Выражение неустойчивое равновесие употребляется в механике для обозначения такого равновесия сил, при котором введение какой-нибудь хотя бы и ничтожной силы нарушает прежний порядок и приводит к совершенно иному Так. палка, поставленная на нижний конец, находится в неустойчивом равновесии как бы тщательно ни придали мы ей отвесное положение, но, предоставленная самой себе, она начинает сначала незаметно наклоняться на одну сторону и затем с возрастающей быстротой переходит в новое положение. Наоборот, палка, повешенная за верхний конец, находится в устойчивом равновесии сколько бы мы ни выводили ее из этого положения, она снова возвращается к нему. Мнение наше состоит, следовательно, в том, что состояние однородности, подобно устойчивости палки, поставленной на нижний ее конец, не может сохраниться и что из этого должен неминуемо последовать первый шаг в тяготении к разнородному. Приведем несколько пояснений.
Из пояснений механики наиболее знакомое представляется чашками весов. Как бы верно они ни были сделаны и как бы ни были чисты и предохранены от ржавчины, невозможно удержать обе чашки в совершенном равновесии одна будет опускаться, другая подниматься - они будут усваивать разнородное отношение. Другое пояснение если мы бросим на поверхность жидкости несколько равных по размерам тел, притягивающих друг друга, - как бы мы единообразно ни разместили их - они мало-помалу сконцентрируются в одну или несколько неправильных групп. Далее, если бы можно было привести массу воды в состояние совершенной однородности - состояние полного покоя и строго одинаковой повсюду плотности, - все-таки лучеиспускание теплоты соседними телами, действуя различно на разные ее части, произвело бы неминуемо различия в ее плотностях, а следовательно, и течения и привело бы массу к разнородности. Кусок раскаленного вещества, нагретый сначала равномерно, скоро теряет равномерность температуры: наружные слои, охлаждающиеся быстрее внутренних, будут отличаться от последних И переход к разнородности температур, столь очевидный в этом крайнем случае, имеет место в большей или меньшей степени и во всех других случаях. Действие химических сил доставляет другие пояснения. Подвергнем кусок металла действию воздуха или воды: с течением времени он покроется пленкой окиси, углекислой соли или иного соединения, т. е. его наружные части будут отличаться от внутренних. Словом, каждая однородная агрегация вещества стремится тем или иным путем нарушить свое равновесие - химическим ли, механическим, термическим или электрическим; и быстрота, с какою тело переходит к состоянию неоднородности, составляет только вопрос времени и обстоятельств. Социальные тела обнаруживают закон этот с таким же постоянством. Сообщите членам какого-нибудь общества одинаковые свойства, положения, силы, и они тотчас же станут стремиться к неравенству. Это одинаково справедливо и для представительного собрания, и для управления железной дороги, и для частной промышленной компании-, однородность, хотя бы она и продолжалась с виду, в действительности неминуемо исчезнет.
Неустойчивость, поясненная этими разнообразными примерами, становится еще более очевидною, если мы рассмотрим рациональное ее основание. Неустойчивость эта представляет следствие факта, что разные части какой-нибудь однородной агрегации подвергаются действию различных сил, сил, которые отличаются или по роду своему, или по своим размерам. Будучи же подвергнуты действию разных сил, они по необходимости будут и изменяться различным образом. Отношения внешнего и внутреннего положения и сравнительной близости к соседним источникам влияний предполагают восприятия этих влияний, разнящиеся по количеству, или по качеству, или по тому и по другому вместе, а из закона "сохранения силы" следует вывод, что в частях, подвергнутых различным действиям, должны произойти и несходные изменения. Итак, неустойчивость равновесия какой бы то ни было однородной агрегации может быть доказана как индуктивным, так и дедуктивным путем.
Теперь рассмотрим отношение этой общей истины к развитию организмов. Зародыш растения или животного представляет одну из таких однородных агрегаций, равновесие которых неустойчиво. Но это не обыкновенная только неустойчивость однородных агрегаций, а нечто большее. Агрегация состоит тут из единиц, которые сами имеют специальной чертой неустойчивость. Составные атомы органического вещества отличаются слабостью сродства, удерживающего в связи основные их элементы: они чрезвычайно чувствительны к жару, свету, электричеству и химическому действию посторонних элементов, т. е. они особенно способны изменяться под влиянием возмущающих сил. Отсюда следует a priori, что однородное сочетание подобных непостоянных атомов будет иметь сильное стремление утратить свое равновесие. У него будет как бы особая способность становиться неоднородным. Оно станет быстро стремиться к разнородности.
Сверх того, процесс должен повториться в каждой из последовательных групп органической единицы, дифференцировавшихся от влияния изменяющих сил. Каждая из таких последовательных групп, подобно главной группе, должна постепенно, в силу действующих на нее влияний, нарушить равновесие своих частей, - должна перейти от состояния единообразия к состоянию разнообразия. Так должно идти и далее.
Поэтому, исходя из общего для всех вещей закона и основываясь на химических свойствах органического вещества, мы можем вывести путем дедукции, что однородные зародыши организмов обладают особым стремлением к состоянию неоднородности, которое может принять или вид того, что мы называем разложением, или вид того, что мы называем организацией.
Рассуждение наше привело нас пока к заключению самого общего характера. Мы открыли только, что некоторая разнородность неизбежна; но покуда ничего еще не говорили, какая именно эта разнородность. Кроме стройной разнородности, какою отличаются организмы, есть еще нестройная или хаотическая разнородность, свойственная бессвязным массам неорганического вещества; и мы не видели еще причин, по которым однородный растительный или животный зародыш переходит к стройной, а не к нестройной разнородности. Посмотрим, нельзя ли будет, продолжая нить прежней аргументации, бросить хоть некоторый свет на этот вопрос.
Мы видели, что непостоянство однородных агрегаций вообще и органических в особенности зависит от разницы в степени и способах действия возмущающих сил, приходящих в соприкосновение с составными частями агрегации: подвергаясь различному действию, эти части становятся различными. Ясно, следовательно, что оснований особых изменений, претерпеваемых зародышем, нужно искать в особенности отношений разных частей между собою и к окружающей их среде. Как бы ни было это скрыто от нас, мы все-таки можем принять за основное начало организации, что многочисленные сходные единицы, образующие зародыш, приобретают тот вид и ту степень несходства, какие определяются их относительным расположением.
