7133.fb2 Анна Монсъ (рассказы) - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 10

Анна Монсъ (рассказы) - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 10

— Да, сэр, — отозвался помощник, подозрительно бегая глазами.

— Джонс! Всех на палубу. Сабли, кинжалы, мушкеты, абордажные крючья — все наверх. Сложить в кучи на носу и на баке. Да, а самое главное…

— Пороху?

— Рому, дурень! — заржал Кид. Ржал он безобразно, привизгивая, так что мороз по коже, — мозги чтоб промыть! — и он заржал снова.

— Дело говорит, — сказал один из пиратов, — коли хлебнешь в меру, то акула — и та не тронет, морду отворотит — и мимо…

Но тут Кид внезапно, безо всякого перехода перестав смеяться, бросил на него свой взгляд, вдавил этим взглядом в палубу — и растер, словно потухший бычок. Капитан не любил комментариев. Потом он обратил свои глаза на Джонса и негромко сказал: «Быстро!» Слова Кида обычно оказывали сильное действие. Бывалый матрос побледнел, как морская пена, и, как пуля, заброшенная из пращи, помчался выполнять приказание.

— Да, черт возьми, ром и абордажные крючья — вот что мне нужно в этой жизни! — сказал Кид и поплелся в свою каюту — опохмеляться. На ходу он буркнул, чтобы ставили паруса и двигали прямо на галеоны. Дурак рулевой разинул было пасть, чтобы спросить что-то, пришлось заткнуть ее кулаком. Капитанский кулак крепости был необыкновенной — так жилист, так просолен и просмолен, что даже острые обломки зубов, брызнувшие во все стороны, не причинили ему вреда. Кид вытер кулак о штаны и проследовал в каюту.

Между тем на палубе все шло своим чередом. Раскладывали заржавевшие, в паутине, крючья, снимали черные, прогнившие чехлы с позеленевших пушек, вытряхивали из их стволов пыль и окурки. Два пирата откупорили на палубе бочку рому, и каждый, кто хотел, выпивал черпачок-другой.

Корабль, покачиваясь при порывах ветра, ходко двигался к горловине бухты, выделяясь на фоне неба черными, отполированными временем крестами мачт. Было тихо, иногда пронзительно закричит чайка — и снова тишина. Порывистый, тревожный ветер. В такую погоду всегда хочется выпить — и пираты пили. Корабль не добрался еще до выхода из бухты, как команда снова была пьяна вдребезги.

Наверное, нелогично протрезвлять команду для того, чтобы снова ее напоить — но что в нашем мире есть Логика? Не заплатка ли это на худом борту корабля жизни?! — Сколько ни ставь заплат — а вода все сочится и сочится…

Однако драматический момент близился. Внезапно расступились скалы, выход из бухты размахнулся на полгоризонта, брызнуло солнце сквозь влажную полуденную дымку. Корабль рывком положило на борт, окатило водой и морской пеной, а когда он стал тяжело выпрямляться, резко прибавив ход, ветер засвистел в такелаже, швыряя на палубу брызги и срывая пену с гребней волн. Валы тяжело, зловеще дробили свет солнца и ритмично и мощно качали корабль, его надутые и часто-часто трепещущие паруса напоминали напряженные до предела мышцы, от мокрой палубы пахло смешанным запахом иодистой морской воды и разлившегося рома.

Очень скоро галеоны перестали казаться черточками, видны были их мачты без парусов. Они здорово смахивали на кладбище. Плавучее кладбище на горизонте. Пиратский корабль, накренившись на правый борт, полным ходом шел точно в бок ближайшему галеону, так что Нептун под его бушпритом смотрел прямо в жерла Испанских пушек, и, то выныривая из воды, то снова зарываясь в пену, казалось, грозил своим трезубцем. Пронзительно кричали чайки.

