А он смотрел и слушал, не в силах сдвинуться с места, как в темноте, прерываемой лучами маяка и зарницами приближающейся грозы, вжикали и сверкали молнии, шуршали капли дождя и спадавшее к ее ногам платье.
...И вот его понесло против течения времени, из глубин памяти начали вымываться прежние горести, обиды и утраты, а на их место возвращались из детства давно забытые первые ощущения, прикосновения и запахи.
Иногда луч маяка падал на ее лицо, и он, встречая ее взгляд, начинал приходить в себя, но она привлекала его, и он снова впадал в забытье.
Всю ночь она слушала его бессвязные излияния накопившихся неудач, переживаний и обид - всего, что до этой ночи не могло найти выхода, а теперь разом прорвалось и освобождало душу.
Она и сама начинала испытывать к нему признательность: постепенно меркло и растворялось в сумраке лицо мертвого мужа, каким она его увидела в гараже тем давним морозным утром.
Муж лежал, наполовину раздетый, на откинутых сиденьях машины, а рядом, прильнув и положив голову на его плечо, лежала с приоткрытым ртом почти голая Варенька, соседка по подъезду, всегда жалко заискивающая перед ней.
Варенька никогда не была замужем и жила с матерью и двумя маленькими детьми.
В гараже было сумрачно, глаза щипало от выхлопных газов, накопившихся за ночь, но она разглядела выражение необыкновенного счастья на просветленном лице мужа, сделавшее его малоузнаваемым.
С того дня она пыталась любыми способами вытравить эту картину из своей памяти. Один психолог дал совет, показавшийся ей верным, и с тех пор она старалась сделать счастливым кого-нибудь из своих любовников, чтобы увидеть на его лице схожее выражение.
Но только сегодня ночью в его глазах она увидела то, что было во взгляде мертвого мужа..."
Он часто гнал от себя мысль: на месте Елены давно бы сменил себя на другого, - и даже приглядывался к подходящим кандидатурам из общих знакомых. Но не без удовлетворения всякий раз отмечал: не позавидуешь тому, кто рискнет отбить у него Елену в нагрузку с Ирой, этой голенастой отроковицей, созревшей для любви и ненависти, готовой превратить в ад жизнь каждого, кто посягнет на устои ее семьи.
Елена стала для него первой, с кем в постели ему не требовалось воображать тетю Лиду.
Ночью их желания далеко не всегда совпадали. Если они у нее возникали, то всегда неожиданно, и ее ласка, как в первый раз, казалась нечаянной. Зато не дарила и не приносила себя в жертву, и поэтому его не покидало ощущение новизны, исходящей из недоступности, которую приходилось преодолевать.
Правда, однажды он был очень близок к тому, чтобы ей изменить.
Позвонил приятный, с хрипотцой, женский голос и пригласил как автора повести "Рекламация" на встречу с будущими прозаиками, студентами Литературного института.
Когда он туда приехал, его встретила Лиза, та самая девушка известного партийного идеолога и публициста Роберта Кузовлева, работающая на кафедре прозы. Исхудавшая, утонченная, с искусным макияжем, она показалась ему еще более красивой и при этом менее привлекательной.
В течение часа студенты откровенно разглядывали писателя Колотова, этот оживший экспонат литературной кунсткамеры, сознавшийся, что в школе получал исключительно тройки и двойки по сочинениям. И, переглядываясь, решали для себя: врет для понта, или он по жизни такой?
Потом они долго доставали его своими идиотскими приколами, пока Лиза, она же Елизавета Михайловна, не закруглила: если больше нет вопросов, то скажем спасибо нашему уважаемому гостю...
"Вы действительно были двоечником? - спросила она, когда они остались вдвоем в опустевшей аудитории. - Или все-таки кокетничаете?"
Он пожал плечами.
"А как иначе? Ваши мэтры вешают студентам лапшу на уши про свое трудное детство в отстающем колхозе, где они собирали колоски, а сейчас собирают антиквариат и картины старых мастеров, потому что никогда не сбегали с лекций, а учились на одни пятерки. Слава Богу, ваших гениев я могу заинтриговать только своими двойками. Их ведь интересуют собственные успехи не меньше, чем чужие неудачи, не так ли?"
