Вошедши в деятельные сношения с иноплеменниками, греки и римляне заимствовали от них различные вещи, каждый сообразно со свойствами своей духовной природы. Объединяющая мысль первых в позднейшую эпоху создала
в Александрии из смешения философских систем Греции с теологическими воззрениями Востока особую философскую систему (неоплатонизм), которая как бы должна была дать общее миросозерцание всем народам, входившим в круг эллинского влияния. С своей стороны, римляне из знакомства с обычаями покоренных ими народов создали так называемое общенародное право (Jus gentium), которое должно было объединить в юридическом отношении все народы, вошедшие в состав Римской империи. Греции не удалось, подобно Риму, подчинить себе политически другие земли, и эллинизация Востока совершалась, главным образом, в силу превосходства греческой цивилизации над восточной, тогда как Рим утверждал свое господство силою меча и практичностью своих законов, и романизация Запада была результатом политического подчинения Риму и умения римлян связывать интересы побежденных с интересами победителей. Следовательно, по отношению к другим народам грек был наставник и просветитель, римлянин господин и организатор.
Различие греческого и римского наследства
Вот почему так неодинаково и само наследство, оставленное нам обоими классическими народами: в искусстве, в поэзии, в науке, в философии новые народы - ученики греков, и Европа особенно двинулась вперед в эпоху Возрождения, когда люди, изучавшие классическую древность, заметили недостаточность одних латинских ее источников и обратились к греческим писателям, как к главным носителям древней образованности. Наоборот, в политике и в науке права новые народы - ученики римлян, так что до сих пор еще одним из важнейших предметов юридического преподавания по старой традиции все еще является римское право. Все остальное в Риме развилось после знакомства с греками и под влиянием этого знакомства, но право там было самобытным, оно зародилось и развилось на национальной почве еще до начала греческого влияния: когда стало действовать последнее, в Риме уже были положены прочные
основы для дальнейшего правового развития. Поэтому и в той объединяющей разные народы работе, которую совершили классические народы, роль их была неодинакова: эллинизация Востока, проникновение эллинским элементом римской культуры были распространением образованности, уничтожением старого различия между культурным человеком и варваром, тогда как романизация Запада и распространение римского владычества на множество стран древнего мира вели, в конце концов, к уничтожению юридического различия между отдельными нациями, к превращению всевозможных перегринов в римских граждан, равноправных членов одного большого отечества. Характерным фактом является то, что самый видный деятель зарождавшегося христианства, апостол Павел, родом иудей, был эллином по своему образованию и римским гражданином по своему общественному положению.
И на склоне дней своих, т. е. в конце античного мира, греки и римляне остались верны своему характеру, и в эпоху распространения христианства каждый из этих двух народов отнесся к новой религии по-своему. Сначала христианство было встречено ими, как известно, очень враждебно, и языческое общество вступило с ним в борьбу, продолжавшуюся более трех веков, но мотивы этой вражды были у греков одни, а у римлян - другие. Эллин, гордый своей образованностью, видел в новом учении прежде всего нечто опасное именно для этой образованности. Главными защитниками падающего язычества в греческой половине империи были риторы и философы, и последним императором, вступившим в борьбу с христианством, был Юлиан, который был, прежде всего, философ, поклонник чистого эллинизма. Причина вражды к христианству у римлянина была несколько иная: он чуял с этой стороны беду для своего государства; он видел в зарождавшейся церкви опасную в политическом отношении организацию; он враждебно относился к учению, не хотевшему признавать его законов, - и главными противниками христианства со стороны римлян были императоры и жрецы, ревниво оберегавшие свою власть и свое влияние на общество. Словом, там, где теоретик грек видел
заблуждение, практический римлянин усматривал политический вред. Когда, далее, христианство мало-помалу одержало победу и сделалось господствующею религиею империи, а из греков и римлян вышло великое множество церковных писателей, христианских философов и деятелей, как ни глубок был переворот, заключавшийся в победе христианства над язычеством, все-таки старые особенности характера обоих народов в языческую эпоху проявились и в деятельности их потомков. В восточной половине империи, где господствовал эллинский элемент, главным образом и происходила теоретическая разработка догматов новой религии, выработка христианской отвлеченной философии: отношение троичности ипостасей к единству Божества, отношение божеского существа к человеческому или божеской воли к человеческой в Иисусе Христе и т. д. - таковы были главные вопросы, которые поставил себе греческий ум. Из-за различного понимания этих вопросов происходила горячая полемика, возникали разные ереси ариан, монофизитов, монофелитов и т. д., и все великие соборы, решавшие догматические вопросы христианства, собирались на востоке империи. Поэтому богословская литература греков очень рано приняла обширные размеры, и во время спора, приведшего к разделению вселенской церкви, западное духовенство упрекало восточное в том, что нигде не было столько ересей, как среди греков. Таким образом, и по отношению к христианству греческий ум остался верен самому себе: это ум мыслителя, философа, теоретика, который любит отвлеченное знание ради чистой истины и которому нравится строить системы ради выработки общих взглядов и стройного миросозерцания. И римский гений остался также верен себе: западная половина империи мало принимала участия в теологических спорах восточной, но здесь зато разрешались вопросы более практические, вырабатывались церковная мораль и дисциплина, определялось отношение церкви к государству, а когда явилась потребность кодифицировать церковные законы, римское же право послужило образцом и для этой кодификации (jus canonicum). Интересно также и то, что созерцательное монашество появилось впервые на
востоке империи; в западной же половине его встретили сначала крайне враждебно, и само оно приняло здесь более практический характер: монахи, как известно, сделались здесь пионерами цивилизации у германских варваров и колонизаторами мало заселенных местностей.