Возьмем массу вещества неорганизованного, но способного организоваться, - тело одной из низших живых форм или зародыш какой-нибудь из высших. Рассмотрим его обстановку. Оно помещается в воде, воздухе или организме родича. Где бы оно ни помещалось, во всяком случае наружные и внутренние части его будут находиться в различных отношениях к окружающим деятелям пище, кислороду и различным жизненным стимулам. Но это еще не все. Покоится ли оно под водою, движется ли по воде, сохраняя некоторое определенное положение, или же помещается внутри взрослого организма, - некоторые части его поверхности будут более других подвержены влиянию окружающих деятелей; в одних случаях они будут подвержены большему действию света, теплоты, кислорода, в других - материнских тканей и их содержимого. Поэтому нарушение его первоначального равновесия несомненно. Оно может совершиться двумя путями: или возмущающие силы преодолеют сродство органических элементов, и тогда произойдет хаотическая разнородность, известная под именем разложения; или же, как это случается обыкновенно, перемены не разрушат органических соединений, а только видоизменят их, причем части, более подверженные действию изменяющих сил, больше и изменятся. Так происходят первые дифференцирования, составляющие рождающуюся организацию. С достигнутой таким образом точки зрения мы намерены взглянуть на несколько случаев, оставляя покуда в стороне все соображения о стремлении организма усвоить наследственный тип.
Обратим сначала внимание на кажущиеся исключения, которые представляют Amoeba, например: у этого существа, как и сходных с ним, студенистое тело остается неорганизованным в течение всей жизни, не претерпевает никаких постоянных дифференцирований. Но факт этот, повидимому прямо противоречащий нашему заключению, в сущности, наиболее подтверждает его. Какова особенность этого отдела простейших? Члены его испытывают беспрестанные и неправильные изменения в форме - они не обнаруживают постоянного отношения частей; то, что впоследствии составит внутреннюю часть, выходит теперь наружу и, как временный член, прилипает к какому-нибудь предмету, которого случайно коснулось. То, что теперь составляет часть поверхности, скоро будет втянуто, вместе с прилипшим к ней атомом пищи, внутрь массы. Таким образом происходит безостановочный обмен мест, и отношение внутреннего и наружного непостоянно. Но по принятой гипотезе, сходные в начале единицы живой массы стали несходными только вследствие несходства их положений относительно изменяющих сил. Нечего, следовательно, ждать какого-нибудь определенного дифференцирования частей в существах, не обнаруживающих никакой определенной разницы в положении своих частей.
Отрицательное доказательство это подтверждается обилием положительных. Когда мы перейдем от этих протееобразных комков живой слизи к организмам, обладающим неизменным распределением вещества, мы найдем разницу в тканях, соответствующую разнице в относительном положении. У всех высших Protozoa, как и у Protophyta, встречается основное дифференцирование на клеточную оболочку и содержимое клеточки, соответственно основной противоположности условий, заключающихся в терминах, - внутреннее и внешнее. Переходя от организмов, относимых к классу одноклеточных, к самым низшим из составляющихся сочетанием клеточек, мы заметим всюду связь между различием в устройстве и различием в окружающих обстоятельствах. Отсутствие определенной организации в губках, пропускающих повсюду струи морской воды, соответствует отсутствию определенного несходства в условиях. У Thalassicolla профессора Гексли - прозрачное, бесцветное тело, пассивно плавающее по поверхности моря и состоящее главным образом из "массы клеточек, соединенных слизью", замечается грубое строение, очевидно подчиненное основным отношениям центра к поверхности: при всем многочисленном и значительном разнообразии своем части представляют тут более или менее концентрическое расположение.
После этого первоначального изменения, которым внешние ткани дифференцируются от внутренних, ближайшим по постоянству и значению является то, вследствие которого известная часть наружных тканей дифференцируется от остальных; и это соответствует почти всеобщему факту, что одна часть наружных тканей подвергается более других окружающим влияниям. Здесь, как и раньше, кажущиеся исключения чрезвычайно важны. Некоторые из низших растительных организмов, Hematococci и Protococci, - помещены ли они в массе слизи, или же рассеяны по арктическому снегу - не обнаруживают никаких дифференцирований поверхности, разные части поверхности не подвергаются никакому определенному различию условий. Упомянутая выше Thalassicolla, свободно плавающая по воде и пассивно перекатываемая волнами, последовательно представляет влиянию известных деятелей все свои стороны, и все ее стороны сходны. Усаженные ресничками шары, как Volcox, например, не имеют на своей поверхности частей, несходных одна с другой; и нельзя рассчитывать, чтобы у них были такие части, когда видишь, как они передвигаются по воде во всех направлениях, не подвергая какой-либо части особенным усилиям. Но если мы перейдем к существам, которые или прикреплены где-либо, или, двигаясь, сохраняют определенное положение, мы не встретим более единообразия поверхности. Почечка зоофита, у которой в продолжение периода движения можно отличить только внутреннюю и внешнюю оболочку, пускает корни только тогда, когда верхний ее конец начнет усваивать строение, отличное от нижнего. Свободно плавающий зародыш водяного кольчатого червя, яйцеобразный и не усаженный по всей поверхности волосками, движется одним концом вперед, согласно этому различию обстоятельств происходят в нем и дифференцирования.
Начала, проявляющиеся таким образом в низших жизненных формах, замечаются и в развитии высших форм, хотя здесь и нельзя проследить их так далеко, как там, потому что они затемняются усвоением наследственного типа. Так, "имеющая вид тутовой ягоды" масса клеточек, в которую обращается оплодотворенное яйцо позвоночного, начинает скоро обнаруживать разницу между наружной и внутренней частями своими, соответственно основной разнице в окружающих обстоятельствах. Клеточки периферии, достигнув большего развития, нежели внутренние клеточки, сливаются в оболочку, замыкающую остальное, клеточки, лежащие ближе к наружным, соединяются с этими последними и увеличивают густоту зародышевой оболочки, между тем как центральные клеточки становятся жидкими. Сверх того, часть зародышевой оболочки становится скоро зародышевым пятном, и, не утверждая, чтобы причина этого заключалась в несходстве отношений различных частей зародышевой оболочки к окружающим влияниям, мы все-таки ясно видим, что в этих несходных отношениях заключается возмущающий элемент, стремящийся расстроить первоначальную однородность зародышевой оболочки. Далее зародышевая оболочка мало-помалу разделяется на два слоя - внутренний и наружный, один находится в соприкосновении с жидкой частью желтка, другой - с окружающими жидкостями: это различие обстоятельств находится в явном соответствии с последующим различием в строении. Появление сосудистого слоя между этими слизистым и серозным слоями, как их называют, допускает подобное же толкование. Как в этих, так и в разнообразных сочетаниях, которые начинают затем обнаруживаться, мы замечаем действие общего закона размножения последствий, вытекающих из одной причины - закона, которому было приписано усиление разнородности {См. статью' Прогресс, его закон и причина.}.
