. И едва ли можно заставить часы сознания идти вспять. Многое говорит о том, что конфликт будет долгим: противостояние полов определит грядущие годы. Этот тезис мы поясним прежде всего эмпирически, на основе данных касательно «всеобъемлющей многомерности» положения мужчин и женщин, а затем обоснуем теоретически.
Во всех промышленно развитых странах Запада отмечается рост числа разводов. Хотя в ФРГ — скажем, по сравнению с США — эти цифры не слишком высоки, в настоящее время и у нас распадается едва ли не каждый третий брак (в крупных городах едва ли не каждый второй, в мелких городах и на селе — примерно каждый четвертый), и данные показатели имеют тенденцию к увеличению. До 1984 года количество разводов более или менее уравновешивалось количеством повторных браков. Теперь же разведенные супруги все реже решаются вступить в новый брак. Это связано с общей тенденцией к уменьшению числа браков. Зато показатель разводов для пар, повторно вступивших в брак, возрастает так же, как показатель разводов для родителей с детьми. Соответственно густеют джунгли родительских взаимоотношений: мои, твои, наши дети и связанные с этим различные урегулирования, щекотливые ситуации и конфликтные зоны для всех участников.
Реальность скачкообразно возросшего числа «незарегистрированных браков» (вероятно) далеко превосходит данные официальной статистики браков и разводов. По оценкам, в ФРГ ныне живут в незарегистрированном браке примерно 1–1,5 млн человек. Но разводы в таких браках никакая статистика не учитывает. А ведь за истекшее десятилетие не просто во много раз увеличилась доля этой формы совместного проживания. Удивительна также и естественность, с какой общество полностью принимает теперь это «сожительство», которое еще в 60-е годы вызывало бурные споры и неприятие. Нынешнее квазиузаконивание внеправовых и вне-семейных форм совместного проживания, пожалуй, еще больше, чем сам феномен, свидетельствует о темпах трансформации.
Еще в 60-е годы семья, брак и профессия как соединение жизненных планов, положений и биографий были во многом обязательны. Теперь же по всем позициям выявились возможности и принуждения выбора. Уже нет ясности, вступает ли человек в брак и когда он это делает, живут ли люди вместе, не вступая в брак, или не живут вместе, состоя в браке, зачинают ли и воспитывают ребенка в семье или вне семьи, с тем, с кем вместе живут, или с тем, кого любят, но кто живет с другой женщиной, до или после профессиональной карьеры или в разгар ее. Как все это краткосрочно, долгосрочно или временно увязывается с принуждениями или амбициями обеспечения, карьеры, профессиональной деятельности всех участников. Подобные планы и договоренности в принципе расторжимы, а тем самым, что касается более или менее неравных нагрузок, которые в них содержатся, зависят от легитимации. Это можно истолковать как разъединение и расчленение элементов жизни и поведения, сосредоточенных (некогда) в семье и браке. В итоге становится все труднее сопрягать понятие и реальность. Единство и постоянство понятий «семья», «брак», «родители», «мать», «отец» и т. д. замалчивает и маскирует растущее многообразие положений и обстоятельств, которые за всем этим кроются (например, разведенные отцы, отцы отдельных детей, отцы-одиночки, внебрачные отцы, отцы-иностранцы, отчимы, отцы-безработные, отцы-«домохозяйки», отцы в совместно проживающих группах, отцы «по уик-эндам», отцы в семьях с работающими женами и т. д.; ср.: М. Кегпсп, 1986, 8. 44).
О направленности развития здесь свидетельствует состав домашнего хозяйства: все больше людей живут одни. В ФРГ доля домашних хозяйств из одного человека составляет ныне более четверти (30 %). В 1900 году приблизительно 44 % всех частных домашних хозяйств включали по 5 и более человек. В 1981-м соответствующая цифра составляла лишь около 9 %. Зато доля домашних хозяйств из двух человек возросла от 15%в 1900 году до 29 % в 1981-м. Уже в начале 80-х годов в ФРГ около 7,7 млн человек (примерно 12,5 % населения) жили одиноко, и эта цифра имела тенденцию к возрастанию. Впрочем, здесь речь лишь отчасти идет о лицах, соответствующих стереотипу «одиночки», т. е. о молодых неженатых и незамужних работающих людях; в большинстве, напротив, о людях пожилых, овдовевших, преимущественно женщинах.