Так проходят основные черты характера классических народов через всю их историю. Этими чертами определяется и их всемирно-историческая роль как объединителей Древнего мира под господством одной образованности и под властью одного законодательства, и их роль как наставников новой Европы в художествах, науке, философии, праве и политике.
Различие в политической истории Греции и Рима
Еще одна черта различия между греками и римлянами, это - разный характер их государственной жизни.
Греция родилась и умерла разделенной: у греков не было тех свойств характера, той практичности в поведении, которые позволили римлянину создать прочное государство и подчинить ему такую массу самых разнородных земель. Греки были в вечной ссоре между собою, и даже когда Дарий и Ксеркс предприняли покорение их страны, между ними не было единодушия. Ни одному городу Греции не удалось установить прочно свою гегемонию над всею страною, подобно тому, как Рим достиг этого над италийскими племенами: попытки Спарты, Афин, Фив не удаются, и побежденные скорее готовы были искать помощи у персов, чем согласиться на подчинение какому-либо греческому же городу. Грека не хватило, таким образом, на создание большого государства; величайшие мыслители Эллады, Платон и Аристотель, низводят число граждан государства до 5-10 тысяч свободных людей; более этого, по их мнению, значило бы жить каким-то бесформенным стадом. Грек не был способен, подобно римлянину, подчиняться какому-либо обширному единству, считать своим отечеством нечто большее, чем родной город с его окрестными деревнями. Честолюбие греков не имело столь обширных размеров, как
римское: они не мечтали о власти над миром. В своих отношениях к побежденным соплеменникам и варварам греки были исключительнее римлян: в варварах они видели людей низшей породы и не могли допустить равноправности между собою и ими. Сами греки, писавшие римскую историю, удивляются в этом отношении гражданам вечного города. Похвала Риму из уст Диодора Сицилийского, Поли-бия, Дионисия Галикарнасского, Плутарха, похвала побежденных победителям, есть, в сущности, признание греков в том, что римляне были менее исключительны, нежели они. Другие из этих писателей отметили ту черту характера римлян, которая дозволяла им заимствовать полезные учреждения у других народов. Поэтому во взаимодействии между греками и римлянами влияние первых на последних было большим, нежели обратное. Очень верно оценили римские писатели историческую роль эллинской расы, говоря, что она цивилизовала народы, смягчая их нравы и делая их человечнее. Когда римляне завладели Грецией, они сами должны были сознаться, что побежденные духовно их победили, и выражением этого могут служить известные слова Горация:
Graecia capta ferum victorem cepit et artes Intulit agresti Latio.
Но, получив греческую образованность, Рим своими завоеваниями распространил ее там, где не было непосредственного влияния греков.
Превосходство греко-римской цивилизации над восточной
Греческая образованность и римская государственность были много выше того, что в культурном и политическом отношениях было достигнуто народами древнего Востока. Начатки своей культуры греки заимствовали с Востока, - это они сами хорошо сознавали,- но на пути умственного развития они пошли дальше своих учителей. Что греки сами не отрицали культурного влияния на них других народов,
это видно, между прочим, из греческих же преданий о восточных переселенцах, которые, пришедши в Элладу, научили ее жителей разным ремеслам, искусствам, торговле и положили основание многим ее городам. Таким цивилизатором Аттики был египтянин Кекроп; другой египтянин, Данай, был цивилизатором Арголиды; финикиянин Кадм поселился в Беотии и научил жителей этой области искусству письма, умению добывать руду и т. п. С другой стороны, Египет считался у греков вообще колыбелью науки, и на умнейших философов и законодателей своей нации, на Ликурга и Солона, на Пифагора и Платона, они смотрели как на последователей египетских ученых. "Если, говорит, напр., Страбон, зллины выучились геометрии у египтян, то астрономия и арифметика перешли к нам несомненно от финикиян".