"Уж не знаю, как их, но меня вы точно заинтриговали... - сощурилась она. - Если никуда не торопитесь, подождите меня несколько минут, ладно? Я освобожусь, и мы выпьем по чашке кофе, это недалеко..." - И, уходя, оглянулась. Похоже, хотела удостовериться: он смотрит ей вслед, а не на наручные часы.
Он ждал, не вполне понимая: а оно ему надо? Они попьют кофе, потом чего покрепче, и она начнет рассказывать про свои замужества, не называя имен и фамилий, ибо, конечно же, это все известные люди... При этом уголки ее рта будут предательски опускаться, и одновременно начнут проступать складки горечи.
Потом, спохватившись, она расскажет ему о своих поездках в Париж или в Вену. И, наконец, пригласит зайти к ней домой и выпить по такому случаю привезенное оттуда божоле урожая 66-го года...
У себя, не переставая рассказывать о знаменитостях, которые домогались ее расположения, попросит расстегнуть молнию на платье... Хотя нет, она же в джинсах. Ну, значит, на джинсах. Или пуговицы на халате с открытым вырезом, в котором она выйдет из душа, и он потом будет этим тяготиться, не зная, как себя вести с Еленой... Одним словом, начинающаяся интрижка представлялась не столь обещающей, сколь предсказуемой и опасной.
Для приличия он подождал несколько минут. Уходя, ускорял шаг, стараясь не оглядываться: вдруг она смотрит вслед сбегающему? Чего доброго окликнет... Тогда точно не сбежишь.
А недавно объявился отец - "батя", так он сам себя назвал по телефону совсем уже старенький, без зубов (похоже, были выбиты), волос и кривобокий. Свиделись в уличном кафе. Он пришел со старой дерматиновой сумкой, в которой стеклянно погромыхивало.
Батя сразу взял быка за рога: потребовал платить ему алименты, ибо он никогда бы его не бросил, мать сама его выгнала. "Еще кричала, мол, Сашка не от тебя..." (Он вопросительно посмотрел на сына. Тот недоуменно пожал плечами. Ничего подобного от матери не слышал.) Так что лучше не доводить до суда. Отец сидел неудобно, боком, все время подрагивал ногой и оглядывался. После второго "стопаря" вдруг разговорился. Оказывается, он развелся еще два раза, а сейчас живет один. При этом с вызовом сказал, что ни он никому, ни ему никто не нужен. А за творчеством сына он следит и будет следить с неослабным вниманием. Потому гонорары лучше не скрывать. К известию, что у него есть внучка, отнесся с интересом, но желания увидеть ее не выразил. Колотов дал ему денег, все, что у него с собой было, хватило бы зубы вставить, выбить и потом снова вставить. Потом сидел и смотрел в сгорбленную спину отца, возвращавшегося в прошлое: оглянется или нет?
Не оглянулся. Уже был озабочен другим: заглянул в одну урну, потом в другую... Повезло с третьей - вытащил оттуда две пустые бутылки и положил в сумку.
То есть до полного счастья, тут Тонька права, ему не хватает мемориальной доски с его профилем. А значит, не так уж все плохо. Бывает и хуже. А кое-что даже сбылось: женился с квартирой, время от времени печатают. А сегодня появился свой, с позволения сказать, кабинет...
Именно на этой оптимистической ноте он обычно заканчивал свои подогретые коньяком рефлексии, после чего засыпал. Уснул и сейчас, но вскоре прибежала из школы Ира. Она жалостливо охнула, увидев на лбу отца царапину, обильно политую зеленкой: больно, да? И почти без паузы: ура, теперь у меня своя комната, да? А мама знает? Это ты специально к Новому году, чтоб она не ругалась?.. Потом начала торопливо, стараясь успеть до прихода матери, убирать мусор...
Елена пришла домой, когда совсем стемнело. Сегодня в ее офисе было, как везде и всегда, - поздравляли, пили шампанское, затем водку, после чего поспорили: все-таки это смена тысячелетий или просто очень круглая дата? В финале были танцы, с притушенным светом, с отключенными телефонами и мобильниками, закончившиеся плавным переходом в офисный флирт. Потом Елена походила по магазинам, просидела несколько часов в парикмахерской и вернулась домой с короткой стрижкой, вернувшей ей миловидность десятилетней давности.