Однако эти тенденции развития не следует истолковывать прямолинейно, в смысле растущей анархии и уклонения от прочных связей в отношениях между мужчинами и женщинами. Существует и противоположный тренд. Выросшему до трети числу разводов как-никак противостоят две трети нераспавшихся браков и семей (что бы ни скрывалось за этими цифрами). В пределах одного поколения — особенно у девушек — безусловно произошли заметные изменения в сексуальном поведении. Так, раньше только молодым мужчинам — опять-таки лишь неофициально и с фамильярным намеком — разрешалось накапливать сексуальный опыт. Ныне много больше половины всех девушек (61 %) открыто выступают за то, что для женщин важно накопить сексуальный опыт. Так или иначе, каждая вторая усматривает некую прелесть в том, чтобы иметь одновременно двух друзей. Но не стоит обманываться: свободное сексуальное поведение тоже строго нормировано. Молодые люди, даже ставя под сомнение существующие образцы брака и семьи как таковые, в большинстве не стремятся к жизни, свободной от прочных уз. По сей день на первом плане находится идеал стабильного партнерства и «практическая верность зачастую представляется совершенно естественной — только без официальных легитимации и принуждений государственного права и церковной морали». Стало быть, развитие носит двузначный характер. На набивший оскомину вопрос, принадлежат ли брак и семья уходящей эпохе, можно со всей серьезностью ответить: и да, и нет.
Юридическое равноправие женщины закреплено в Конституции Федеративной Республики Германии. Однако существенные неравенства в правовом статусе были устранены лишь в 1977 году с принятием нового кодекса брачного и семейного права. Никакие правовые нормы, диктующие разное обхождение с мужчиной и женщиной, на бумаге теперь не действуют. Женщинам предоставлена возможность сохранять девичью фамилию. Ответственность женщины за работу по уходу за домом и семьей, закрепленная до тех пор законодательно, отменена, и теперь решение о ведении хозяйства принимают сами супруги. Точно также они оба вправе иметь самостоятельный заработок. Родительские заботы о детях возложены на отца и мать, которые в случае разногласий — так сказано в законе — «должны попытаться прийти к единому мнению».
Наряду с этим широким правовым уравниванием мужчин и женщин крупнейшим событием в развитии ФРГ является поистине революционное выравнивание возможностей получить образование (об этом и о развитии профессиональной занятости женщин см. с. 116 наст. изд.): еще в начале 60-х годов ущемление интересов девушек в сфере образования было очевидным (как ни удивительно, в средних слоях населения оно было значительно больше, чем во всех остальных). В 1983 году девушки даже опередили юношей по некоторым позициям (например, больше девушек, чем юношей, стремятся закончить гимназию и получить аттестат зрелости; а среди выпускников основной школы преобладают юноши). Хотя наблюдаются и обратные тенденции. Так, сопоставление данных о профессиональном образовании по-прежнему демонстрирует большой разрыв (к началу 80-х годов 40 % работающих женщин и только 21 % мужчин не заканчивают профессиональных учебных заведений). У абитуриенток готовность учиться за последние 10 лет также снизилась с 80 % до 63 % (у абитуриентов — с 90 % до 73 %). Как и прежде, в определенных специальностях преобладают студентки (более 70 % выбирают философские, лингвистические и педагогические дисциплины), преимущественно женщины становятся также и учителями школ «нижних» ступеней.
Тем не менее — в сравнении с исходным положением вещей не будет преувеличением говорить о феминизации образования в 60–70-е годы. Но за этой образовательной революцией не последовало революции на рынке труда и в системе занятости. Напротив, двери, открывшиеся в сфере образования, «на рынке занятости и; труда… вновь захлопываются». Незначительному приросту девушек в «мужских профессиях» противостоит массовое вытеснение девушек во всех прочих сферах. «Интеграция женщины в профессию», которой требовали (и которую поощряли) в 70-е годы, упорно следует «сословно-половой закономерности» обратной иерархии: чем «более центральной» для общества принято считать ту или иную сферу, чем «больше власти» имеет та или иная группа, тем меньше там представлены женщины; и наоборот: чем «периферийнее» таили иная группа, тем больше вероятность, что в этой сфере женщины добились возможностей занятости. Об этом свидетельствуют соответствующие данные по всем областям — политике, экономике, высшей школе, средствам массовой информации (СМИ) и т. д.