Но то, что греки заимствовали у народов Египта и Азии, были именно только зачатки, элементы цивилизации; дальнейшее же культурное развитие греков было делом их собственного гения. Они сумели самобытно переработать все заимствованное и пойти далее своих учителей, обогнали их и сами сделались их наставниками. В то время, как Восток перестал подвигаться вперед, и его цивилизация пришла в упадок, оставив самые ничтожные следы, эллинизм широко распространился по древнему миру, так что ему обязаны и мы своею образованностью. Самое главное было то, что греки внесли в умственную деятельность элемент чистой любознательности. Настоящая наука - дочь греческого духа. Купец-финикиец нуждался в арифметических правилах для своих торговых счетов, землемер и архитектор-египтянин знал кое-какие геометрические приемы, которые ему были нужны для его гигантских сооружений и для определения границ своего поля, ежегодно скрывавшегося под волнами нильского наводнения, но греку было мало такой науки. Платон в своем "Государстве" отметил, как основную черту греческого племени, любопытство и страсть к знанию. Грек с особым упорством доискивался причин интересовавших его явлений. Когда Геродот спрашивал жителей Египта о причине периодических разливов Нила, то оказалось, что
ни у жрецов, ни у светских людей не было никакой гипотезы для объяснения явления, столь близко касавшегося жителей страны; между тем греки придумали три объяснения, и Геродот, рассматривая их, дает четвертое от себя. За 600 лет до Р. X. Фалес Милетский занимался доказательством теоремы о равенстве углов равностороннего треугольника. Когда Пифагор доказал свою знаменитую теорему о квадрате гипотенузы, то, по преданию, принес богам в жертву сто быков. Многие научные открытия греков даже оставались долгое время совсем без всякого практического применения; так напр., их исследования о свойствах конических сечений были применены только через семнадцать веков, когда Кеплер искал законы движения планет. Грекам нравился самый процесс мышления, им нравилось самое знание. Поэтому ими и были положены основы всех почти известных нам наук. Целый ряд ученых создала Греция в математике от Пифагора до Архимеда, в астрономии от Фалеса и Пифагора до Гиппарха и Птолемея, в естествознании от Гиппократа до Аристотеля и александрийских анатомов, в истории от Геродота до Фукидида и Полибия, в логике, политике, морали, эстетике от Платона, Ксенофонта, Аристотеля до стоиков и неоплатоников. Греческие философы идут непрерывным рядом через целое тысячелетие от Фалеса до Прокла, перепробовав чуть не все пути метафизического мышления, и некоторые гениальные догадки греческих мыслителей нередко находят в современной науке только подтверждение.
Греки были первым народом на земном шаре, у которого развилась такая наука, и в этом отношении античная цивилизация превосходит восточную. То же можно сказать и о римском, государственном элементе античной цивилизации. Рим осуществил всемирную монархию, бывшую целью и политических стремлений восточных завоевателей, не говоря уже об обширных завоеваниях Египта при 18, 19 и 20 династиях, мы имеем в истории Востока три страны, которые прямо стремились к покорению мира: тут попеременно стояли во главе целых царств и народов сначала Ассирия, потом Вавилония и, наконец, Персия, причем
последняя распространила свои пределы от 40° до 90° в. д. и от 25° до 45° с. ш., включив в свой состав Египет, Сирию с Финикией и Палестиной, Малую Азию и Армению, Ассирию и Вавилонию и обширные земли между Тигром и Индом с запада на восток и от Каспийского и Аральского морей до Персидского залива с севера на юг: цари персидские надеялись, что у Персии не будет других границ, кроме неба. Но монархии эти были недолговечны. Ассирийская империя продержалась на высоте своего могущества лишь около века (722-625); все могущество Вавилона выразилось в одном царствовании Навуходоносора, не продолжавшемся и полустолетия (604-561); более долгое существование обеспечила судьба за Персией: могущество ее началось около 565 г. и продержалось до 330 г., но до какой степени было непрочно это могущество, видно из того, что Александру Македонскому нужно было лишь выиграть несколько сражений, чтобы положить конец империи Кира. Отличительная черта всех этих восточных монархий заключалась в чисто механическом соединении разных земель и наций. Величайшим организатором Персидской монархии был Дарий Гистасп, но он не сумел создать такой системы, которая слила бы побежденных с победителями: данная им государству организация преследовала одни административные и финансовые цели. Еще одна черта характеризует большую часть восточных завоевателей: это именно то, что мы встречаем потом у Аттилы и Тамерлана, - чисто бесцельное разорение и опустошение завоеванных стран. Рим, как ни много было на нем грехов по отношению к побежденным, создал громадную державу, просуществовавшую целый ряд веков. Под властью этого поистине "вечного города" народы низшей культуры романизировались, и все вообще мало-помалу вошли в состав римского гражданства. Сила не оставалась силой, но переходила в право, которое постепенно очищалось от грубых элементов и переставало быть исключительным, распространяясь постепенно на все народы. Римская империя была ассоциацией разных наций, а не бесформенным агломератом. У передовых людей открывались перед глазами широкие горизонты, и под господством Рима,
который из города-государя превратился в простую столицу империи, воспиталось сознание братства народов и равенства всех людей. Выход из национальной исключительности, которая характеризует жизнь древнего Востока, совершился только на почве Европы под влиянием завоеваний Рима, перерожденного греческой цивилизацией.
