Поглядываю на часы: дома уже беспокоятся, а теща, как всегда, собирается звонить в милицию: не сообщали ли о несчастном случае? Ей все кажется: если я или Клавочка задержимся где, то обязательно должны угодить под машину, и в лучшем случае нас отправили на операционный стол, а не в морг.
Поэтому она каждый вечер, вместо того чтобы пожелать нам спокойной ночи, рассказывает разные случаи об автомобильных катастрофах, учит, где и как надо переходить улицу, и самое опасное место — перекрестки: «Я бы на всех перекрестках подземные ходы вырыла!»
В кресле уютно, так бы и уснул... Я вытягиваю ноги и поворачиваю голову, умащиваюсь. На стене прямо перед моими глазами висят заповеди, коим мы должны непреложно следовать. Они черной тушью выведены на грубой бумаге.
Заповедь первая: Дорожи честью.
Вторая: Не пятнай достоинство рабочего человека.
Третья: С первых шагов приучайся трудиться добросовестно: потом это станет хорошей привычкой на всю жизнь.
Четвертая запове: ь: Для других — только то, что взял бы или сделал ; зя себя.
Пятая: Знай, что халтурная работа появляется тогда, когда человек за деревьями не видит леса, не чувствует связи между своим трудом и трудом товарищей, не осознает свое место в общем строю.
Шестая: Задумайся над КПД своей жизни. Хватит разбазаривать себя ни на что.
Рядом с заповедями напечатанные на машинке стихи Пети Портянкина:
На свете ремесел что птиц — не счесть.
И каждое ремесло поет свою песнь.
И каждому ремеслу крылья даны.
То малой они, то большой ширины.
Но песнь ремесла надо выбрать уметь,
Чтоб в полный голос ее запеть.
Вокруг слова «ремесло» поднялась в бригаде целая дискуссия. Одни говорили, что ремесло — это от слова «ремесленник», пренебрежительно, делается абы как. Другие доказывали, что ремесло — это умение, знание профессии, самые точные и экономичные приемы работы.
Я тоже так думаю...
А Родионыч уже рассказывает об акулах. Он считает, что если мы не узнаем, что у акул зубы расположены в пять-шесть рядов, а то и больше, а зубов у них не десятки, а сотни, они там как патроны в револьверном барабане, то нас можно считать недоучками и недоумками.
Вдруг все затихло. По всей вероятности, сейчас Пепор начнет морить нас своими стихами. Так оно и есть. Я закрываю глаза и слышу знакомый, вдруг ставший гундосым голос моего друга:
Зачем тебя раньше не встретил?
Жалей, не жалей об этом.
А жизнь на уклонной трети
Озарилась венчальным светом...
Чувствую страшную усталость. Вчера после работы мы с тестем почти до утра укладывали и упаковывали вещи, готовились к переезду: тело мое ноет так, будто избито палками. Говорят, что китайцы, перед тем как резать свиней, колотят их палками до полусмерти, чтобы сало отделилось от мяса. Разве эта жестокость так уж необходима?
Пепор бубнит свое:
Зима настигает осень...
О, только бы сквозь метели Глаза твои в ясную просинь На тропку мою глядели..,
Глядели гляделки, глядели... Я, кажется, уснул. Не сажал же я на самом деле молодые березки в нашем новом дворе? Клавочка рыла ямы, я втыкал туда саженцы и приказывал ей засыпать корни получше.
Теща стукнула меня кулаком по плечу, закричала:
— Тунеядец! Жена работает, а он руками разводит, ишь ты, рукомахатель какой выискался!
Открываю глаза и вижу Пепора.
Он скалит зубы:
— Молодая жена спать по ночам не дает?
В бытовке, кроме нас, никого. Меня охватило какое-то безотчетное беспокойство, предчувствие беды. И вдруг как блеск фонарика в кромешной темноте — завтра мы переезжаем в новый дом, в свою квартиру! Какая там беда? Радость!
— Так я вас жду завтра пораньше,— напомнил я Пепору. — Не подведете?
— Ну и язык у тебя! — обиделся мой друг.— Когда это было, чтоб мы подвели?
Я поднял руки:
— Виноват!
— То-то.
Представляю, как ребята подшучивали надо мной, хотели разбудить, но Пепор яростно ограждал: «Пускай человек спит, если ему спится!»
Дал возможность отдохнуть.
Вспоминаю индийскую пословицу: «Счастлив человек, имеющий надежного друга», а вслух говорю:
— Намылят мне сегодня дома голову. Это из-за тебя! Почему не разбудил?
— Твоя голова выдержит, если ее даже станут булыжником намыливать...
Если б Пепору встретилась девушка, такая, как моя Клавочка. Хочется мне, чтобы его любили, крепко любили...
Верные мои помощники явились первым трамваем, и мы в два счета перелопатили наши пожитки из квартиры в грузовик. Он помчался к цели, как рысак на скачках с препятствиями, с той лишь разницей, что лошадь могла бы и перемахнуть через ямы и колдобины, а машина вынуждена была ощупывать своими ногами-колесами каждую дорожную неровность.
Мы тряслись в кузове так, будто держали в руках отбойные молотки, сверлящие скалистую породу.
Я подумал о бабушке: лучше было бы перевезти ее городским транспортом, но возможно, в кабине не так трясет? Шофер и Клавочку пригласил в кабину: «Авось в такую рань на ГАИ не нарвемся!»