Ограничив наши замечания наиболее общими фактами развития, мы думаем, что успели уяснить их до некоторой степени. Что неустойчивое равновесие однородного зародыша должно нарушиться вследствие несходного действия окружающих влияний на разные его части, - это заключение априористическое. Столь же априористическим кажется и то заключение, что разные единицы, подвергшиеся различным влияниям, должны или разложиться, или претерпеть изменения, которые приведут их к жизни в соответствующих обстоятельствах: что, иными словами, они должны приспособиться к своим условиям. Но мы можем сделать почти такой же вывод и помимо ряда предыдущих рассуждений. Наружные органические единицы (будут ли это клеточки массы, "имеющей вид тутовой ягоды", или наружные частицы отдельной клеточки) должны усваивать функции, требуемые их положением, а усваивая эти функции, они должны принять характер, обусловленный их подправлением. Слой органических единиц, прилегающих к желтку, должен служить для ассимилирования (уподобления) желтка и, таким образом, должен быть приспособлен к ассимилирующим отправлениям. Процесс организации становится возможным только при этих условиях. Можно сказать, что как первые породы животных, размножившихся и распространившихся по разным странам земли, дифференцировались на несколько различных пород - вследствие приспособления к условиям жизни, точно так же и первоначально единообразное население клеточек, образовавших оплодотворенную зародышевую клеточку, распадается на несколько различных населений клеточек, развивающихся несходно в силу несходства окружающих их обстоятельств.
Кроме всего этого, для доказательства нашего положения надо заметить, что оно находит самые ясные и обильные подтверждения там, где условия наиболее просты и общи, где явления менее запутаны, - в образовании обособленных клеточек Строения, возникшие вокруг ядер в бластеме и определяющиеся ядрами, как центрами влияний, видимо, сообразуются с этим законом; части бластемы, соприкасающиеся с ядрами, иначе обставлены, чем те, которые не находятся с ними в соприкосновении. Образование оболочки вокруг каждой из масс зернышек, на которые распадается содержимое клеточки водоросли, - пример подобного же рода. И если бы возвещенный недавно факт, что клеточки могут образоваться около пустот в массе вещества, способного организоваться, подтвердился, - мы приобрели бы другой хороший пример, потому что части вещества, ограничивающие эти пустые пространства, подчиняются влияниям, несходным с теми, которым подчинены остальные части. Если, следовательно, мы можем с такой отчетливостью проследить закон изменения в этих первоначальных процессах и в тех более сложных, но аналогичных им, которые проявляются в первых изменениях яйца, то у нас есть сильный повод предполагать, что закон этот - закон основной.
Но начало это, как не раз уже было замечено понятное в представленных здесь простых формах, не дает ключа к подробностям органического развития. Оно совершенно недостаточно для объяснения родовых и специфических особенностей и оставляет темными для нас более важные отличия семейств и порядков. Почему из двух яиц, брошенных в один и тот же пруд, из одного выходит рыба, а из другого пресмыкающееся - этого оно не может объяснить нам. Что из двух различных яиц, помещенных под одну и ту же курицу, могут выйти цыпленок и утенок - такой факт не может быть соглашен с развитой выше гипотезой. Нам не остается здесь иного исхода, как ссылаться на необъяснимый принцип наследственной передачи. Способность неорганизованного зародыша развиваться в сложный взрослый организм, в котором повторяются до мельчайших подробностей черты предков даже и тогда, когда зародыш был обставлен иными условиями, нежели предки, составляет способность недоступную нашему пониманию. Что микроскопической частицей бесстройного, по-видимому, вещества усвоено влияние, в силу которого происшедший из нее человек, спустя пятьдесят лет, станет подагриком или сумасшедшим, - это истина, которая была бы невероятною, если б не подтверждалась ежедневными примерами. Но хотя способ, каким передается наследственное сходство во всех его усложнениях, составляет тайну, превышающую понимание наше, однако можно принять, что оно передается согласно вышеизъясненному закону приспособляемости, - и мы не лишены оснований предполагать, что это верно. Что приобретенные особенности, происходящие от приспособления известной организации к окружающим условиям передаются потомству - это факт утвержденный. Приобретаемые таким образом особенности заключаются в различии строения или состава одной или нескольких тканей. Это значит, что в агрегации подобных органических единиц, составляющих зародыш, группа, служащая для образования особых тканей, принимает специальный характер, который вызван был в родиче приспособлением его тканей к новым обстоятельствам. Мы знаем, что это общий закон органических видоизменений. Далее, это единственный закон органических изменений, для которого у нас есть какие-нибудь доказательства {Это было написано еще до выхода в свет Происхождения видов. Я оставил все это без изменений потому, что тут виден ход мыслей, приведший меня к таким выводам.}. Нет ничего невозможного, чтобы закон этот был и всеобщим законом, распространяющимся не только на те маловажные изменения, которые наследуются потомками от ближайших предков, но даже и на те обширные изменения, которыми отличаются виды, роды, порядки и которые наследуются от предшествовавших рас организмов. И таким образом может быть, что закон приспособляемости единственный закон, управляющий не только дифференцированиями какой-либо расы организмов на несколько рас, но и дифференцированиями расы органических единиц, составляющих зародыш, на несколько рас органических единиц, составляющих взрослый субъект. Понимаемый таким образом процесс развития каждого организма будет состоять частью из прямого приспособления его элементов к разным окружающим обстоятельствам частью же из усвоения свойств, происшедших от аналогичных приспособлений элементов всех организмов-предков.
Однако ж наши аргументы не уполномочивают нас к такому широкому умозрению, мы привели его только как внушаемое, а не как выведенное. Все, что мы хотели показать здесь, состоит в том, что дедуктивный метод содействует истолкованию некоторых из наиболее общих явлений развития, - и это, надеемся, нам удалось показать. Что все однородные агрегации находятся в состоянии неустойчивого равновесия - это истина всеобщая, из которой выводится и непостоянство всякого органического зародыша. Из известной чувствительности органических соединений к химическим, термическим и другим возмущающим силам мы вывели необыкновенное непостоянство каждого органического зародыша - наклонность переходить к разнородности, далеко превосходящую подобную же наклонность других однородных сочетаний. Тем же самым путем рассуждения пришли мы к дополнительному выводу, что самые первые части, на которые распадается зародыш, находясь порознь в состоянии неустойчивого равновесия, обладают точно такою же склонностью к дальнейшим изменениям и т. д. Кроме того, мы нашли a priori, что во всех других случаях утрата однородности есть следствие различия в характере и размерах силы, приходящей в соприкосновения с различными частями; следовательно, и в этом случае различие обстоятельств составляет первоначальную причину дифференцирований. Мы прибавили к этому, что так как изменение частей, испытывающих различное действие, не расстраивает жизненной их деятельности, то они должны согласовать эту жизненную деятельность с влияющими силами, т. е. должны быть приспособлениями; то же относится и ко всем последующим изменениям. Итак, путем дедуктивного рассуждения мы значительно проникаем в метод организации. Хотя мы и не в состоянии - и вероятно, всегда будем не в состоянии - понять, каким образом зародыш принимает особую форму своей расы, мы можем все-таки понять общие начала, управляющие самыми первыми изменениями его, и, помня единство плана, всюду очевидное в природе, мы можем подозревать, что эти же начала управляют и всеми последующими изменениями.