Начало политической свободы и светской культуры в античном мире
На европейской почве, в гражданских общинах Эллады и Италии выросла и политическая свобода, взгляд на государство, как на общее дело всех граждан: таков смысл латинского слова respublica. Народы Востока жили в деспотии, и в понятие, которое составил себе грек о варварах, входила не только культурная грубость, но и подчинение деспотическому правительству. "У варваров,- говорит Аристотель,- нет никого, кто имел бы власть по самой природе; общество их состоит из рабынь и рабов; поэтому выражение поэтов: эллинам прилично властвовать над варварами - нужно понимать в том смысле, что варвар и раб по своей природе одно и то же". В Греции и Риме государство установляет не единая особа деспота и не божественная воля, как в теократиях, а вся совокупность граждан. Под влиянием политической свободы на почве Эллады и Италии впервые развивается поэтому и гражданское равенство свободных людей. Греция и Рим не похожи на те теократии, в которых господствовало от имени божества сословие жрецов, в поздние эпохи истории Греции и Рима жрецов выбирает народ на время, как обыкновенных сановников, и исполнение ими своих обязанностей не снимает с них общих обязанностей гражданина; они не только не каста, но и не сословие. У грека и римлянина при всей их религиозности не было веры в божественное происхождение их политических учреждений, которая так прочно сохранялась на Востоке рядом с деспотизмом царей. Государство в античном мире - не создание богов, а дело рук человеческих, нечто такое, что, следовательно, и переделывать можно
человеческими же руками. Религия здесь поэтому не играла той роли, какую играла на Востоке: она не развивалась в догматические системы, подобные тем, которые выработали себе народы Азии. Величайшим продуктом умственной жизни этих народов было создание, так сказать, ученых религиозных систем, какие мы находим у египетских жрецов, иранских магов, халдеев и браманов. Вся философия Востока имеет тот же характер, и только на европейской почве развилась впервые философия светская. Зато ни от греков, ни от римлян и не сохранилось ни одной книги, которую можно было бы сопоставить с такими произведениями религиозного творчества, каковы Законы Ману у индийцев, иранская Зенд-Авеста и еврейская Библия. Классические религии были продуктом чисто народного творчества и подвергались, главным образом, только поэтической обработке: испытующая мысль обращалась не к мифическим верованиям, а к изучению внешнего мира и человеческого духа. Только в эпоху падения классической цивилизации в греко-египетской Александрии, где столкнулись идеи Востока и идеи Запада, возникла так называемая неоплатоническая философия, имевшая много общего с теософией азиатских культурных народов. Мысль в античном мире впервые освободилась от догматизма сакральной традиции, застывшей в неизменной форме и охватившей собою все подробности политической, социальной и частной жизни. Если, таким образом, восточная цивилизация была проникнута во всех своих частностях религиозным элементом, то цивилизация классических народов была, наоборот, по преимуществу светскою. Греческая философия не считалась откровением, данным свыше богами, а приобретением испытующего ума человека; это была не готовая мудрость, полученная сверхъестественным путем, а только искание истины, стремление к мудрости, в чем и заключается смысл греческого слова "Филодельфия". Равным образом, и римское право не было кодексом юридических и моральных предписаний, продиктованных человеку свыше, подобно еврейскому закону или законодательству Ману в Индии: это было право, созданное людьми, т. е. народом и его властями, к которым
прибавились потом и особые знатоки права, мало-помалу освоившиеся с выводами греческой философии.