Увидев свое трюмо, задвинутое в угол, изуродованный пол и только потом - мужа и дочь в выжидательной позе, плечом к плечу, - Елена тихо охнула и осела на стул. Выдержав паузу, за время которой в ней супругу литератора сменила искусствовед, некогда защитившая диссертацию по теме традиций МХАТа, она покачала головой:
- Итак, катаклизмы смены тысячелетий, о неизбежности которых говорил Исидор Саввич, начались... - Ее язык слегка заплетался. - Решил обзавестись собственной башней из слоновой кости? Ты извини, но получился у тебя анклав. Осталось открыть таможню.
- Ну, мам... - встряла Ира, пытаясь предупредить назревающий скандал. Ты же мечтала о трехкомнатной квартире! А я о своей комнате. Но таких денег, сама говорила, у нас нет и никогда не будет. Вот папа и сделал нам сюрприз к Новому году... Он так старался, так спешил, чуть голову себе не расшиб...
- А кто сказал, будто я против сбычи мечт? - Елена теперь щурилась на зазеленевший среди зимы лоб супруга. - Я же не говорю, хорошо это или плохо. Я говорю о материализации не нашей с тобой мечты, а папиного сознания, полжизни прожившего в коммуналке. Твой папа всегда хотел отделиться. Сначала от чужих, теперь от своих... - Она обняла мужа и попыталась погладить по голове, но тот отстранился, почувствовав запах спиртного. - Жить он хочет так, чтобы его все время обхаживали и ублажали, но не вмешивались в его внутренние дела. То есть в анклаве...
- Разбирайтесь сами, - сказала Ира, когда Елена прошла в ванную. - Если б не знала, никогда бы не поверила, что это ты старше мамы на пятнадцать лет, а не наоборот. И не забудьте врезать замок в мою дверь.
7
Рано утром 31 декабря в его сонном сознании забрезжила идея, и он долго лежал с закрытыми глазами, соображая, с чем она связана. И пришел к выводу: ну, конечно, с нетленкой, той самой, с чем же еще...
Этот незаконченный роман, смесь мифа и собственных воспоминаний - без связной фабулы, без начала и конца, - Колотов начал писать в начале девяностых под влиянием одной из таких же идей - смутных и неотступных.
Идея пришла ему на ум вскоре после того, как Чудновы отдали в его полное распоряжение свою библиотеку, собранную еще до революции, и он мог в ней рыться в любое время.
Открытия следовали за открытиями. Начали рушиться самые его стойкие, на уровне пятого класса, представления о древнем мире и религии, мироздании и человеке, духе и материи. Он испытал сильнейшее потрясение, когда впервые прочел апокрифические Евангелия в разных версиях, а не только канонических.
Оглушенный и ошарашенный, он зачастую уходил поздно ночью, когда Исидор и Маша уже спали, а дойдя до дома, долго не мог заснуть.
Началось со странной фразы, которую он как-то вычитал у Шопенгауэра: "Смерть Сократа и распятие Христа принадлежат к великим характерным чертам человечества".
Именно после нее пришло некое соображение о возможной связи чаши с цикутой, добровольно выпитой Сократом, с молением Иисуса о чаше в Гефсиманском саду.
Ему на глаза стали попадаться, будто кто-то их специально подкладывал, книги, в коих сразу открывались нужные места со свидетельствами сакральной связи древнегреческой и христианской историй, не отделимых от собственных мифов.
Так история о непорочном зачатии связалась с мифом, в котором македонский царь Филипп ослеп на один глаз, когда ночью, разбуженный шумом, заглянул в дверь спальни царицы Олимпиады и увидел в ее постели светящееся божество. Причем зачатый той ночью Александр прожил, как и Христос, тридцать три года.
Эти связи были разрозненными, они не поддавались объяснению, но он искал их с упорством и наивной дерзостью неофита, который еще не знает, что такое разочарования и поражения.
Накапливалась усталость, хотелось все бросить и забыть, но идеи упорно продолжали приходить в предутренние часы, иногда появлялись целые эпизоды и куски текста, связь между которыми была очень смутной, скорее угадывалась, и он продолжал все записывать, еще не зная, что с этим будет делать...