И вот, когда до галеонов оставалось не больше мили, ветер начал стихать. Исчезла дымка, словно ненужная декорация. Исчезли чайки. Висящее в зените солнце дробилось на гребнях присмиревших волн. Откуда-то залетевшая ворона болталась над реями и иногда каркала, скорее испуганно, чем зловеще. Испанский корабль высился во весь рост, видна была каждая пушка, каждая снасть, видны были дымящиеся фитили в руках комендоров. Все это созерцал вышедший из каюты Кид, который стоял у левого борта, сложив руки на груди и тяжело навалившись на свою костяную ногу. Трубка, которую он держал в зубах, ярко и зло тлела на ветру, бросая дым и искры. Пиратский корабль шел теперь слегка под углом к галеону, полуобернувшись к нему левым бортом, чтобы удобнее было стрелять. Курс его упирался точно в грот-мачту, до которой оставалось не более двухсот футов — но ни Кид, ни капитан галеона, который был теперь виден во весь рост, не отдавали приказа стрелять, с холодной ненавистью смотря друг на друга. Все молчали. Слышно было, как хлопает заполаскивающий парус, как трещат фитили в руках пушкарей. Взгляд терялся и путался в черных крестах мачт. Вражеский капитан виден был во весь рост, ясно, до малейшей пуговки; видны были резные завитки на рукоятке его шпаги, брызги крови на кружевных манжетах, холодные глаза. Его утонченная, осмысленная жестокость цивилизованного человека резко контрастировала с привычной, как ежедневная порция рому, жестокостью пирата. Корабли разделяло уже лишь сорок футов, но капитаны по какой-то странной прихоти все еще не отдавали приказания стрелять. Вот бушприт пиратского судна навис над палубой врага. Между капитанами уже было не более десяти футов. Молча, опершись на банники смотрели друг на друга комендоры. Было тихо. Наконец нос пиратского судна мягко, без единого толчка, впился во вражеский борт. Стрелять было невозможно — пушки смотрели друг в друга. Пиратский корабль не дрогнув, не замедлив движения, все также неуклонно двигался вперед, и нос его уже упирался в грот-мачту, бушприт уже свисал над водой по ту сторону галеона. Было тихо, лишь иногда глухо и испуганно каркала ворона. Вот капитаны встретились взглядами, оказавшись друг против друга на расстоянии трех футов — и с этого момента расстояние между ними стало увеличиваться. Нос пиратского судна дошел уже до другого борта галеона; вот он, в полной тишине, прошел сквозь него — как нож сквозь масло — но капитаны даже не двинулись — и взгляды их уже не могли скреститься.

Наконец, пиратское судно полностью прошло сквозь галеон и теперь все так же медленно двигалось вперед, все так же летели искры из капитанской трубки, все так же Нептун, то погружаясь в пену, то выныривая из нее, казалось, грозил всему горизонту, и все так же покачивался на волнах галеон, четко вырисовываясь на бесцветном небе черными крестами мачт. Впечатление портила ворона, которая, пытаясь сесть на рею, складывала крылья — но тут же проваливалась, начиная барахтаться в воздухе. Она была единственным живым секундантом на этой дуэли призраков.

Наконец, капитан галеона с силой швырнул в ножны шпагу, на которую опирался все это время.

— Поднять паруса. Они идут в другое полушарие, как обычно. Встретимся там. Рано или поздно, но они от нас не уйдут. Пошевеливайтесь!

В то же мгновение заговорил капитан Кид:

— На руле, два румба право. Идем к мысу Горн.

И капитан, медленно и тяжело ступая, прошел в свою каюту.

И, как и тысячелетие тому назад, корабль, накренившись на правый борт, тяжело шел вперед, то выныривая, то снова зарываясь носом в пену.