Вопрос о различном понимании и осуществлении принципа свободы в античном и новом мире
Касаясь вопроса о первом во всемирной истории появлении гражданской свободы и свободы мысли именно в античном мире, нельзя обойти молчанием довольно распространенную мысль, будто в одном отношении между пониманием и осуществлением свободы в античном мире и новом мире существует только полная противоположность*. Вот в чем, собственно говоря, заключается дело.
Употребляя в истории слово "свобода", всегда следует различать между понятиями свободы в смысле участия в государственных делах и свободы в смысле личной независимости. Между тем это различие прочно установилось в умах историков и политиков довольно поздно. С тех пор, как произошло в Западной Европе так называемое возрождение наук и искусств, в политической жизни греков и римлян стали видеть высокие образцы гражданской доблести и гражданской свободы. В особенности сильна была эта идеализация политических форм древности во Франции XVIII в., в эпоху просветительной философии и великой революции. Правда, уже в середине указанного столетия Монтескье предостерегал от смешения "власти народа" и "свободы народа", но большинство постоянно смешивало оба понятия и единственно в перенесении верховной власти с королей на народ видело необходимое условие вообще свободы, как будто все дело заключалось в том, в чьих руках находилась власть, а не в том, каковы были ее пределы. Особенно резко проводилось отождествление свободы с народовластием, которому притом придавалась совершенная неограниченность, в "Общественном Договоре" Руссо и в политической деятельности партии
* О дальнейшем подробнее в нашей книге "Государство-город античного мира".
якобинцев, игравших очень крупную роль в истории французской революции. Наоборот, в XIX в. стали особенно подчеркивать разницу между властью народа и свободою народа, выдвинув на первый план свободу личности, которая может отсутствовать в государстве даже в том случае, когда верховная власть имеет чисто демократическую организацию. Вместе с этим стали прямо противополагать античное понимание свободы, как широкого участия во власти, пониманию свободы в новое время, как широкой личной независимости. Вот что, напр., писал в двадцатых годах XIX в. теоретик тогдашнего французского либерализма, Бенжамен Констан, основная мысль которого сделалась общим местом многих исторических и политических рассуждений всей остальной части XIX в. "Свобода в античных республиках состояла более в деятельном участии в общем властвовании, нежели в спокойном пользовании личной независимостью, и даже для обеспечения этого участия чувство личной независимости в известной степени приносилось в жертву. Новые государства заменили непосредственное народовластие народным представительством, в силу чего каждый, не пользуясь непосредственною властью, ею и не наслаждается. Но зато люди нового времени, чтобы быть счастливыми, не нуждаются ни в чем, кроме полной независимости во всем, что относится к сфере их деятельности, к их занятиям, предприятиям и фантазиям". Действительно, в том отношении, что в античном мире участие народа во власти осуществлялось в форме непосредственного народовластия, т. е. народных собраний, в которых могли участвовать лично все граждане, а в новом мире - в форме народного представительства, т. е. избрания народом своих представителей для решения ими важнейших государственных дел, - в этом именно отношении разница между античным и новым мирами не подлежит сомнению, и объясняется она тем, что в эпоху существования у греков и римлян свободных политических форм государство совпадало с городской общиной, состоявшей из сравнительно небольшого числа граждан, тогда как новые народы большею частью составляют территориальные государства очень значительных размеров, при которых
непосредственное народовластие совершенно немыслимо. Но в приведенных словах французского писателя указывается на то, что народовластие у греков и римлян покупалось прямо ценою личной свободы, которая якобы совершенно приносилась в жертву государству. Особенно распространилось представление о безусловном полновластии античного государства, о полном поглощении государством личности гражданина, благодаря книге французского историка Фюстель де Куланжа "Гражданская община античного мира", написанной вообще с точки зрения полного несходства всех понятий и учреждений у греков и римлян, с одной стороны, и новых народов, с другой. Гражданин античного государства получал все свои права от этого самого государства, и вне государства он был ничто. Отсюда, по словам историка, то полновластие государства, которое характеризует античный политический быт и так резко отличает его от нового европейского. Гражданин принадлежал не себе, а общине. В Спарте только смерть освобождала его от военной службы; в Афинах последняя была обязательна до шестидесяти, в Риме - до пятидесяти лет. Имущество частного лица было как бы в полном распоряжении государства: последнее могло приказать женщинам выдать все свои драгоценности, кредиторам - поступиться в его пользу своими ссудами и т. д. Вступление гражданина в брак не ускользало от государственного вмешательства: афинский закон не позволял человеку оставаться холостым, в Спарте наказывали тех, которые опаздывали с женитьбой. "Римляне, - говорит Плутарх в биографии Катона Старшего,- не думали, чтобы каждому надлежало предоставить на волю жениться, иметь детей, избирать род жизни, давать праздники, наконец, вообще следовать своим желаниям и вкусам, без предварительного разрешения и надзора". Государство могло предписывать работу в Афинах и праздность в Спарте. Древние уставы Спарты и Рима разрешали отцу умерщвлять уродливого ребенка, и подобный же закон внесли Платон и Аристотель в свои идеальные законодательства. Мелочи жизни также регулировались законом: в Локрах мужчины не имели права пить вино без примеси воды; в Риме, в Милете,