В политике женщины на ведущих ролях по сей день составляют исключение. С одной стороны, начиная с 1970 года представительство женщин в политических органах, которые полномочны принимать решения, постоянно увеличивалось; с другой стороны, по мере приближения к высшим эшелонам власти доля их сокращается. В партийных органах женщин явно стало гораздо больше (14 % в 1970 году и в среднем 20,5 % в 1982-м). Причем особенно велико их влияние среди «зеленых» (до 50 %). В парламентах доля женщин растет сверху вниз; на коммунальном уровне она наиболее высока (в земельных парламентах доля женщин колеблется между 6 и 15 %; в общинных и городских парламентах — между 9,2 и 16,1 %). В экономике лишь 2,7 % должностей с распорядительными полномочиями заняты женщинами, а это крайне мало, тогда как доля женщин в менее влиятельных отделах предприятий (например, в отделах найма и увольнения) несколько выше. В юстиции ситуация примерно такова же, если говорить о среднем должностном уровне. Доля женщин здесь значительно выше (1977 год: около 11 % судей, 10 % прокуроров, 7 % адвокатов). Но в федеральных судах, т. е. «там, где принимаются решения, определяющие принципы применения права, где стрелки юстиции устанавливаются на десятилетия вперед, женщинам (почти) нет места». В высшей школена вершине должностной пирамиды — на профессорских должностях категории С — женщины по-прежнему являются исключением (в 1980 году общее число мест составляло 9431, но лишь 239 из них занимали женщины), причем сверху вниз их доля неуклонно возрастает (в категории С, их уже вдвое больше и во много раз больше на негарантированных должностях вспомогательных научных кадров среднего звена — особенно в «факультативных дисциплинах»). Та же картина обнаруживается и в средствах массовой информации: чем выше уровень, тем меньше женщин-руководителей. На телевидении женщины работают преимущественно на «среднем уровне» и в «пестрых» развлекательных программах — но их много меньше в «важных» политических и экономических программах и почти нет в Совете по радиовещанию. Доля женщин, которые занимали ведущие позиции на радиостанциях, объединенных в Комитете общественно-правовых учреждений, составляла в 1978 году 3 %.
Это не затрагивает молодых женщин, выполняющих квалифицированную работу по специальности. Молодые женщины имеют хорошую профессиональную подготовку и по сравнению со своими матерями (а отчасти и с отцами) нередко занимают более высокую ступень (см. с. 115 наст. изд.). Впрочем, и здесь покой обманчив. Во многих сферах профессиональной деятельности женщины захватили «тонущие корабли». Типично женскими часто являются специальности, будущее которых весьма шатко: секретарши, продавщицы, учителя, квалифицированные работницы промышленных предприятий. Именно там, где работают преимущественно женщины, особенно интенсивно проводится рационализация, или, по выражению социологов, существуют «значительные резервы для рационализации». Особенно это характерно для промышленного труда. Большинство «женских» рабочих мест — в электроиндустрии, в пищевой и вкусовой промышленности, в швейной и текстильной индустрии — существует отчасти благодаря «ограничению механизации», отчасти благодаря «пробелам в механизации» или «остаточным работам» в высокомеханизированных и частично механизированных производственных системах, и в будущем они, вероятно, исчезнут, сметенные волной микроэлектронной рационализации.
Такое вытеснение женщин из сферы занятости уже отражается в увеличении безработицы. Доля женщин среди зарегистрированных безработных в последние годы постоянно превышает долю мужчин и имеет тенденцию к росту. В 1950 году число безработных среди женщин составляло 5,1 % (среди мужчин — 2,6 %); в 1982-м оно возросло до 8,6 % (среди мужчин — 6,8 %). После 1983 года из более чем 2,5 млн безработных в ФРГ — при на треть меньшей занятости, чем среди мужчин, — женщины составляют половину. Безработица среди выпускников университетов в 1980–1982 годах увеличилась у мужчин на 14 %, у женщин — на 39 %. И это не считая в решениях. Самостоятельная женщина, знающая, чего она хочет, — вот кто им нужен. Эта новая самостоятельность предполагает, что женщина сама и со всей ответственностью улаживает свои дела (и дела других членов семьи), а тем самым раскрепощает мужчину…
«Игра в эмансипацию даже приносит мужчинам большой выигрыш. Проблемы с эмансипацией возникают у мужчин, когда „самостоятельность“ женщины грозит обернуться и против них, когда к ним предъявляются требования и когда женщина отстаивает свои интересы»
Первые исследования, посвященные исчезающе малому меньшинству мужчин, которые осуществили ролевой обмен и стали новыми отцами и домохозяйками, дополняют эту картину. По их собственным отзывам, данное решение является лишь условно добровольным. Они
«уступили желанию или требованию партнерши продолжить ее профессиональную деятельность. В отдельных случаях это было даже условием беременности»
Примечательно, что мужчины, на деле выполняющие работу по дому, более не разделяют давних мужских убеждений, что эта работа способствует самораскрытию личности.