Спор между современными зоологами открывает еще иное поле применению дедуктивного метода. Мы думаем, что вопрос о том, существует или не существует необходимое соотношение между разными частями какого-нибудь организма, решается a priori.
Кювье, первый из провозгласивших это необходимое соотношение, основывал на нем свои восстановления вымерших животных. Жоффруа Сент-Илер и де Бленвиль с разных точек зрения оспаривали гипотезу Кювье, и чрезвычайно интересный спор этот, опиравшийся на палеонтологию, возобновлен недавно в несколько измененной форме: профессор Гексли и Овэн являются один противником, другой защитником этой гипотезы.
Кювье говорит: "В сравнительной анатомии есть принцип, верного развития которого достаточно, чтобы рассеять все затруднения: это - соотношение форм в организованных существах, с помощью которого можно, строго говоря, определить всякое организованное существо по куску какой-нибудь его части. Каждое организованное существо составляет целое, единую и совершенную систему, части которой соответствуют друг другу и своими взаимными реакциями содействуют одной и той же окончательной цели. Ни одна из этих частей не может быть изменена без изменения других, и, следовательно, каждая взятая отдельно определяет все остальные". Кювье приводит при этом разные пояснения: он доказывает, что форма плотоядного зуба, обусловливая известное действие челюсти, предполагает особенную форму мыщелков, предполагает члены, приспособленные для схватывания и удерживания добычи, и, следовательно, когти, известное устройство когтей лапы, известную форму лопатки, и заканчивает, говоря: "Коготь, лопатка, мыщелок, бедро и все другие кости, взятые отдельно, определяют зуб или какую-нибудь иную часть, и человек, основательно знающий закон органической экономии, мог бы по одной из них воссоздать целое животное".
Очевидно, что защищаемый здесь метод восстановления основан на принятии физиологически необходимой связи между этими разными особенностями. Употребленный здесь аргумент состоит не в том, что лопатку известной формы можно считать принадлежностью плотоядного млекопитающего, потому что мы постоянно видим, что оно имеет подобную лопатку, - а в том, что лопатка должна быть у этих животных: без нее были бы невозможны плотоядные свойства. Кювье утверждает, что необходимое соотношение, которое он находит столь очевидным в этих случаях, существует между всеми частями системы; однако ж он допускает, что вследствие ограниченности наших физиологических знаний мы во многих случаях не в состоянии заметить этого необходимого соотношения и вынуждены основывать свои заключения на наблюдаемых нами сосуществованиях, причин которых мы не понимаем, но которые оказываются неизменными.
Профессор Гексли показал недавно: 1) что этот эмпирический метод, который ввел Кювье как совершенно подчиненный, назначенный только в помощь рациональному методу, есть в действительности тот самый, который Кювье употреблял обыкновенно; так называемый рациональный оставался мертвой буквой; 2) что сам Кювье во многих местах признавал настолько неприменимость рационального метода, что, в сущности, отказался от него, как от метода. Мало того: Гексли утверждает, что принимаемый закон необходимого соотношения неверен. Вполне признавая физиологическую зависимость одной части от другой, он отрицает неизменяемость этой зависимости. "Таким образом, зубы льва и его желудок состоят в таком отношении, что желудок переваривает пищу, которую зубы раздирают; они соотносятся физиологически, но нет основания утверждать, чтобы это было необходимое физиологическое соотношение, в том смысле, что не могло бы быть других зубов и другого желудка, столь же пригодных для животного, питающегося живым мясом. Число и форма зубов могли бы быть совершенно отличными от нынешних, устройство желудка могло бы быть значительно иное, и отправления этих органов могли бы совершаться так же хорошо."
Этого достаточно, чтобы дать нашим читателям понятие о настоящем положении полемики. Мы не намерены пускаться в подробности и хотим только показать, что вопрос может быть решен путем дедукции. Но прежде нежели сделаем это, обратим внимание на два соприкасающихся пункта.
Защищая учение Кювье, профессор Овэн пользуется odium theologicum. Он приписывает своим противникам "внушение и скрытую защиту доктрины, ниспровергающей призвание Высшего Духа". Не говоря ни слова о сомнительной пристойности подобного осуждения в деле науки, мы думаем, что обвинение это неудачно. Чем же гипотеза необходимого соотношения частей отличается от гипотезы действительного соотношения частей, что ставило бы ее в особой гармонии с тезисом? Защита необходимости сосуществования или последовательности скорее всего и есть унижение Божественной силы. Кювье говорит. "Ни одна из этих частей не может быть изменена без изменения других, и, следовательно, каждая взятая отдельно определяет все остальные", т. е. соотношение не могло бы быть иным. Гексли же говорит, напротив, что мы не имеем права утверждать, что соотношение не могло бы быть иным, и имеем немалые основания думать, что одинаковые физиологические цели могут быть достигнуты разными способами. Одна доктрина ограничивает возможность творения, другая отрицает предполагаемый предел. Которую же следует больше обвинять в скрытом атеизме?