в Массилии (Марсели) это запрещалось женщинам; в Родосе и в Византии закон не допускал бритья бород; законодательство Спарты установляло женский головной убор. После поражения спартанцев при Левктрах родители убитых воинов должны были, по предписанию начальства, являться в свет с веселыми лицами. В одно время в Афинах гражданин не смел не принадлежать к какой-либо партии: за политический индифферентизм его могли постигнуть изгнание и конфискация имущества. Можно было верить или не верить в божества общие и мировые, каковы, напр., Зевс небесный или Юнона, можно было ненавидеть и презирать богов соседнего города, но никто не смел усомниться в государственной святыне: Сократ поплатился жизнью за преступление подобного рода. Это был какой-то культ государства, и государственность нередко так же опутывала жизнь греческого или римского гражданина, как на Востоке религиозные предписания. Но верховным предметом этого культа было здесь не внемировое божество, а земное отечество в пределах гражданской общины. Все это совершенно верные наблюдения, но, с одной стороны, в известные эпохи подобного рода явления наблюдаются и в истории новых европейских народов, а с другой, и в самом классическом мире не всегда и не везде личность была в таком угнетении у государства, и индивидуальная свобода не так уже была чужда понятиям и учреждениям античных народов.
Регламентация частной жизни в государствах-городах античного мира, примеры которой только что были приведены, существовала и в средневековых городских общинах, от которых она была отчасти унаследована и так называемым "полицейским государством" (Polizeistaat) нового времени. Равным образом и для поглощения личности государством в древних республиках можно тоже привести немало аналогий из истории теперешних европейских народов: укажем хотя бы на то закрепощение личности государству, которое характеризует внутренний быт России в ту эпоху, когда все ее население состояло из одних или служилых, или тяглых людей, и человеческая личность исчезала в подданном
государства. Немало можно отметить в новой истории и примеров государственного тяготения над религиозными верованиями подданных; достаточно напомнить хотя бы о том, что в эпоху религиозной реформации XVI в., когда впервые громко был заявлен в новой Европе принцип свободы совести, не только был провозглашен, но и проведен в жизнь и противоположный принцип зависимости религиозных верований подданных от усмотрения государственной власти - в знаменитой формуле: "чья страна, того и вера" (cujus regio, ejus religio), принятой аугсбургским религиозным миром 1555 г. Указывают еще и на то, что в области политических идей античный мир выставил ряд писателей (особенно Платона), которые явились теоретиками полновластия государства, полного поглощения в государстве личности гражданина, но и тут можно спросить: а разве новая Европа не выставляла писателей, которые провозглашали принцип безусловного, неограниченного, совершенно абсолютного властвования государства над личностью гражданина и не делали из государства своего рода земного божества? Вспомним хотя бы в XVII в. Гоббса, который в этом отношении не уступит Платону. С другой стороны, и классическая древность не так-то уж, как это себе представляют, чуждалась индивидуальной свободы и в области политических идей, и в самих явлениях государственной жизни. В начале истории каждого народа мы наблюдаем поглощение личности в том политическом целом, к которому она принадлежит, т. е. в роде или в общине, а также в более крупных общественных организациях, которые складываются из отдельных родов и общин. Одна из сторон культурно-социального развития, совершающегося в исторической жизни, именно в том и заключается, что личность - в разных сферах своего индивидуального существования - постепенно высвобождается из-под гнета, наложенного на нее условиями общественного быта древнейших эпох истории, приходит к сознанию своих естественных прав, как самостоятельного я, и начинает предъявлять к жизни свои притязания на ту или другую меру свободы. Античный мир в свое время шел в данном отношении по
тому же пути, по которому впоследствии пошла и новая Европа, и все различие заключается лишь в том, что она опередила античный мир и потому полнее и яснее, нежели он, формулировала и осуществила принцип индивидуальной свободы. Теперь, при меньшей предвзятости в изучении истории Греции и Рима, едва ли может подлежать сомнению, что классические народы тоже постепенно вырабатывали в своей среде индивидуалистические стремления. Вообще менее всего могли держаться наиболее стеснительные для личной свободы государственные постановления в демократиях, где господствовало всеобщее равенство в гражданских правах и власть находилась в руках большинства, не очень-то охотно налагавшего на себя какие бы то ни было узы. "По общему мнению, говорит Аристотель в своей "Политике", демократия определяется двумя характеристическими чертами: они суть господство большинства и свобода. Справедливое здесь считают равенством, равенство же состоит в признании верховного закона за тем, что нравится большинству. Таким образом, в этих демократиях каждый живет, как ему угодно, каждый по своей воле".
