Боб лениво протянул руку под кровать, достал шкатулку, поставил ее на табурет. Потом пустил колечко дыма и улегся поудобнее.
Гарри так и потянулся к шкатулке — но вдруг ехидно взглянул на Боба:» В кармане, говоришь? Посмотрим!»
Он взял шкатулку, поставил ее себе на колени, открыл. Внутри нее была подушечка алого бархата, на ней лежал гвоздь. Гвоздь был изрядной длины, сильно затуплен, погнут, изъеден ржавчиной и попачкан. Гарри посмотрел еще раз в сторону кровати, потом достал гвоздь двумя пальцами, а шкатулку поставил не глядя на табурет. Гвоздь он некоторое время вертел в пальцах и рассматривал. Цвет его физиономии неспешно менялся в сторону более теплых оттенков. Наконец он перестал рассматривать гвоздь и принялся разглядывать кровать, над которой висели клубы дыма. Затем очень аккуратно — чтобы не поцарапать — положил гвоздь на табурет. (Без подушечки алого бархата гвоздь совершенно не смотрелся.) Потом вынул сигару изо рта и прочно вдавил ее в пепельницу. Потом величаво поднялся и медленно прошел к выходу. Потом взялся за ручку двери.
А кровать все помалкивала и пускала колечки.
Когда он стал оттаскивать дверь в сторонку, чтобы пройти, что-то громко скрипнуло. Он вздрогнул от неожиданности, секунду раздумывал, потом решительно поставил дверь на место, вернулся на свой стул и твердо спросил:
— Послушайте, уважаемый, что это значит?
— В объявлении все было написано. Предлагаю купить — стоит недорого.
— По-моему, вы не просто хотите меня обжулить, но еще и принимаете за какого-то идиота.
— Надеюсь, вы понимаете, что идиота таким способом не обжулить. Если это и ловушка — то скорее для эстета.
Молчание.
— Сознаюсь, вы меня заинтриговали. Но откуда такая несуразная цена? Почему, например, не десять тысяч?
— Неужели вы думаете, что найдется идиот, который даст за этот гвоздь десять тысяч? Он гроша не стоит.
Молчание.
Гарри снова взял гвоздь и стал его рассматривать — но теперь уже не столько с недоумением, сколько с любопытством. Наконец, он несколько раз подбросил его на ладони, усмехнулся и глянул на Боба:
— Вы знаете, мне и в самом деле нравится этот гвоздь. Я готов дать за него сто рублей. Устроит?
— Да? Я знаю, что вы с ним сделаете! Вы повесите его на стену и будете всем его показывать — вот тот гвоздь, за который у меня просили миллион! И вы думаете, что я отдам его за сотню?! Никогда.
— Пятьсот!
— Нет.
— Вы плохо понимаете ситуацию. Я бы на вашем месте пользовался случаем, пока я в настроении. Скоро я передумаю — и вы останетесь с носом.
— Что вы. Я продам его кому-нибудь другому — и с носом останетесь вы.
— Думаю, — сказал Гарри не без ехидства, — что если мне взбредет в голову фантазия потратить миллион на ржавый гвоздь, то вы всегда сможете подобрать мне еще один не хуже этого!
— Да, но это будет уже не тот гвоздь!
— Простите, — сказал Гарри почему-то хриплым голосом, — разве это так важно, тот или не тот?
— Конечно, нет. Но натура — дура. Ее не переспоришь.
— ?..
— Можете считать, что мой гвоздь — это уникальная абстрактная скульптура. А что? Вы только посмотрите, какой лебяжий изгиб! А эта шляпка, а эта ржавчина цвета маренго?..
— Черт с ней, со ржавчиной. У меня нет желания покупать абстрактные скульптуры.
— Это просто пример. Вы ведь можете так и не считать.
— В таком случае, что такое ваш гвоздь?
— Просто гвоздь.
— Хорошо, я вам помогу. Вы, видимо, пытаетесь мне продать какую-то идею. Вот, например, художник вылепит свою идею на холсте — и дерет потом за нее бешеные деньги. Но ведь платят же ему не за холст и краску — а за идею! То же самое, видимо, и у вас — только я никак не могу взять в толк, что вы предлагаете.
— Я предлагаю именно гвоздь. А идей я сколько угодно отдам задаром.
— Например?
— Сначала — гвоздь. Потом — примеры.
— Нет, все-таки я чего-то не понимаю… Дать такое объявление… Ну на что вы рассчитывали? За что — миллион? За гвоздь из ржавого железа?!
— А вы на что рассчитывали, когда сюда ехали? На гвоздь из ржавой платины? Так ведь он тоже не стоит миллиона!
— Ну, может быть, мне было любопытно…
— Ладно, так я и поверил. Из любопытства никто нынче и шагу не сделает. Небось, решили перепродать его за полтора.
— Что?!
Собеседники снова уставились друг на друга. На некоторое время в комнате воцарилась тишина. Жужжала муха у стекла; на улице грузчики опорожняли машину — и в комнату доносилось: «мать… перемать…»; на кухне капало из крана.
Первым прервал молчание Гаррик. Он швырнул гвоздь в шкатулку, встал — и сказал: «Хорошо. Я его беру.»
Снова молчание.
В любом нормальном театре в такие минуты дают занавес! Но это ведь не театр — жизнь…
Боб как раз в этот момент поджег свежую сигарету; от неожиданности он скурил ее в одну затяжку: «у-у-у-ф-ф». Огонек бежал по сигарете, словно по бикфордову шнуру, так, что искры трещали.
— Я за деньгами. Буду через полчасика, — сказал Гарри, прежде, чем исчезнуть.
Конечно, Боб и раньше считал, что если у кого-то куча денег — что ему стоит дать хорошему человеку миллион — просто так, от души! Он даже мысленно примерял, кому из друзей он подарит по миллиону, когда сам заработает кучу денег. А обидевшись на кого-нибудь, он, бывало, отлучал его от миллиона. Но одно дело — думать, и совсем другое — когда мечты становятся реальностью. Ах, лимоны — миллионы!
Полчаса длились некоторое время, в продолжении которого Боб промерил всю комнату раз двадцать, три раза посмотрел в окно и окончательно задымил все вокруг.
Процедура продажи была на редкость будничной. Гаррик появился с большой картонной коробкой, и еще почему-то с нотариусом.
— Я человек тщеславный, — сказал Гаррик, — поэтому мы запишем его, как будто купили за пять миллионов. Не возражаете?