«Важнейший жизненный опыт мужчин-домохозяек — изоляция (т. е. недостаток социальных контактов) и неудовлетворенность, вызываемые работой по дому, которая ощущается как однообразная рутина»
Мужчины-домохозяйки страдают от синдрома женщин-домохозяек: от незримости сделанной работы, от отсутствия признания и самосознания. Как говорит один из них:
«.. хуже всего домашняя уборка, это самое неприятное, даже по-настоящему отвратительное… И понимаешь это, только когда занимаешься уборкой изо дня в день, когда, скажем, в пятницу дочиста выскреб какой-то угол, а ровно через неделю там опять такая же грязища. Занятие и вправду едва ли не унизительное, если не сказать отупляющее… Прямо как поединок с ветряными мельницами»
Приобретая такой опыт, даже мужчины, сознательно променявшие «отчужденный профессиональный труд» на работу по дому, пересматривают свое отношение к работе по найму, признают ее значимость для самоутверждения перед собой и перед другими и стремятся найти работу хотя бы с неполным рабочим днем (8. 8, 43).
Этот ролевой обмен до сих пор не получил достойного признания в обществе, ведь окружающие хвалят таких мужчин, но при том осуждают их жен, попрекая их в забвении материнского долга (5.16).
В целом можно сказать: с обеих сторон за фасадами идеала партнерства накапливаются противоречия. Есть успехи, есть и поражения — смотря как поглядеть. Начнем с женщин. Безусловно, в главных аспектах жизни молодых женщин — по сравнению с поколением их матерей — открылись новые возможности: в сфере права, образования и сексуальности, а также в профессиональной сфере. Взгляд на нынешнее и вероятное перспективное развитие, однако, показывает, что эти возможности лишены каких бы то ни было социальных гарантий. Тенденции развития профессиональной деятельности и сословная закрытость мужского мира в политике, экономике и т. д. позволяют предположить, что все прежние конфликты — это еще гармония и что истинный конфликт ждет нас впереди.
Исходная ситуация и перспектива связаны при этом множеством амбивалентностей. При сравнении поколений женщины выглядят в целом неплохо (улучшилось образование, в принципе улучшились и профессиональные шансы). В то же время их собственные мужья, приблизительно равно образованные, профессионально их опережают, и над ними по-прежнему висит приговор к «пожизненной работе по дому». Заинтересованности женщин в самостоятельных экономических гарантиях и интеграции в индивидуализирующую профессиональную деятельность, однако же, и теперь противостоит заинтересованность в партнерстве и материнстве, причем как раз и у тех женщин, которые знают, что именно это означает для их профессиональных шансов и экономической зависимости от мужа. Метания между «своей жизнью» и «жизнью ради других» при новом осознании показывают нерешительность процесса женской индивидуализации. Впрочем, «дух равенства» больше невозможно упрятать в бутылку. Предоставив женщинам возможность получить образование и тем изощрить свою зоркость, мужчины одновременно делали ставку на то, что женщины и впредь будут принимать как должное шитые белыми нитками мужские «оправдания» полового разделения ролей в семье, профессии и политике, а эта стратегия — с мужской же позиции — оказалась чрезвычайно близорукой и наивной.
За последние 10 лет в лагере мужчин тоже кое-что сдвинулось с мертвой точки. Старое клише «сурового мужчины» более не соответствует действительности. Большинство мужчин тоже хочет проявлять чувства и слабости. Им уже не кажется неловкостью, если мужчина плачет. Мало-помалу вырабатывается и новое отношение к сексуальности. Сексуальность они
«рассматривают уже не как изолированный инстинкт, а как естественный компонент их личности и считаются с партнершей»
Тем не менее мужчины находятся в ином полов решениях. Самостоятельная женщина, знающая, чего она хочет, — вот кто им нужен. Эта новая самостоятельность предполагает, что женщина сама и со всей ответственностью улаживает свои дела (и дела других членов семьи), а тем самым раскрепощает мужчину…
«Игра в эмансипацию даже приносит мужчинам большой выигрыш. Проблемы с эмансипацией возникают у мужчин, когда „самостоятельность“ женщины грозит обернуться и против них, когда к ним предъявляются требования и когда женщина отстаивает свои интересы»
Первые исследования, посвященные исчезающе малому меньшинству мужчин, которые осуществили ролевой обмен и стали новыми отцами и домохозяйками, дополняют эту картину. По их собственным отзывам, данное решение является лишь условно добровольным. Они
«уступили желанию или требованию партнерши продолжить ее профессиональную деятельность. В отдельных случаях это было даже условием беременности»
Примечательно, что мужчины, на деле выполняющие работу по дому, более не разделяют давних мужских убеждений, что эта работа способствует самораскрытию личности.
«Важнейший жизненный опыт мужчин-домохозяек — изоляция (т. е. недостаток социальных контактов) и неудовлетворенность, вызываемые работой по дому, которая ощущается как однообразная рутина».