Сошлюсь еще на известную речь Перикла, приводимую Фукидидом, в которой знаменитый вождь афинской демократии, сравнивая порядки родного города со спартанскими, указывал на то, что в Афинах живется гораздо свободнее и вольнее. Демократический строй вообще устанавливался в государствах с развитою промышленностью и торговлею и со скученностью населения в городе, которые как нельзя более содействовали разложению старого уклада жизни с его подчинением личности родовым и семейным связям и с господством в нем традиционного миросозерцания. Но эта личная свобода, какой не знал древний Восток, существовала далеко не для всего населения каждого данного государства, в котором только можно констатировать ее присутствие. Самый замечательный опыт организации свободного демократического государства сделан был Афинами V и IV вв. до Р. X., и этот опыт может считаться вообще характеристичным для античного народовластия. Во-первых, демократия в древнем мире, как было уже сказано, была непосредственной, т. е.
в политической власти участвовал весь народ лично, так как граждане для решения государственных вопросов сами сходились на общее вече. Но, во-вторых, под народом в данном случае следует разуметь не все население государства, а лишь ту его часть, которая составляла гражданство: античные республики были замкнутые общины, и вне их еще находились, не говоря уже о рабах, разные другие местные жители, которые, будучи лично свободными, не пользовались политическими правами (в Аттике, напр., они назывались метэками). В-третьих, распространяя свою власть на другие города и земли, создавая из них целую державу, афинская демократия смотрела на граждан подвластных городов как на своих подданных, за счет которых потом афинский демос и старался жить. Свободные и полноправные граждане городовых республик античного мира таким образом составляли только часть населения каждого отдельного государства, остальные были или лишь обыватели, лично свободные, но лишенные участия в политической жизни, или крепостные и рабы, находившиеся в прямой юридической зависимости от полноправных граждан, или подданные последних, если тому или другому государству-городу удавалось подчинить себе какую-либо чужую, прежде бывшую самостоятельною общину. В своей "Философии истории" Гегель видел прогресс в осуществлении свободы, как самой основы, по его мнению, всемирной истории*, в том, что на Востоке свободен был только один (т. е. деспот), в классическом мире свобода делается достоянием только некоторых, а в новом мире свободны все. Действительно, Европа в своем гражданском быту осуществила принцип всеобщей гражданской свободы, тогда как античная цивилизация так и скончалась, сохранив в числе своих учреждений рабство, но не следует забывать, что новый мир разделался с людскою неволею лишь в. середине прошлого столетия: только в шестидесятых годах XIX в. пало, например, в России крепостное право, а в Североамериканских Соединенных Штатах было уничтожено
невольничество негров. И в этом, следовательно, отношении новый мир сделал такой шаг вперед, который оказался совершенно не по силам античной эпохе, но этот шаг, повторяю, был сделан только в самое последнее время, и таким образом в течение четырнадцати столетий средневековая и новая Европа - в тех или других частях своих - не расставалась с юридической неволей большей или меньшей части своего населения.
Вопрос о рабстве в античном мире
Впрочем, многие пытались положить резкую грань между двумя главными формами неволи - рабством и крепостничеством, из которых рабство было объявлено социальным явлением, характерным для античного мира, а крепостное состояние - для средних веков, причем в этом последнем видели смягченную форму рабства. На самом деле, главная разница между обоими состояниями не юридическая, а экономическая, и обе формы одинаково встречаются и в древности, и в позднейшее время. Крепостной крестьянин - это подневольный фермер, сидящий на своем хозяйстве, зависимом от какого-либо господина, и платящий этому господину оброк; такие крепостные существовали и в Греции (лаконские гелоты, фессалийские пенесты и т. п.), и в Римской империи (колоны). Раб - это, наоборот, подневольный рабочий, живущий и работающий в господском хозяйстве и на господском содержании. Обе формы, собственно, существовали и в древнем мире, и у новых европейских народов, и преобладание одной из них над другою не зависело от того или другого момента всемирно-исторического процесса, а обусловливалось местными и временными экономическими и культурными причинами. Они создали и то, что в Греции рабский труд применялся почти исключительно в обрабатывающей промышленности, а в Риме - в сельском хозяйстве крупных землевладельцев, и такими же экономическими и культурными причинами объясняется, что развитие обрабатывающей промышленности в древности сопровождалось и развитием рабства, - опять одно из
явлений, свидетельствующих об отсталости античной цивилизации от новейшей европейской.