В другом пункте, о котором упомянуто, мы склоняемся на сторону Овэна. Мы думаем вместе с ним, что рациональное соотношение (в самом высшем смысле этого слова) там, где оно может быть указано, служит лучшим основанием для дедукции, нежели эмпирическое, подтверждаемое только накопившимися наблюдениями. Ставя первой посылкой, что под рациональным соотношением мы понимаем не такое, которое давало бы повод думать, что в нем можно было бы проследить какой-либо план, а такое, отрицание которого непонятно (и таков вид соотношения, подразумеваемого законом Кювье), - мы утверждаем, что наше знание соотношения отличается большей определенностью, нежели простое индуктивное. Нам кажется, что Гексли из боязни впасть в заблуждение, делающее Мысль мерилом Вещей, упустил из виду, что наше понятие необходимости определяется некоторым безусловным единообразием, обнимающим все роды наших опытов, и что, следовательно, органическое соотношение, которое не может быть понимаемо иначе, как оно есть, опирается на более широкую индукцию, нежели та, которая определяется только наблюдением над организмами. Справедливо, однако, что такие органические соотношения, отрицание которых немыслимо, весьма редки. Если мы найдем череп, позвонки, ребра и ряд других костей какого-нибудь четвероногого величиною со слона, мы можем быть уверены, что ноги подобного четвероногого были значительной величины - много больше ног крысы, право предполагать соотношение это необходимым основывается не только на исследованиях движущихся организмов, но и на всех опытах над массами и опорами масс. Но мало того, что действительность представляет слишком немного подобных физиологических соотношений, - самый способ этих рассуждений представляет некоторую опасность, потому что может подать повод отнести к классу необходимых такие соотношения, которые вовсе не необходимы. Казалось бы, например, что между глазами и поверхностью тела существует необходимое соотношение: для зрения нужен свет; следовательно, можно было бы предположить безусловно необходимым, чтобы глаз помещался снаружи. Есть, однако, существа, как Cirrbipoedia, глаза которых (не очень деятельные, может быть) помещаются в глубине тела. Можно было бы предположить необходимое соотношение между размерами матки у млекопитающих и размерами их таза. A priori кажется невозможным, чтобы у какого-нибудь вида существовала вполне развитая матка с совершенным зародышем и такая малая тазовая дуга, которая не позволяла бы выйти этому зародышу. Если б существовало какое-нибудь подобное млекопитающее и если б оно было ископаемое, по методу Кювье пришлось бы заключить, что зародыш должен был выходить в неразвитом состоянии и что матка была мала. Но нашлось живущее млекопитающее с очень малой дугой таза крот, которое избавило нас от этого ошибочного вывода. Как ни аномален этот факт, но детеныш крота вовсе не проходит через тазовую дугу, а мимо нее. Итак, признавая некоторые вполне прямые физиологические соотношения необходимыми, мы рискуем отнести к ним и такие, которые вовсе не имеют этого характера.
Что касается до массы соотношений, включая сюда все непрямые, то мы сходимся с Гексли в отрицании их необходимости и намерены теперь подтвердить свое положение путем дедукции. Начнем с аналогии.
Всякий, кто был на большом железном заводе, видел гигантские ножницы, приводимые в движение машиной и употребляемые для разрезывания железных листов, которые помещаются между полосами ножниц. Положим, что единственные видимые части аппарата и есть эти полосы. Наблюдающий их движение (или, скорее, движение одной полосы, потому что другая обыкновенно неподвижна) заметит, по возрастанию и уменьшению угла и по кривой, описываемой движущимся концом, что должен быть некоторый центр движения - стержень или цапфа (открытая втулка). На соотношение это можно смотреть как на необходимое. Кроме того, он может заключить, что по ту сторону центра движения движущаяся половинка обращена в рычаг, к которому прилагается сила, но так как возможно и иное устройство, то это можно назвать не более как вероятным соотношением. Если б он пошел далее и стал бы разбирать, как было сообщено рычагу качательное движение, он заключил бы весьма правдоподобно, что движение это передается шатуном. И если б ему было известно кое-что из механики, он знал бы, что такое движение можно сообщить с помощью эксцентрика. Но он знал бы также, что оно может быть сообщено и с помощью кулака. Одним словом, он увидел бы, что между ножницами и отдаленными частями аппарата нет одного необходимого соотношения. Возьмем другой случай. Нажимная доска типографского пресса должна двигаться вверх и вниз на расстояние дюйма или около этого; нужно, чтобы она производила наибольшее давление, когда достигнет предела движения вниз. Если кто-нибудь станет рассматривать мастерскую типографских прессов, то увидит полдюжины разных механических устройств, удовлетворяющих той же цели; и сведущий машинист скажет ему, что легко придумать еще столько же. Если, следовательно, нет необходимого соотношения между специальными частями машины, то их должно быть еще менее между частями организма.
С противоположной точки зрения обнаружится та же самая истина. Держась вышеприведенной аналогии, можно заключить, что изменение в одной части организма не требует непременно известного специфического ряда изменений в других частях. Кювье говорит: "Ни одна из этих частей не может быть изменена без изменения других, и, следовательно, каждая взятая отдельно определяет все остальные". Первое из этих предложений можно допустить, но второе, выдаваемое за следствие из него, неверно; оно предполагает, что "все остальные" могут быть изменены только одним способом, между тем как они могут быть изменены различными путями и в различной степени. Чтобы доказать это, мы должны прибегнуть к аналогиям из области механики.
Поставьте кирпич стоймя и толкните его, - вы можете предсказать с точностью, в каком направлении будет он падать и какое займет положение. Если, подняв его, поместите сверху еще один кирпич, вы уже не в состоянии будете точно предвидеть результаты опрокидывания; как бы вы ни старались при повторении опыта сообщать кирпичам то же самое положение, ту же силу и в том же направлении, у вас не будет и двух совершенно сходных случаев. И по мере того, как сочетание усложняется прибавкой новых и несходных частей, результаты какого-нибудь возмущения будут становиться более разнообразными и многочисленными. Подобная истина очень явственно и очень интересно проявляется в паровозах. Что из машин, выстроенных, насколько это возможно, точно по известному образцу, не найдется и двух, действующих совершенно одинаково, - факт, известный всем механикам-инженерам и механикам-кондукторам. Каждая будет иметь свои особенности. Влияния действий и противодействий будут столь различны, что при сходных условиях каждая будет иначе работать; и каждый машинист должен ознакомиться с устройством своей машины, чтобы можно было употреблять ее с наибольшей выгодой. В организмах эта неопределенность механических реакций ясно заметна. Два мальчика, бросающих камни, будут всегда более или менее отличаться положением своего тела так же, как два биллиардных игрока. Общеизвестный факт, что каждая личность имеет характеристическую походку, представляет еще лучший пример. Мерное движение ноги должно, по гипотезе Кювье, действовать на тело однообразно. Но вследствие незначительных отличий строения, которые не противоречат родовому сходству, нет двух личностей, производящих одинаковые движения туловищем или руками- эта особенность людей всегда подмечается их приятелями.
Если мы перейдем к возмущающим силам немеханического свойства, истина эта станет еще более очевидною. Пусть несколько лиц перенесут бурю с дождем; когда один из них не будет чувствовать никакого ощутительного беспокойства, другие будут страдать: кто кашлем, кто катаром, поносом или ревматизмом. Привейте коровью оспу детям одинакового возраста, одинаковым же количеством материи, приложенной к тем же самым частям, и симптомы не будут сходны ни в свойствах, ни в силе, в некоторых случаях разница будет весьма значительна. Количество спирта, усыпившее одного, делает другого необыкновенно бодрым, один становится веселым, другой раздражительным. Опиум производит или дремоту, или бессонницу; то же производит и табак.