Мужчины-домохозяйки страдают от синдрома ощущения домохозяек: от незримости сделанной работы, от отсутствия признания и самосознания. Как говорит один из них:
«…хуже всего домашняя уборка, это самое неприятное, даже по-настоящему отвратительное… И понимаешь это, только когда занимаешься уборкой изо дня в день, когда, скажем, в пятницу дочиста выскреб какой-то угол, а ровно через неделю там опять такая же грязища. Занятие и вправду едва ли не унизительное, если не сказать отупляющее… Прямо как поединок с ветряными мельницами»
Приобретая такой опыт, даже мужчины, сознательно променявшие «отчужденный профессиональный труд» на работу по дому, пересматривают свое отношение к работе по найму, признают ее значимость для самоутверждения перед собой и перед другими и стремятся найти работу хотя бы с неполным рабочим днем (8. 8, 43). Этот ролевой обмен до сих пор не получил достойного признания в обществе, ведь окружающие хвалят таких мужчин, но при том осуждают их жен, попрекая их в забвении материнского долга (8. 16).
В целом можно сказать: с обеих сторон за фасадами идеала партнерства накапливаются противоречия. Есть успехи, есть и поражения — смотря как поглядеть. Начнем с женщин. Безусловно, в главных аспектах жизни молодых женщин — по сравнению с поколением их матерей — открылись новые возможности: в сфере права, образования и сексуальности, а также в профессиональной сфере. Взгляд на нынешнее и вероятное перспективное развитие, однако, показывает, что эти возможности лишены каких бы то ни было социальных гарантий. Тенденции развития профессиональной деятельности и сословная закрытость мужского мира в политике, экономике и т. д. позволяют предположить, что все прежние конфликты — это еще гармония и что истинный конфликт ждет нас впереди.
Исходная ситуация и перспектива связаны при этом множеством амбивалентностей. При сравнении поколений женщины выглядят в целом неплохо (улучшилось образование, в принципе улучшились и профессиональные шансы). В то же время их собственные мужья, приблизительно равно образованные, профессионально их опережают, и над ними по-прежнему висит приговор к «пожизненной работе по дому». Заинтересованности женщин в самостоятельных экономических гарантиях и интеграции в индивидуализирующую профессиональную деятельность, однако же, и теперь противостоит заинтересованность в партнерстве и материнстве, причем как раз и у тех женщин, которые знают, что именно это означает для их профессиональных шансов и экономической зависимости от мужа. Метания между «своей жизнью» и «жизнью ради других» при новом осознании показывают нерешительность процесса женской индивидуализации. Впрочем, «дух равенства» больше невозможно упрятать в бутылку. Предоставив женщинам возможность получить образование и тем изощрить свою зоркость, мужчины одновременно делали ставку на то, что женщины и впредь будут принимать как должное шитые белыми нитками мужские «оправдания» полового разделения ролей в семье, профессии и политике, а эта стратегия — с мужской же позиции — оказалась чрезвычайно близорукой и наивной.
За последние 10 лет в лагере мужчин тоже кое-что сдвинулось с мертвой точки. Старое клише «сурового мужчины» более не соответствует действительности. Большинство мужчин тоже хочет проявлять чувства и слабости. Им уже не кажется неловкостью, если мужчина плачет. Мало-помалу вырабатывается и новое отношение к сексуальности. Сексуальность они «рассматривают уже не как изолированный инстинкт, а как естественный компонент их личности и считаются с партнершей» (8.139). Тем не менее мужчины находятся в ином положении, чем женщины. Слово «равноправие» имеет для них другой смысл. Если для женщин оно означает больше образования, лучшие профессиональные шансы, меньше работы по дому, то мух-чины вкладывают в него комплементарный смысл: больше конкуренции, отказ от карьеры, больше работы по дому. Подавляющее большинство мужчин по-прежнему воображает, что пирог можно съесть дважды. Они полагают, что равноправие мужчины и женщины и сохранение давнего разделения труда (особенно в их собственном случае) вполне соединимы. Руководствуясь испытанным правилом: где грозит равноправие, зови на помощь природу, — они упорно не желают видеть противоречий между своими словами и делами, обманывая себя биологическими объяснениями господствующих неравенств. Из способности женщины к деторождению выводится ее ответственность за ребенка, домашнюю работу, семью, а стало быть, и отказ от профессиональной деятельности и профессиональная субординация.