Сон

Могучие бородатые программисты втаскивали электронный шкаф вверх по лестнице на второй этаж. Под крики: «Эй, ухнем!» железное страшилище, скрученное веревками, медленно ползло вдоль деревянных неструганных полозьев. Главный бородач в залитой потом майке, вцепившись в веревку, страшным голосом кричал: «Снизу, снизу не подходи! Сорвется — всех раздавит!» Студенты на крики не обращали внимания. Вахтер, как человек бывалый и видавший виды, вышел из-за своей конторки — и отошел в сторонку. Случись что — шкаф наверняка бы смел «вертушку» и не забыл бы, пожалуй, и самого «вертухая».

Из-за всей этой суматохи вошедший был замечен не сразу. Он медленно прошел мимо вахты, огляделся — и направился вдоль по коридору. Тут-то вахтер его и увидел — однако пропуска не стал спрашивать. Больше того, он прищелкнул каблуками, а правой рукой изобразил что-то вообще непонятное — не то отдал честь, не то перекрестился. Последнее, впрочем, было бы больше кстати. Поп — а вошедший был именно священник, самый натуральный, в рясе и с крестом на животе — остановился подле него, и, проникновенно глядя ему в глаза, тихо сказал: «В энкавэдэ не служил?»

— А.. в-в-в.. нет… — только и произнес ошалевший вахтер.

— Хорошо, коли так. А то смотри, сын мой, сидя на вахте — грехов не замолишь!.. Где тут кабинет общественных наук?

— Да вот, прямо по коридорчику — и наверх, на второй этаж, там лесенка есть, а наверху все написано, на каждой камере… тьфу, черт, на каждой двери табличка, вот тут пройдите…

— Благодарю, — и священник с достоинством удалился.

Кабинет общественных наук в это время при полном параде готовился к выходу на государственный экзамен по научному социализму. Впереди всех шел лысый, как коленка, толстенький мужичок лет пятидесяти со взглядом абсолютного Швейка, за ним — Мефистофель в черной тройке, за Мефистофелем — чернявый худенький татарин и полная блондинка неопределенного возраста, на вид добродушная. Настроение у всех было праздничное, как всегда перед экзаменом, как вдруг — па-па-па-пам — в проеме двери поп. Подпружиненная дверь закрывалась за ним по мере того, как он входил — а комиссия пятилась. Мефистофель сразу почуял, что перед ним — классовый враг. Он понял, что должен ему «показать» — но как? Не драться же в самом деле!

Только лысый ничего не понял. Он смотрел на гостя и думал: «Это что же, нового завкафедрой прислали? Елки-палки. Едва с научным социализмом разобрался — и вот те на… Заставят теперь катехизис учить — а до пенсии еще шесть лет.»

Поп остановился и минуту смотрел на всех молча. Экзаменаторы чувствовали себя так, словно сами попали — да не то, что на экзамен, а прямо на Страшный Суд.

— Ну, что скажете, дети мои, — пробасил священник, — что же вы молчите? … Стыдно!? — рявкнул от так, что стекла отозвались. — А раньше, раньше-то не было стыдно?! Как вы дошли до жизни сей?! Ведь сказал же Господь «не лги» — а вы? Всю жизнь лгали, да мало того, детей, детей учили лгать! Ведь предмет ваш — чистая ложь еси — вы что, не знали об этом, фарисеи да книжники?! А Россия — до чего Расею довели? Нищета, позор!

— Ну почему, вы утрируете, — вдруг очнулся Мефистофель, — нищета бывает абсолютная и относительная, так вот, у нас относительная нищета. Просто командная экономика не давала простора личной инициативе. Вы же не станете спорить, что до революции хуже жили, ведь это факт!

— А при царе Горохе, видно, лучше жили? — сказал поп зловеще.

— Я вас не понимаю…

— Все поймешь, как Страшный Суд грянет! Уж там вы за все ответите… за ложь, за кровь, за безвинно убиенных…

— А сами, сами-то хороши, — вдруг очнулась и затараторила блондинка, — вы же крещение проводили огнем и мечом, хотя это и прогрессивно было в то время — но все равно насилие! И гусли запретили — народный инструмент!

— Наше крещение Русь спасло — а ваше погубило. Языка ведь Росского и то не стало уже!

