- Видать, небывалец, - заметил Павел. - И усов-то ещё добрых нет...
- Похоронить бы его, - сказал Вася Ловчан, ладонью огладив на голове спутавшиеся волосы.
Заступом с короткой рукоятью по очереди рыли на берегу могилу. Едва погребли, как на противоположном берегу появились два московита на конях. Спешились и, отыскав тропку с пологим спуском, свели коней к воде. Разделись донага, поплыли, одной рукой держась за хвосты лошадей, другой придерживая связанные пучками камыша плотики с возложенными на них седлами, одеждой. Выйдя на берег, кони встряхнулись, а всадники стали одеваться, карныкая на одной ноге, а другую вдевая в порточину.
- Эй, земляки! - крикнул Павел. - Чья победа?
- А вы кто таковские?
- Рязане мы...
- А-а-а... (С добродушием.) Заединщики бусурманов...
- Какие мы им заединщики? - возразил Павел. - Мы заединщики только одного нашего Господа Бога...
Поглядывая на свежий холмик могилы, московит деловито осведомился:
- Чьего похоронили? Нашего? Татарина?
- Нашего... За сваю зацепился...
Московиты подошли к могиле, постояли, опустив головы. Помолились, надели колпаки, вскочили на коней. Поглубже вдвинув носки сапог в стремена, погнали коней наметом.
Подпрыгивая как-то козелком, Павел подбежал к своему коню, расседлал его в один миг, сам разделся донага. Прикрывая горстью срам, подобрал брошенный московитами камышовый плотик, сложил на него свою одежду, седло и, с конем, переправился на тот берег. Вернулся через полчаса возбужденный, вместе и подавленный:
- Братцы... - качал головой. - Народу-то полегло... Только что и радости, что победа наша...
- Какая - наша? - возразил Вася Ловчан.
- Ну, не Орды же... Не Орды, слава те, Господи. Ну, а теперя домой!..
Он и не заметил, как отчуждение его к ним истаяло. И их к нему тоже.
Глава двадцать девятая
Кто-то огорчен
На краю глухого, заросшего ольхой и липой оврага, горел в ночи костер. Вкруг костра сидели и стояли дозорные. За оврагом - лагерь рязанских ратей, уже притихший - воины почивали. Слышались оттуда лишь храп да фырканье коней. Как встали три дня тому назад на этом месте, на вотчине старшего воеводы Ивана Мирославича, так и пристыли. Чего ждали - простым ратным не понять. Куда шли - тоже не понять. Вроде бы к Дону, но кое-кто говорил, что куда-то на Одоев, на соединение с литовинами. Однако были и такие слухи, что дальше рязанское войско и шагу не ступит: так, мол, повелел сам князь Ольг Иванович.
Один из дозорных, кто, отбрасывая длинную тень от костра, стоял, опираясь на бердыш, одним ухом в южную сторону, вдруг навострился, повернул лицо. И остальные навострились. Оттуда, с южной стороны, слышался как будто топот коней.
- Не татарва ли? - сказал опиравшийся на бердыш. - Избави Бог...
Те, кто сидел, встали разом. Вслушивались. Лица сразу посуровели, озаботились.
- Их мало, - сказал другой.
- Мало-то хорошо бы...
Топот коней приближался. Немного спустя в свете костра появились трое рязанских ратных. Впереди Павел Губец. Растянул толстые губы в улыбке:
- Ага, наши! Я так и знал, что наши, рязанские, должны быть тута... Верно мы правили... Ну, братцы, отвечайте: поздорову ли вы?..
- Мы-то поздорову, а вы-то как? Откуда? - голос от костра.
- Издалека, братцы, от Дона...
- Ну, коль от Дона, сказывайте, что вы там увидели...
- Случилася битва, и Мамай бежал от Дмитрея Ивановича...
- Ой ли?..
- Вот те крест!
Павла, Васю Ловчана, Сеню Дубоноса тотчас окружили. Слушали, удивлялись, покачивали головами. Были рады, что победили православные. Тем временем один из них сходил за овраг и привел из лагеря воеводу Софония Алтыкулачевича с четырьмя воинами. Тот, почесывая рубец старой раны на бедре, озабоченно спросил:
- Кто, говоришь, кого?
- Наши - их...
- Наши?! - сощурился Софоний. - То есть - московиты?
Павел, спохватясь (к тому же его толкнул локтем Вася Ловчан):
- Московиты.
Воевода явно был огорчен. Он качал головой, жевал губами, думал. "Эх!" - сказал он. Потом, велев разведчикам ехать вместе с ним, повернул коня к лагерю. Павел с сотоварищами ехали чуть позади. Овраг был темен и сыр, но дно его загачено хворостом и землей. По ту сторону оврага дважды их останавливали, но, узнав воеводу, тотчас же пропускали. Возле какого-то шалаша Софоний Алтыкулачевич сказал тусклым голосом:
- Ну, ребята, располагайтесь. Хороша ли, плоха ли весть, а вы свое дело сделали.
Коней расседлали, стреножили, пустили на луг. Во тьме шалаша нащупали свернутый войлок, раскатали по соломе, присели. Слушали, как кони с хрустом щипали траву.
- Не в радость ему, воеводе-то, наша весть, - сказал Вася Ловчан.
- А то... - откликнулся Сеня Дубонос. - Чему радоваться?
Павел ничего не сказал: ему больше, чем им, было в диво нескрываемое воеводой огорчение по поводу победы русских.
Сходили по нужде, посмотрели на звезды, на лошадей, на другие шалаши - из ближнего доносился храп - и возвратясь, сморенные усталостью, уснули сразу.
Что бы там ни было, а они - у своих.
Глава тридцатая
Сложные чувства