При этом возникающие конфликты особенно больно задевают именно мужчин. Согласно традиционному мужскому стереотипу распределения ролей по признаку пола, «успех» мужчины в значительной степени связан с успехом экономическим, профессиональным. Лишь твердый доход позволяет ему претворить в жизнь идеал мужчины — «доброго кормильца», «заботливого супруга и отца семейства». В этом смысле с экономически измеримым успехом связано и параллельное длительное удовлетворение сексуальных потребностей. В инверсии это означает также, что для достижения таких целей и исполнения таких ожиданий мужчина должен «выкладываться» на работе, интериоризировать карьерные принуждения, т. е. попросту «эксплуатировать» сам себя. Из данной структуры «мужской работоспособности», с одной стороны, следует, что дисциплинарные стратегии предприятий основываются, так сказать, на «кнуте и прянике». Человек, которому необходимо кормить жену и двоих детей, делает все, что ему говорят. С другой же стороны, такое расходование мужской рабочей силы невозможно без «гармоничного домашнего очага», за который отвечает женщина. Исполнение роли «работника-профессионала», стало быть, делает мужчин чрезвычайно несамостоятельными эмоционально. Они сами приковывают себя к разделению труда, при котором делегируют женщине существенные стороны своего «я» и своих способностей к общению с самими собой. Параллельно растет принуждение гармонизировать все проблемы межполовых взаимоотношений. Мужчины развивают завидную способность не замечать возникающие конфликты. В той же мере они реагируют очень болезненно, если их частично или полностью лишают того эмоционального обмена, который в их понимании присущ супружеской общности. Если отношения с женой не гармоничны, а конфликтны, мужчины страдают вдвойне, потому что помимо эмоциональных лишений на них наваливаются беспомощность и непонимание.
Но проблемы и конфликты между мужчинами и женщинами суть не только то, чем они представляются на первый взгляд, — а именно проблемы и конфликты между мужчинами и женщинами. В них, в частной сфере, дробится также и некая общественная структура. Частный, казалось бы, «конфликт отношений» имеет обобщенную, социально-теоретическую сторону, которую мы тезисно сформулируем ниже. (1) Распределение ролей по признакам пола есть основа индустриального общества, а вовсе не какой-то традиционный пережиток, от которого ничего не стоит отказаться. Без разделения ролей на мужскую и женскую не было бы традиционной малой семьи. А без малой семьи не было бы индустриального общества с его схемой работы и жизни. Облик буржуазного индустриального общества базируется на неполной, точнее половинной, продаже человеческой работоспособности. Полная продажа и семья в традиционных формах и ролевых распределениях взаимоисключают друг друга. С одной стороны, работа по найму имеет предпосылкой работу по дому, а производство товарной продукции — формы и ролевые распределения малой семьи. Индустриальное общество в этом смысле зависимо от неравного положения мужчин и женщин. С другой стороны, это неравенство противоречит принципам модерна и в континууме процессов модернизации становится проблематичным и конфликтным. Но тем самым в ходе реального уравноправливания мужчин и женщин ставятся под вопрос основы семьи (брак, сексуальность, родительские обязанности). Иными словами, на этапе модернизации, начавшемся после второй мировой войны, осуществление и упразднение индустриального рыночного общества совпадают. Универсализм рынка не знает также и собственных, им самим установленных запретных зон и подрывает закрепленность женщин в их промышленно созданной «сословной судьбе» с ее предназначением к работе по дому и уходу за мужем и семьей. В результате биографическая согласованность производства и воспроизводства, а также распределение труда и стандарты в семье теряют прочность, становятся заметны пробелы в социальном обеспечении женщин и т. д. В теперешних конфликтах между женщинами и мужчинами с необходимостью проявляются спроецированные в приватную сферу противоречия индустриального общества, которое в общей модернизации и общей индивидуализации упраздняет основы их совместной жизни, одновременно модернизированные и сословные. (2) Динамика индивидуализации, вырвавшая людей из классовых культур, не останавливается и на пороге семьи. Сила, которая самим людям непонятна и квинтэссенцией которой они же сами и являются — при том, что она завладевает ими как бы извне, — эта сила вырывает их из рамок пола, из его сословных атрибутов и заданностей или по меньшей мере приводит в смятение. Закон, который обрушивается на них, гласит: «я» — это «я», а затем: я — женщина. «Я» — это «я», а затем: я — мужчина. И на этом расстоянии между «я» и требованием быть женщиной, между «я» и требованием быть мужчиной зияют целые миры. Причем процесс индивидуализации в отношениях между полами имеет абсолютно встречные последствия: с одной стороны, мужчины и женщины в поисках «собственной жизни» высвобождаются из традиционных форм и ролевых распределений. С другой стороны, истончившиеся социальные связи толкают людей к поискам партнера, к поискам счастья вдвоем. Потребность в разделенной задушевности, заявленная идеалом брака и партнерства, вовсе не изначальна. Она растет вместе с утратами, которые приносит индивидуализация, ибо утраты суть обратная сторона возможностей. В итоге прямой путь из брака и семьи — большей частью рано, а не поздно — ведет опять туда же, и наоборот. По ту сторону фрустрации или удовольствия для обоих полов неизменно находится та же фрустрация и то же удовольствие, их противостояние, наложение, подчинение, соседство, отсутствие, союз — или все сразу.