— Да как же это не стало? Да вот хоть например газета «Правда» — на каком по-вашему языке написана? И потом, у нас не «крещение», как вы говорите, а научная теория. И потом, почему «погубило»? А война? Под руководством Партии мы войну выиграли, и уж извините за крамолу, под руководством Сталина мы ее выиграли. У него конечно были перегибы, но…

Тут вдруг потемнело небо, закачались стены — и раздраженный голос с небес произнес:» Послушайте, Россияне, бросьте вашу вечную склоку, займитесь наконец делом!»

Васька вздрогнул — и проснулся в поту. Ну и кошмары снятся, аж дрожь пробирает! Впрочем, лекция его быстро снова убаюкала. До звонка еще много времени. Кто читал фантастику, кто писал программу на фортране, кто просто спал. Лектор, сверкая лысиной, бубнил про научный социализм: «Одна из тенденций социалистического развития — это закон превышения эффективности над качеством…» — или что-то в этом роде, Васька с трудом разбирал сквозь вновь нахлынувшую дрему. »…электрификация и интенсификация хозяйства приведут нас к социалистическому рынку…» Последнее, что уловил Василий, топором падая в теплую воду дремы — это ставшее родным словосочетание: «…рыночная эконо…»

Безумие

«Why do you think that I am mad?»

Poe

Прежде чем войти в троллейбус, я остановился и сделал вид, что читаю объявления на остановке. Нет, не он. Этот тип прошел мимо и исчез в подъезде, прикрыв за собой дверь. Но по пути он кого-то задел плечем — а тот идет в мою сторону… может, это условный знак? Нет, тоже прошел мимо. Как бьется сердце… Нужно успокоиться. Люди все еще идут — я войду последним. Вот прошел пьяный… несет тяжелый чемодан… может, там бомба? Да нет, не может этого быть: из-за одного меня — весь троллейбус? Нет же, это все не то, думать нужно спокойно, отрешенно, логично — ведь это просто неразумно. От меня можно и проще избавиться! В переулках, например, сейчас мало народу… Передние двери закрылись — быстро… успел… назад теперь дороги нет. Встань к окну — и притворись, что ты ничего не понимаешь. Открыл дипломат — и чуть было все не рассыпал. Сделал резкое движение, чтобы поймать — и теперь озабоченно раскладываю внутри. Умница — голова работает как надо. Вид совершенно естественный. А может быть спросить соседа о чем-нибудь?… Нет, нельзя. Ведь так всегда бывает — когда человек хочет казаться естественным — он всегда о чем-нибудь ненужном спрашивает… спросит какую-то ерунду — и наоборот подозрительно… Тем более, все молчат. Порядок. Закрыл дипломат, поставил на пол. Хотя нет, что-то не так… А, вот — там внутри ручка лежит, на ней колпачок завинчен не до конца, осталась маленькая щель… я еще когда положил, обратил внимание. Открыть и завинтить? Странно будет выглядеть — только что закрыл — и снова открываю. Слушай, да ты рассуди, ну что из того, что она полежит пока так?… Нет, что-то не то. Нужно завинтить. А может специально, из чувства противоречия, не трогать ее? К тому же ты учти, ведь это признак ненормальности… но ведь ненормальность уже в том, что мне мешает этот пустяк — пожалуй, я ее завинчу, пусть все знают, что я не боюсь показаться… странным… Вот. Теперь — порядок. Только сейчас я начал понимать, как устал за этот день — и вместе с усталостью вдруг пришло спокойствие. Мне действительно стало все равно, кто за мной наблюдает. Где-то в подсознании мелькнула мысль, что если мне в самом деле все равно — то это лучший способ казаться естественным… За окнами синие сумерки, мимо проплывают огни усталого города. В салоне периодически то светлеет, то темнеет, на полу шевелятся тени… я стараюсь на них не наступать. Подъезжаем к остановке — и вдруг меня осенило — билет! Нет, мне нельзя себе доверять — срочно передай пятак… не показывай виду, что очень спешишь. Но как он медлит — разве он не видит, что остановка уже близко!… Хотя… может быть — и видит… Ха, моя голова и тут меня не подвела — я вдруг понял, что мне очень легко узнать, он здесь случайно — или… не случайно! Ведь как все рассчитано: у него мой пятак — если я сейчас метнусь купить билет — это будет подозрительно, они могут понять, что я о чем-то догадываюсь; а если нет — он помедлит еще немного — мы подъедем к остановке — тут же войдет контроль — и им будет легко вывести меня на улицу… Все это мелькнуло мгновенно, троллейбус все ближе и ближе — его рука тянется к кассе… мне уже не удается сохранить спокойствие, я — плохо понимая, что делаю, — снова начинаю открывать «дипломат» — пальцы дрожат, и замки не слушаются… Дверцы со стуком распахнулись — у меня словно все оборвалось внутри — но в то же мгновение он протянул мне билет! Что ж, можно успокоиться… Но нет, всего трясет… Он здесь не случайно, теперь я это знаю точно — но как все тонко сделано — я понимаю теперь, никто не собирается меня убивать — меня просто хотят свести с ума. Но это не так то просто сделать. Я одного только не пойму — как им удалось всем сговориться? Как они действуют так слаженно — и так точно угадывают, куда нужно ударить? И никогда они не доводят дело до конца — просто пугают — но ожидание опасности еще хуже. И эта тонкость, это знание психологии меня просто поражает — иногда они наоборот делают мне что-нибудь хорошее — недавно, например, подошел к театру — и мне одному только достался лишний билет. Почему именно мне? Чтобы помнил всегда — «смотри, мы о тебе не забываем»!