Во всех этих случаях - механических или иных - некоторая сила приводится в соприкосновение сперва с одною частью организма и потом с остальными, и, по доктрине Кювье, части эти должны измениться вполне специфическим образом. Мы видим, что этого, однако, не бывает. Первоначальное изменение, происшедшее в какой-нибудь одной части, не находится в необходимом соотношении с переменами, происшедшими в других частях; перемены в этих частях также не имеют необходимого соотношения между собою. Перемена отправления, произведенная возмущающей силой в органе, подверженном прямому ее действию, не влечет за собою определенного ряда функциональных изменений в других органах; но она сопровождается каким-нибудь одним из разнообразных рядов изменений. А очевидное следствие отсюда то, что какое-нибудь изменение строения, происшедшее случайно в одном из органов, не будет сопровождаться некоторым особым рядом изменений строения в других органах, т. е. между формами не будет никакого необходимого соотношения.
Палеонтология, следовательно, должна основываться на эмпирическом методе. Ископаемый вид, который был вынужден изменить свою пищу или свои нравы, не должен был необходимо претерпеть тот особый ряд видоизменений, который обнаруживает, а мог бы при некотором слабом изменении предрасполагающих причин - как климат или широта - претерпеть некоторый другой ряд изменений: это составляет одно из тех определяющих обстоятельств, которые, по человеческому пониманию, называются случайными.
Смеем думать, следовательно, что дедуктивный метод значительно освещает этот назойливый вопрос физиологии; в то же самое время наша аргументация показывает и пределы применимости дедуктивного метода. Мы видим, что наш чрезвычайно общий вопрос может быть удовлетворительно разобран путем дедукции; но заключение, к которому мы пришли, само собою принимает, что более специальные явления организации не могут быть разрабатываемы таким образом.
Кроме того, есть еще другой метод исследования общих физиологических истин, - метод, которому физиология уже обязана одной светлой идеей, но который в настоящее время не признан формально за метод. Мы говорим о сравнении физиологических явлений с явлениями социальными.
Аналогия между индивидуальными организмами и организмом социальным есть одна из тех, которые с древнейших времен обращали на себя внимание наблюдателя. И хотя новейшая наука не сочувствует тем грубым понятиям об этой аналогии, которые выражались иногда со времен греков, однако она все более и более стремится показать, что аналогия существует - и очень замечательная. В то время как становится ясным, что нет такого специального параллелизма между составными частями человека и таковыми же нации, какой принимали прежде, - столь же ясным становится, что общие основания развития и устройства, обнаруживающиеся во всех организованный телах, проявляются и в обществах. Основное свойство обществ и живых существ заключается в том, что они состоят из взаимозависимых частей; и казалось бы, что это свойство заключает в себе общность разных других характеристических свойств. Большая часть людей, знакомых с фактами физиологии и социологии, начинает признавать это соответствие не только вероятным, но и научно истинным. А мы лично твердо держимся мнения, что оно мало-помалу будет приниматься в таких размерах, которые в настоящее время допустили бы весьма немногие.
Если существует подобное соответствие, то ясно, что физиология и социология будут более или менее объяснять одна другую. Каждая по-своему будет облегчать исследование. Отношение причины и следствия, ясно заметное в социальном организме, может привести к отысканию аналогических отношений в индивидуальном организме и объяснить таким образом то, что не могло быть объяснено иначе. Законы возрастания и отправления, открытые специалистом-физиологом, могут дать нам ключ к некоторым социальным изменениям, трудно понимаемым без этого. Обе науки могут обмениваться намеками, указаниями и подтверждениями; если они и не сделают ничего больше, то и это уже немалая помощь. Понятие о "физиологическом разделении труда", которым политическая экономия снабдила уже физиологию, далеко не лишено значения. Есть вероятность, что она доставит и другие.
В подкрепление этому мнению приведем несколько случаев, где была оказана подобного рода помощь. И прежде всего посмотрим, не доставляют ли факты социальной организации поддержки некоторым из доктрин, установленных в предыдущих частях этой статьи.
Одно из положений, которое мы старались установить, заключается в том, что процесс развития у животных производится не только посредством дифференцирований, но и посредством соответственных интеграции. В социальном организме можно заметить ту же самую двойственность процесса, и замечено, что интеграции бывают тех же трех родов. Так, есть интеграции, происходящие от простого возрастания смежных частей, имеющих сходные отправления, например, слитие Манчестера с его предместьями, занимающимися бумагопрядильным производством. Есть другие интеграции, происходящие таким образом, что из разных мест, производящих особые продукты, одно все более и более монополизирует известный промысел и ослабляет его в остальныхпримером может служить возрастание Йоркширского полотняного округа за счет округов Западной Англии или поглощение Стаффордширом посудной мануфактуры и последовавший упадок того же рода заведений, процветавших когда-то в Вустере, Дерби и других местах. Есть, наконец, еще интеграции, проистекающие из действительного сближения частей, сходных по роду занятий- сюда относятся такие факты, как стечение издателей в Paternoster Row, юристов в Теmр'le и его окрестностях, хлебных торговцев около Mark Lane, гражданских инженеров в Great George Street, банкиров в центре Сити. Находя, таким образом, что в развитии социального организма, как и в развитии организмов индивидуальных, встречаются интеграции так же, как и дифференцирования, и притом интеграции тех же трех родов, - мы имеем дополнительный повод считать их существенными частями процесса развития и должны включить их в его формулу. Далее, обстоятельство, что в социальном организме интеграции эти зависят от общности отправления, подтверждает гипотезу о подобной же зависимости их в индивидуальном организме.