(3) Во всех формах совместной жизни женщин и мужчин (до брака, в браке, наряду с ним и после) проступают конфликты эпохи, всегда являющие там свое приватное, частное лицо. Но семья — только место, а не причина происходящего. Подмостки можно менять. Пьеса, которую играют, остается все та же. Взаимоотношения полов в их многогранности — работа, родительские функции, любовь, профессия, политика, самораскрытие и самореализация вместе с другим и наперекор другому — зашатались. Возможности выбора, возникающие в брачных (и небрачных) отношениях (например, центробежная профессиональная мобильность супругов, распределение домашнего труда и ухода за детьми, способ предохранения от зачатия, сексуальность), служат детонатором для осознания конфликтов. Принимая решения, женщины и мужчины осознают различные для них и антагонистические последствия и риски, а тем самым антагонизмы своих положений. Так, например, вместе с вопросом об ответственности за детей решается и вопрос о профессиональной карьере супругов, а значит, и об их теперешней и будущей экономической зависимости и независимости со всеми вытекающими отсюда последствиями, опять-таки различными для мужчин и для женщин. Такие возможности решения имеют личную и институциональную сторону. Иными словами, отсутствие институциональных решений (например, отсутствие детских садов и скользящий рабочий график, недостаточное социальное обеспечение) во много раз усиливает частные конфликты, и наоборот, институциональные меры снимают частные «трения» между полами. Вот почему частные и политические стратегии разрешения конфликтов надлежит рассматривать в их взаимосвязи.
На этих трех главных тезисах — «сословном характере» индустриального общества, тенденции индивидуализации в жизненных обстоятельствах женщин и мужчин, а также конфликтных ситуациях, осознаваемых через возможности и принуждения выбора, — мы подробно остановимся ниже.
Особенности антагонизмов в жизненных обстоятельствах мужчин и женщин можно определить теоретически в сопоставлении с положением классов. Классовые противоречия резко вспыхнули в XIX веке из-за материального обнищания широких масс рабочих и разыгрывались открыто, публично. Противоречия между полами, возникающие по мере детрадиционализации семьи, разыгрываются в первую очередь между двумя людьми, на кухне, в постели, в детской. Их шумовой фон и характерные признаки — вечные споры о взаимоотношениях или молчаливая враждебность в браке, бегство в одиночество и из одиночества, потеря уверенности в супруге, которого вдруг перестаешь понимать, мучительная боль развода, обожание детей, борьба за толику собственной жизни, которую нужно с боем вырвать у партнера и все же с ним разделить, выискивание тирании в будничных пустяках, тирании, которая, по сути, ты сам. Назвать это можно как угодно — «окопная война полов», «уход в субъективное», «эпоха нарциссизма». Но именно так общественная форма — сословный каркас индустриального общества — разбивается в сфере частного.
Возникающие вместе с индустриальной системой классовые противоречия, так сказать, «имманентно современны», укоренены в самом индустриальном способе производства. Антагонизмы между полами не вписываются в схему современных классовых противоречий, но и не являются простым пережитком традиций. Они представляют собой нечто третье. Как и противоречия между капиталом и трудом, они также суть продукт и основа индустриальной системы, в том смысле, что работа по найму предполагает работу по дому и что сферы и формы производства и семьи в XIX веке разделяются и создаются. Возникающие таким образом статусы мужчин и женщин основываются одновременно по рождению. В этом плане они — странный гибрид «современных сословий». Именно на них строится в условиях модерна сословная иерархия индустриального общества. Свою взрывоопасность и конфликтную логику они черпают из антагонизма между модерном и контрмодерном внутри индустриального общества. Проявляются сословно-половые распределения ролей и антагонизмы соответственно не на ранней стадии индустриальной модернизации, как противоречия классовые, а на поздней ее стадии, т. е. там, где социальные классы уже утратили свою традиционность и модерн уже не останавливается перед дверьми и формами семьи, родительства, работы по дому.
В XIX веке в ходе становления индустриального общества складываются формы малой семьи, которые ныне опять-таки детрадиционализируются. Работа по уходу за семьей и производство подчинены антагонистическим организационным принципам (ср.: М. Кетсп, 1986). Если на производстве действуют правила и власть рынка, то в семье имеет место безвозмездное выполнение повседневной работы, воспринимаемое как нечто совершенно естественное. Договорной форме отношений противостоит коллективная общность брака и семьи. Индивидуальная конкуренция и мобильность, требуемые в сфере производства, в семье наталкиваются на в корне противоположное требование: самопожертвование ради другого, растворение в проекте коллективной семейной общности. В облике семейного вопроизводства и рынкозависимого производства, таким образом, в системе индустриального общества неразрывно соединены две эпохи с антагонистическими организационными принципами — модерн и современный контрмодерн, которые дополняют друг друга, обусловливают и противоречат друг другу.