Иногда мне кажется — может, они хотят заставить меня покончить с собой? Черта с два. Мы еще поборемся. Бороться … но с кем? Сами они все сговорились — или кто-то их заставил? Остановка. Я вышел — никто не препятствовал. Что ж, тем лучше.

А если спросят, зачем я вышел здесь? — мелькнула мысль. Да что такого… Хотел пройтись… Да нет, это ненатурально. По ошибке вышел — а другого троллейбуса ждать долго, поэтому пошел пешком. Кто-то неправильно сказал мне, где сходить… Нет, погоди… Кто это сказал? Ведь это же можно проверить! Опросят всех, кто был в салоне… Нет, просто вышел нечаянно. В конце концов, где хочу, там и выхожу! И все с этим, разобрались.

Троллейбус вяло прикрыл дверцы — и потащился дальше. А у меня вдруг ни с того, ни с сего полегчало на душе, накатила волна спокойствия — и счастья. Счастье — это спокойствие, это такие два синонима. Люди, кто сошел с троллейбуса, попрятались в сумерках, я был совершенно один. Напротив светил фонарь сквозь ветви, небо отливало синим, темно-серым. Это мои цвета, я их люблю. Я, наверное, из-за них так счастлив. Я взглянул вокруг себя — и даже стройка с торчащим подъемным краном показалась мне руинами старого замка… Наверное, в наше время любой бутафории достаточно, чтобы любоваться, лишь бы было главное — спокойствие. И еще…

Вдруг кто-то толкнул меня плечом — я оглянулся — он прошел дальше, не обратив на меня внимания. Здесь нельзя стоять? Ладно, иду дальше. Они работают на совесть — не дают минуты покоя. Черт, снова дрожат руки.

Я нырнул в подземный переход, осторожно заглянул в тоннель — никого. Отлично. Перешел на другую сторону и двинулся дальше, внимательно поглядывая по сторонам. Особенно я опасаюсь переулков — из них иногда выныривают машины. Вообще, машины ненавидят меня даже больше, чем люди.

