- Правда.
- А почему?
- Ты рассказал мне про свою жизнь, доверил больше, чем другим. И я... будто мы немножко породнились. Сама не ожидала.
Не знаю, кто из нас первым встал, кажется, оба одновременно. Мы стояли и смотрели друг на друга, растроганные.
- Никогда я бабам руки не целовал, но, если позволишь, тебе поцелую.
И Харитон неловко поцеловал мне руку, сначала одну, затем другую.
Иннокентий вошел секундой позже. Его, видимо, поразило выражение наших лиц. Чуть нахмурившись, он с недоумением смотрел то на Харитона, то на меня.
Харитон вышел, кивнув мне головой, забрав свои книги. Иннокентий строго смотрел на меня:
- Давно я собираюсь спросить: у вас что - дружба?
Я села в свое кресло, Иннокентий продолжал стоять, ожидая ответа.
- Это не дружба. Другое.
- Что же?
- Мы вроде с ним как побратались.
- Побратались? - Он сел на стул.- В данном случае это слово как-то не подходит...
- Как раз подходит.
- Гм... Марфенька! Я должен тебя от него предостеречь. Это тебе не Сережа...
- Харитон никогда не сделает мне ничего плохого. Он нуждается в сестренке. У него никогда не было сестры.
- Нашла братца. Наивность твоя безгранична. Харитон - волк!
- Харитон - хороший человек. Иначе вы не взяли бы его на "Ассоль".
- Ича настоял. Плавание будет не из легких, а Чугунов силен, ловок, умел... И матросы его слушаются. У нас, кажется, имеются рассказы Честертона на английском языке? Зайди, пожалуйста, почитаю перед сном.
Я искала минут сорок, предварительно засунув томик за книги на нижней полке, пока Иннокентий сам не извлек его оттуда. А вроде просматривал журналы...
Уходя, он вежливо пожелал мне спокойной ночи. Руки не поцеловал. А это ему более бы подходило, чем Харитону.
Шурыга не лгал, уверяя, что в море-то они "вкалывают" засучив рукава. Такое впечатление, что лишь теперь, удаляясь от морских дорог в беспредельную, пугающую неизвестность, команда по-настоящему взялась за ремонт "Ассоль".
Пока "научники" возились со своими батометрами, шарами-зондами, гигантскими "авоськами", матросы под видом текущего ухода за судном производили самый настоящий ремонт (что им следовало бы сделать, еще когда "Ассоль" стояла в доках!). Целый день наши парни вместе с Леной Ломако конопатят, шпаклюют, олифят, скипидарят, белят, красят, протирают до блеска ветошью, драят с песком, яростно уничтожая малейшее пятнышко ржавчины.
Вот когда сказалась плохая пригонка надстроек, настила палуб и трюмов, постройка их из сырого леса. Доски высохли и покорежились. Вот когда ребята (братишки) бросились прощупывать, нет ли незамеченных трещин где-нибудь в пятке руля или рулевых петлях, нет ли ослабления швов или чего-либо в этом роде. Они хорошо несли судовую службу (Валерка Бычков едва ли не лучше всех), потому что знали: океан миндальничать с ними не будет. Они дошли до того, что во время станций, когда "Ассоль" останавливалась или медленно дрейфовала, свободные от вахты, надев ласты и маску, ныряли в ледяную воду, проверяя подводную часть судна, а потом что-то бетонировали в нижних трюмах. Капитан Ича считал, что это лишнее, но Харитон уверил его, что ребята просто закаляются. Особенно старались в машинном отделении. Когда бы я, проходя мимо, ни заглянула туда, механики вместе с закопченным Шурыгой что-нибудь откручивали и закручивали, отыскивая подозрительные на ржавчину места.
Мне кажется, в кубрике наводил на всех страх Анвер Яланов. Матросы явно боялись этого течения и в глубине души надеялись с ним не встретиться. А вечерами мы все собирались в кают-компании, где было так тепло и уютно. В руках Сережи Козырева появлялась гитара, и он, аккомпанируя себе, пел песни. Голос у него хороший, баритон, и все были в восторге. Матрос-ленинградец, внешне смахивающий на артиста Бортникова, неплохо играл на аккордеоне, который всюду возил с собой. Дядя рассказывал о своих камчатских скитаниях. Его с интересом слушали и матросы и научные работники. Барабаш или Иннокентий раза два в неделю читали лекции об океане. Но чем бы мы ни заполняли свои вечера, заканчивали их неизменно одним и тем же: чтением стихов.
Я так и не поняла причины моего успеха. Ни в школе, ни на заводе никто отнюдь не считал, что у меня артистические способности. Просто я очень люблю стихи.
Начиналось всегда одинаково - Валерий Бычков басом требовал: "Марфа! Прочитай-ка нам Роберта, про сны!" С ударением на втором слоге. Дались ему эти "сны". Вот уж не ожидала, что у меня с Бычковым общие вкусы. И я читала в сотый раз "Сны" Рождественского. Или его "Весенний монолог", который начинается так:
За порогом
потрясающие бездны.
А заканчивается отчаянной надеждой:
Что-то будет.
Непременно
что-то будет.
Что-то главное
Должно
произойти.
А однажды я прочитала строчки из стихотворения, которое пела Лариса:
Будут ясные зори,
Нежданные грозы,
В небесах полыханье огня.
Облака кучевые
В рассветном просторе.
Будет день,
Когда солнце
Взойдет без меня.
Стихотворение понравилось, хотя все немного взгрустнули.
- Это тоже Роберта? - спросил Валера Бычков.
- Нет, это Иннокентия Щеглова. Все были изумлены.