Столь же эпохально различны и жизненные обстоятельства, создаваемые и назначаемые ввиду разделения семьи и производства. Существует, стало быть, не только система социального неравенства, укорененная в производстве: различия в оплате, профессиях, отношении к средствам производства и т. д. Существует еще и система неравенств, идущая вразрез с первой и охватывающая эпохальные различия между «семейным положением» в его относительном равенстве и многообразием производственных обстоятельств. Производственные работы обеспечиваются через посредство рынка труда и выполняются за деньги. Беря на себя такие работы, люди — при всей включенности в зависимый труд — становятся «сомообеспечивателями», а значит, носителями процессов мобильности, соответствующего планирования и т. д. Безвозмездная работа в семье назначается в силу брака, как этакое естественное приданое. Взятие ее на себя означает принципиальную несамостоятельность обеспечения. Тот, кто берет ее на себя — а мы знаем, кто это, — ведет хозяйство на деньги из «вторых рук» и остается прикован к браку как звену, связывающему с самообеспечением. Распределение таких работ — и в этом заключена феодальная основа индустриального общества — изъято из сферы решений. Они назначены по рождению и полу. В принципе и в индустриальном обществе судьба уготована человеку с колыбели: пожизненная работа по дому или бытие, связанное с рынком труда. Эти сословные «судьбы полов» смягчаются, упраздняются, обостряются или маскируются любовью, также на них возложенной. Любовь делает человека слепым. А поскольку при всех горестях любовь кажется вдобавок и выходом из бед, которые сама же и творит, существующего неравенства как бы и быть не может. Но оно есть, и оттого любовь блекнет и остывает.
Стало быть, то, что выглядит как «кошмар задушевности» и вызывает нарекания, на самом деле — с позиций социальной теории и истории — суть противоречия модерна, располовиненного в самой основе индустриального общества, которое всегда делило неделимые принципы современности — индивидуальную свободу и равенство вне ограничения по рождению — и уже в силу рождения предоставляло их одному полу, а у другого их отнимало. Индустриальное общество никогда не могло и не может быть только индустриальным обществом, оно всегда наполовину индустриально, а наполовину сословно, и его сословная сторона отнюдь не пережиток традиций, а индустриально-общественный продукт и фундамент, встроенный в институциональную схему труда и жизни.
После второй мировой войны в государстве всеобщего благоденствия модернизация происходит двояко: с одной стороны, требования рынкозависимой нормальной биографии распространяются и на женские жизненные обстоятельства. В принципе тут не происходит ничего нового, это лишь приложение принципов развитых рыночных обществ, перекрывающее линию раздела полов. Однако, с другой стороны, таким путем создаются совершенно новые ситуации внутри семьи и в отношениях между мужчинами и женщинами вообще, более того, размываются сословные основы жизни индустриального общества. По мере развития индустриального рыночного общества помимо специфически полового его располовинивания давным-давно идет упразднение его семейной морали, судеб полов, табуированности брака, родительства и сексуальности, имеет место даже новое воссоединение работы домашней и наемной.
Здание индустриально-общественной сословной иерархии составлено из многих элементов: раздела рабочих сфер семьи и производства и их антагоничной организации, назначения соответствующих жизненных обстоятельств в силу рождения, маскировки совокупной ситуации посулами нежности и любви (как средства против одиночества), брака, родительства. В ретроспективе возвести это здание было необходимо, наперекор всем сопротивлениям. Итак, до сих пор модернизацию рассматривали слишком однобоко. А у нее два лица. Параллельно с возникновением индустриального общества в XIX веке создавался модернизированный сословно-половой порядок. В этом смысле модернизация в XIX веке идет наряду с контрмодернизацией. Устанавливаются, оправдываются и объявляются вечными эпохальные различия и антагонизмы производства и семьи. Союз мужской философии, религии и науки увязывает все это — надо, так надо! — с «сущностью» женщины и «сущностью» мужчины.
Модернизация, стало быть, не только ликвидирует феодальные отношения аграрного общества, но и создает новые, а ныне начинает ликвидировать и их тоже. В разных рамочных условиях XIX века и конца XX века одна и та же модернизация имеет противоположные последствия: тогда — разделение работы по дому и по найму, ныне — борьбу за новые формы их воссоединения; тогда — включение женщин в обеспечение брака, ныне — их стремление на рынок труда; тогда — реализацию мужского и женского ролевого стереотипа, ныне — высвобождение людей из сословных заданностей пола.