Мы старались доказать путем дедукции, что различия частей, замечаемые сначала во всяком развивающемся зародыше, составляют следствие различия условий, которыми обставлена каждая часть; что приспособление устройства к окружающим условиям составляет начало, определяющее первые изменения частей, и что, вероятно, можно, если введем в формулу такие приспособления, которые передаются по наследству, определить подобным же образом и все последующие дифференцирования. Не нужно долго всматриваться в факты, чтобы заметить, что преобладающие социальные дифференцирования произошли аналогичным путем. По мере того как размножались и распространялись члены общины, первоначально однородной, происходило и постепенное отделение частей, очевидно регулируемое различием местных обстоятельств. Те, кому случилось жить возле места, избранного (может быть, по центральности его положения) для периодических собраний, становились торговцами и строили город; жившие врозь продолжали охотиться или возделывать землю; население морских берегов стало заниматься морскими промыслами. И каждый из этих классов претерпел изменения в характере сообразно своей деятельности. Позже эти местные приспособления значительно усложняются с ходом развития Вследствие почвенных и климатических отличий занятия сельских обитателей в разных частях государства специализируются; одни начинают производить главным образом скот, другие - пшеницу или овес, третьи - хмель. сидр и т. д. Люди, живущие там, где находятся залежи каменного угля, становятся угольщиками; корнваллисцы делаются рудокопами, потому что Корнваллис богат рудою: железная мануфактура становится преобладающим промыслом там, где встречается в избытке железная руда. Ливерпуль принялся за доставку хлопка вследствие близости его к округу, где приготовлялись хлопчатобумажные произведения; Гулль, на подобном же основании, стал главным портом, куда ввозится иностранная шерсть. Ту же истину можно заметить даже в устройстве пивоварен, красильных заведений, аспидных ломок, кирпичных заводов. Эта специализация социального организма, характеризующая отдельные округа зависит в основе своей, как вообще, так и в частностях, от местных обстоятельств. Из первоначально сходных единиц, составляющих социальную массу, равные группы усваивают различные отправления определяющиеся относительным их положением и таким образом приспособляются к окружающим условиям. Следовательно, то, что было, как мы вывели a priori, главной причиной органических дифференцирований, оказывается a posteriori главной причиной и социальных дифференцирований. Далее, мы видели возможность эмбриологических изменений, вызываемых приспособлениями, передаваемыми по наследству; точно так же можем заметить и в зарождающихся обществах изменения, составляющие следствие не прямых приспособлений, а приспособлений, усвоенных породившим их обществом. Колонии, основанные разными народами, сходные по своим специальным занятиям, развиваются неодинаково в том смысле, что сохраняют в большей или меньшей степени организацию произведшей их нации Французское поселение развивается не так, как английское, и оба усваивают формы, отличные от форм, усвоенных римским поселением. Дифференцирование обществ определяется отчасти непосредственным приспособлением их единиц к местным условиям, отчасти же унаследованным влиянием подобных же приспособлений прежних обществ, - факт, составляющий сильную поддержку заключению, добытому иным путем и говорящему, что дифференцирования индивидуальных организмов зависят как от непосредственных приспособлений, так и от приспособлений организмов-предков.
От подтверждений, доставленных физиологией и социологией, перейдем к предположениям, которые порождаются этим же путем. Фактория, другое ли какое-нибудь производящее заведение, город ли, состоящий из подобных заведений, суть агенты для вырабатывания продуктов, потребляемых обществом, и в этом отношении аналогичны с железой или внутренностями отдельного организма. Если мы станем рассматривать, каким образом начало развиваться это производящее заведение, то найдем, что оно происходило таким путем: простой рабочий, сам продающий продукты своего труда, - зародыш. Промысел его увеличивается, он приобретает помощников - сыновей своих или людей посторонних; затем он становится продавцом произведений не только своих рук, но и чужих. Дальнейшее возрастание его промысла заставляет его увеличивать число помощников, и его сбыт растет так быстро, что он вынужден ограничиться процессом продажи, т. е. он перестает быть производителем и становится каналом, по которому доходят до публики произведения других лиц. Если его благосостояние будет еще возрастать, он найдет невозможным заведовать продажей даже своих произведений и пригласит других лиц, вероятно членов своего семейства, помочь ему в этом деле, т. е. к нему, как к главному каналу, присоединятся побочные, и т. д. Кроме того, когда в одном месте, как Манчестер и Бирмингем, развивается много заведений подобного рода, процесс этот идет еще далее. Так образовались факторы и торговцы, составившие каналы, через которые проходят продукты многих факторий; и мы думаем, что эти факторы были первоначально промышленниками, взявшими на себя распространение, вместе со своими продуктами, продуктов маленьких домов и только впоследствии сделавшимися исключительно торговцами. Все эти степени развития подтверждаются ясными примерами наших подрядчиков на железных дорогах. Есть люди, которые лично прошли весь этот процесс, люди, которые сначала копали и перевозили землю, заключали небольшие контракты, работали вместе с теми, кого нанимали, и впоследствии взяли на себя огромные подряды, пригласили рабочих, - а теперь заключили контракт на всю железную дорогу и раздали части ее мелким подрядчикам. Иными словами, у нас есть люди, которые были прежде рабочими и наконец сделались главными каналами, от которых расходятся второстепенные, разветвляющиеся на еще более подчиненные каналы, по которым проходят деньги (т. е. пища), посылаемые обществом действительным строителям железной дороги. Интересно посмотреть теперь, не таков ли ход развития отделительных и извергающих органов в животном. Мы знаем, что таков процесс развития печени. Из группы желчных клеточек, образующих зародыш печени, клеточки, помещенные в центре, возле кишек, преобразовываются в потоки, по которым отделение желчных клеточек периферии изливается в кишки; по мере увеличения числа клеточек периферии образуются второстепенные потоки, вливающиеся в главный; третьестепенные - в них и т. д. Новейшие исследования показали, что то же происходит и с легкими, - так образуются бронхи. Но аналогия, указывая, что это есть первоначальный способ развития подобных органов, не указывает в то же время, чтобы развитие должно было продолжаться таким же путем. В социальном организме мануфактурные заведения развиваются обыкновенно не только посредством ряда вышеописанных видоизменений, но и вследствие преобразования разных лиц в мастеров, приказчиков, подмастерьев, рабочих и т. д.; точно так же сближающий метод образования органа может заменяться в некоторых случаях прямым переходом органических элементов к определенному строению. Что существуют образующиеся таким путем органы, это факт известный. Дополнительный вопрос, указываемый аналогией, заключается в том, когда прямой метод заменяется непрямым?
Подобный параллелизм можно значительно расширить. И если бы можно было показать подробности скрытого соответствия между этими двумя родами организации, наше положение получило бы сильную поддержку. Однако ж эти немногие примеры достаточно оправдали мнение наше, что изучение организованных тел можно продолжить косвенным путем, изучая тело политическое: если это не дает нам покуда ничего положительного, то, во всяком случае, может внушить многое. Итак, смеем думать, что индуктивный метод, исключительно употребляемый большей частью физиологов, может получить значительную помощь не только от дедуктивного метода, но и от социологического.
IV ГИПОТЕЗА ТУМАННЫХ МАСС
Если мы желаем составить себе верную оценку какой-нибудь идеи, верную, по крайней мере, в главных чертах, то довольно надежным мерилом для этого может служить родословная этой идеи. Происхождение от почтенных предков служит некоторого рода ручательством за достоинства как в людях, так и в верованиях; с другой стороны, принадлежность к подозрительному генеалогическому древу как в том, так и в другом случае предрасполагает не в пользу отпрысков. И аналогия эта - не пустой вымысел воображения. Верования вместе с их последователями изменяются мало-помалу в ряде преемственных поколений; и подобно тому, как изменения, происходящие в преемственных поколениях последователей религий, не уничтожают первоначального типа, а только видоизменяют его и сообщают ему большую отделку, так и сопровождающие их изменения в верованиях, сколько бы они ни очищали первоначальное верование, все же оставляют его сущность нетронутой.