Ходьба обычно приносит мне облегчение — но сейчас никак не могу взять себя в руки… Мысли раздерганные, как тени от свечки — и этот шум… я не выношу шума. Взвизгивания тормозов и рвущий душу вой «скорой помощи» напоминают мне воздушную тревогу… Ядерную воздушную тревогу. Гнусавый голос диктора «Граждане…» — ну, и так далее — и черные точки падают с неба. Кошмар. Хочется снова спрятаться в подземный переход. Совершенно автоматически продолжаю идти — и вскоре я ощутил наплыв мрачного, прямо-таки надгробного настроения — это значит, что я все-таки прихожу в себя. И значит, я могу мыслить.

У меня, как и у всякого человека, есть несколько тем, чтобы подумать на досуге, ярких и притягательных, как цветные стеклышки — но духовная жизнь кажется бесконечно разнообразной — потому что она устроена по принципу калейдоскопа. Сейчас же и этот калейдоскоп меня не спасает. Самое главное, что мне нужно сейчас — и вообще — это научиться быть объективным. Если я этого добьюсь — мне будет легче от них защищаться. Я, например, очень часто не различаю: специально подстроено — или произошло слу… почему она так на меня посмотрела… наши вгляды встретились — и мы оторопело смотрим друг на друга, постепенно замедляя шаг… я ее знаю? — да нет… вроде нет… она чуть повернула в мою сторону… а я — в ее… непроизвольно… наконец, мы уже идем навстречу друг другу, постепенно замедляя шаг… она хочет меня загипнотизировать? или просто напомнить… меня сегодня мало тревожили… вот — сошлись и остановились… нужно срочно что-нибудь спросить… чтобы все было естественно: «Скажите, который час?» (нашелся, молодец!) — она несколько секунд смотрит недоумевающе — потом растерянно — на часы:» Семь… семь тридцать.» Я произношу: «Благодарю!» и удаляюсь с достоинством — она несколько раз оглянулась мне вслед — я вижу это в карманное зеркальце (я всегда ношу его с собой). Вот еще одно доказательство. Это что, тоже случайно? Ладно, я уже человек привычный, меня такими мелочами не проймешь… вот скамейка, место вроде открытое… трудно что-нибудь подстроить…

О чем же я думал? А, вот — идея! Я знаю их слабое место: пусть они все сговорились, но внешне они должны вести себя так, как полагается — например, если они вздумают для острастки избить меня на улице — все остальные, конечно, разбегутся, чтобы не мешать — но милиционер, даже если он тоже с ними — вмешается… значит, они немного могут! — я с торжеством посмотрел на прохожего — он притормозил немного, потом растерянно оглянулся. Я долго смотрел ему вслед, пока он не исчез за поворотом. Ага! У меня есть оружие — моя мысль! А они уже волнуются! — вот, например, этот — хотел изобразить растерянность — а растерялся на самом деле, и повел себя неправильно — ведь вы послушайте… ведь если бы он не притворялся, а вел себя естественно, нормально, как полагается… то он бы… он бы не один раз оглянулся!.. Не один! Он должен был бы оглянуться еще один раз перед поворотом. А вот я бы так не ошибся! Я оглянулся бы еще один раз! Это потому, что я знаю психологию. А знаю я ее потому, что я — дичь, на которую охотятся. Вообще, это знание не говорит в мою пользу — разве нормальный человек станет ею заниматься? Из трех моих знакомых психиатров — все трое сумасшедшие, правда, они умело маскируются…

Впрочем, с другой стороны, а кто не сумасшедший? — Только дурак. Мыслить — и не быть сумасшедшим — ведь это невозможно! Если человек способен положить на одну чашу весов себя — а на другую весь мир (а мыслить только так и возможно, только так), то разве может он быть нормальным?! Нужно, конечно, успокоить окружающих — дескать, нормальный я, нормальный, отстаньте. И мыслей у меня нет таких… скользких мыслей… Напротив, мне, например, очень интересно, кто выйдет в полуфинал по футболу и почем на рынке огурцы… Я изо всех сил вообразил себе, что мне это все и в самом деле интересно — пусть все от меня отстанут!