Греко-римское объединение культурного мира
В общем обзоре всемирной истории нет возможности, да нет и надобности останавливаться на внутренней истории отдельных стран и на всех международных отношениях, существовавших между отдельными государствами. В нашем очерке на первом плане должна быть мировая роль Греции и Рима, которая началась лишь со времени греко-македонского завоевания Востока и образования великой Римской державы: с этих двух фактов и начинается объединение обоими классическими народами всех стран вокруг главного моря древности - Средиземного.
С середины VI до середины IV в. до Р. X. великой мировой державой была Персия, включившая в свой состав все культурные страны Востока и часть греческого мира. Во второй половине IV столетия эта обширная держава подверглась греко-македонскому завоеванию, проложившему широкий путь эллинизму на весь Восток. Приблизительно через сто лет после этого Рим объединил под своею властью всю Италию и впервые стал твердой ногою вне Апеннинского полуострова, положив завоеванием Сицилии начало своим провинциям, которые мало-помалу, как кольцом, охватили все Средиземное море с его островами, а еще столетием позже началось постепенное приобретение Римом земель, где господствовала греческая культура. Как греки вытеснили финикийцев из восточной части Средиземного моря, так римляне отняли у карфагенян - тоже по происхождению своему финикийцев - западную часть этого моря, а затем подчинили себе и самих греков, и основанные ими "эллинистические" царства на Востоке.
Завоевание Александром Македонским и греками Персидской монархии было началом совершенно новой эпохи в истории не только Греции, но и всего тогдашнего исторического мира. Внутренние события в самой Греции, утратившей политическую независимость, хотя и не вполне
освободившейся от прежних раздоров, отступают для историка на задний план перед этим завоеванием греками восточных стран, в которых, с одной стороны, к ним перешла политическая власть, а с другой, стали развиваться греческая колонизация и распространяться греческая образованность, эллинизм. Высшая культура греков в эту эпоху духовно подчинила себе варваров, и Греция, не сумевшая устроить своих собственных политических дел, сделалась учительницею других, более отсталых народов в разных областях духовной жизни. Еще с эпохи ассирийского владычества главные культурные страны Востока большею частью не принадлежали народам, их населявшим. Завоевание Персии Александром Македонским было только переходом Востока из-под власти одного народа под власть другого, и греко-македонское владычество было лишь продолжением мидо-персидского. Но на месте одной монархии к началу Ш в. образовалось, кроме самой Македонии с Грецией, на Востоке еще несколько государств, из которых главными были два. Большая часть азиатских владений Александра от Индии до Сирии досталась, как известно, Селевку и его потомкам. Селевкидам, впрочем, не удалось сохранить в целости первоначальную территорию своего царства, и от нее мало-помалу отделились новые государства, как-то Армянское, Парфянское и Бактрийское. Основною областью царства Селевкидов остались Сирия и Месопотамия. Вторым большим царством, образовавшимся из монархии Александра, был Египет, доставшийся вместе с Палестиною Птолемею. Его потомки владели Египтом около трех столетий, но утратили Палестину в пользу Сирийского царства Селевкидов. Кроме этих главных эллинистических царств, из монархии Александра выделились и второстепенные, из которых наиболее важны Понтийское и Вифинское по южному берегу Черного моря и Пергамское на юг от Мраморного. Греческие правители этих стран и многочисленные переселенцы из Греции и Македонии распространяли вокруг себя эллинскую культуру. Селевкиды в Сирии и Месопотамии были настоящими продолжателями политики Александра Македонского, стремившегося подчинить варваров греческому
влиянию. Подобно Александру, основавшему множество городов,- среди них египетскую Александрию с ее мировым значением, - и они строили новые города, тоже делавшиеся центрами греческой образованности, промышленности и торговли, и некоторые из этих городов (в особенности Антиохия) также получили важное историческое значение. Царство Бактрийскос равным образом было проводником греческой культуры на отдаленном Востоке. Но успехи эллинизации за Тигром и Евфратом были остановлены парфянами, полудикими кочевниками, сбросившими с себя власть греко-сирийских царей, и с этими же парфянами (и сменившими их в III в. по Р. X. ново-персами) не могли справиться и римляне. В Египте при Птолемеях тоже образовалось несколько центров греческой культуры. Их столица, Александрия, сделалась даже главным средоточием эллинизма, благодаря массе греков, поселившихся в этом городе.