Если мы взглянем на общепринятую теорию возникновения Солнечной системы с этой генеалогической точки зрения, мы должны будем сознаться, что теория эта несомненно низкого происхождения. Мы можем отчетливо проследить ее происхождение от первобытных мифологий. Самый дальний ее прародитель есть учение, что небесные тела суть личности, жившие сначала на Земле, учение, до сих пор существующее между некоторыми из негритянских племен, посещенных Ливингстоном. После того как наука отняла у Солнца и планет их божественные личности, древняя идея уступила место другой, которой придерживался даже Кеплер, именно: что планеты руководятся в своем движении направляющими духами. Перестав быть сами богами, планеты все-таки удерживаются еще богами в их орбитах. Когда тяготение сделало этих небесных кормчих ненужными, явилось верование, менее грубое, нежели предыдущее, от которого оно произошло, но подобное ему по самому существу своему, а именно что первоначальный толчок, заставивший планеты двигаться по своим орбитам, был дан рукою божества. Очевидно, что, несмотря на большую утонченность формы, отличающую эту общепринятую гипотезу, антропоморфизм ее унаследован от первобытного антропоморфизма, изображавшего богов как наиболее могущественных людей.
Есть еще другая гипотеза, противоположная первой, эта гипотеза не предлагает давать неведомой силе, проявляющейся по всей Вселенной, таких антропоморфических названий, как "верховный строитель" или "великий художник"; но рассматривает эту неведомую силу как действующую, вероятно, совершенно иным способом, нежели человеческая механика. Генеалогия этой гипотезы настолько же возвышенна, насколько генеалогия первой низка. Гипотеза эта есть порождение того расширяющегося и укрепляющегося верования в существование законности, которое целый ряд опытов выработал постепенно в уме человека. Из поколения в поколение наука доказывала существование единообразий в соотношениях между явлениями, считавшимися сначала или делом случая, или продуктом сверхъестественных влияний. Она указывала на существование прочного порядка и постоянной причинности там, где невежество видело только неправильность и произвол. Каждое дальнейшее открытие закона укрепляло предположение, что закон соблюдается везде и во всем. Таким образом, в числе других верований возникло верование, что Солнечная система не сделана, а развилась. Не говоря уже об отвлеченной родне этой гипотезы, о тех великих общих воззрениях, которые были выработаны положительной наукой, она имеет и конкретную родню самого высокого разряда. Основанная на законе всемирного тяготения, она может считать своим прародителем великого мыслителя, который установил этот закон. Мысль о ней была впервые подана человеком, занимающим высокое положение среди философов. Человек, который собрал свидетельства, указывающие на то, что звезды образуются путем скопления вещества, рассеянного в пространстве, был самым неутомимым, самым осторожным и самым самобытным астрономическим наблюдателем нового времени. И мир еще не видел более ученого математика, чем тот человек, который, исходя из вышеупомянутой идеи о рассеянном веществе, сгущающемся по направлению к его центру тяжести, указал на путь, которым могла бы произойти, в процессе этого сгущения, взаимно уравновешивающаяся группа Солнца, планет и СПУТНИКОВ, подобная той группе к которой принадлежит и Земля.
Таким образом, если бы мы даже имели мало прямых доказательств, говорящих в пользу гипотезы туманных масс, вероятие ее истинности все-таки было бы велико. Собственное ее высокое происхождение и низкое происхождение противоположной гипотезы дали бы вместе достаточною причину для ее принятия, по крайней мере предварительного. Но прямых доказательств в пользу гипотезы туманных масс вовсе не мало. Они гораздо многочисленнее и разнообразнее чем обыкновенно полагают. Много были говорено о том или другом разряде этих доказательств, но нигде сколько нам известно, не были приведены сполна все доказательства. Мы предполагаем пополнить отчасти этот недостаток, в той уверенности, что в связи с заключением a priori, изложенным нами выше, ряд заключений a posteriori оставит мало сомнений в уме всякого непредубежденного исследователя.
Прежде всего обратимся к тем недавним открытиям в звездной астрономии, которые, как полагали, не согласны с этим знаменитым умозрением.
Когда сэр Вильям Гершель направил свой большой рефлектор на различные туманные пятна и нашел, что они распадаются на кучи звезд, он заключил из этого и некоторое время утверждал, что все туманные пятна суть кучи звезд, весьма удаленных от нас. Но после многих лет добросовестного исследования он пришел к тому заключению, что "есть туманности, которые состоят и не из звезд", и на этом заключении основал свою гипотезу о светящейся жидкости, рассеянной в пространстве, которая в случае своего скопления образует звезды. Несравненно более сильные телескопы, чем те, которые употреблял Гершель, дали возможность лорду Россу разложить на звезды такие туманности, которые были прежде не разложены. Вследствие этого многие астрономы возвратились к заключению, первоначально составленному Гершелем на подобном же основании и отброшенному им впоследствии, они утверждали, что при достаточной силе телескопов каждое туманное пятно разложилось бы на звезды и что разложимость зависит лишь от отдаления. Общепринятая в настоящее время гипотеза состоит в том, что все туманные пятна суть млечные пути, более или менее схожие в сущности своей с тем, который непосредственно нас окружает, но что они так неизмеримо удалены от нас, что, рассматриваемые в обыкновенный телескоп, они представляются небольшими бледными пятнами. Из этой-то гипотезы весьма многие нашли себя вправе заключить, что открытием лорда Росса гипотеза туманных масс опровергнута.
Но, предположив даже, что все эти умозаключения о расстоянии и о сущности туманных пятен действительно верны, сущность гипотезы туманных масс от этого нисколько не изменяется. Допустим, что каждое из этих бледных пятен есть звездная система, так далеко от нас отстоящая, что все ее бесчисленные звезды дают нам вместе меньше света, чем одна маленькая звезда нашей звездной системы. Это предположение нисколько не идет вразрез с мнением, что звезды и принадлежащие к ним планеты образовались путем скопления туманного вещества. Хотя без сомнения, если будет опровергнуто существование туманного вещества, в котором процесс сгущения совершался бы и по настоящее время, одно из доказательств в пользу гипотезы туманностей падает; но при этом остальные доказательства остаются в полной своей силе. Ничто не мешает нам предположить, что хотя в настоящее время мы и не видим, чтобы где-либо происходило сгущение туманного вещества, но было время, когда процесс этот совершался повсеместно. И в самом деле, можно возразить, что вряд ли мы вправе ожидать, чтобы сгущение рассеянного туманного вещества продолжалось в настоящее время, так как причины, обусловившие скопление одной массы, должны были действовать и на все массы, и, следовательно, существование несгустившихся масс было бы фактом, требующим объяснения. Таким образом, допустив даже непосредственные выводы из открытий, сделанных с помощью шестифутового рефлектора, мы видим, что следствия, многими отсюда выводимые, допущены быть не могут.