М а х т у м К у л и Ф р а г и
Зарево полыхало над пустыней. Его видел не только Зуфар. Многие и в Хиве, и в Хазараспе, и в Бусалаке взбирались по лесенкам на крыши курганчей посмотреть. Кутаясь в наскоро накинутые на плечи халаты, люди вглядывались в ночь, вдыхали теплые запахи южного ветра и пугались. Ветер нес не только запахи. Далеко в зареве гудели барабаны, ревели верблюды. Ветер дышал не только югом. Ветер звучал тревогой. Огонь и барабаны, зарево и рев верблюдов не сулят добра, когда живешь на самом краю пустыни и когда по пустыне бродит матерый, с седыми ушами и облезлым хвостом волк.
Кутались в халаты, дрогли всю ночь на плоских крышах и слушали с отчаянием: не звучат ли кроме барабанов еще копыта. Тогда придется всем плохо, тогда надо будить жен, детей и бежать. Неважно куда, но бежать. Но нет, пока ветер несет только запахи пустыни, стук барабанов и рев. Холодно, зябко, страшно, но где-то, кажется, даже поют.
А зарево все багровело и багровело, тревожа Хорезм.
Костры! Кто мог подумать, что в такое неспокойное время зажгут в ауле Геоклен столько костров из сухой колючки и тугайного хвороста, что от огня их, дымного и жаркого, запламенеют низкие тучи. А багровые блики на тучах не сулят добра еще с древних времен, когда в приграничной степи стража по тревоге поджигала маячные костры на караульных башнях, предупреждая мирный Хорезм о нашествии кочевников.
Геоклены никого не хотели пугать своими кострами. Геокленские колхозники разложили костры, много костров в своих мирных курганчах. Геоклены праздновали. Они устроили великий той, роскошное угощение. А какой пир в темноте и холоде? Председатель Непес-капитан так и сказал: "Побольше света, побольше тепла, пусть все радуются!" Он даже не подумал, что огни радости могут у кого-то в Хорезме вызвать страх и бессонницу.
Молодой колхоз праздновал день своего рождения. Геоклены объединились в колхоз уже более года. Но они еще не ощутили выгоды коллективного хозяйства. Они отобрали у баев омачи, бороны, быков. Они сообща, по обычаю древности, - хошаром - пахали, сеяли. Они даже кур и немногих тощих коров сделали общими. Но пока они только чувствовали себя хозяевами земли, а на самом деле ничего не имели. Они жили по-прежнему в нищете и голоде. Они ходили в отрепьях, подтянув потуже пояса. Но они с гордостью называли себя: "Мы - советские!" И когда местные баи предложили им взаймы хлеба, колхозники гордо отказались: "Нет!" Колхозники очень много ораторствовали на собраниях и слишком мало ели. Разве только позволяли себе и своим детям по праздникам рисовую кашу с молоком.
По случаю большого события геоклены устроили пир с барабанами и песнями. Даже в старинных дастанах о Гёр-оглы не упоминалось такое. Впервые со времен, когда аллах выгнал Адама и Еву из райских садов Джаннета, случилось, что работавшие в поте лица люди самолично делили и распределяли то, что они вырастили своими руками. Праздник председатель Непес устроил по поводу первого распределения доходов. Урожай, конечно, собрали осенью своевременно, строго, все до последнего зернышка, и ссыпали в бывшие байские закрома, чтобы никто и полфунта с колхозного тока не утянул себе домой. Всю зиму колхозники ходили вокруг байского двора, вздыхали, глотая слюнки, и почтительно ожидали директиву из города. Ох, все накрепко запомнили незнакомое слово "директива". Когда в желудке пусто и дети болеют животом от пирожков с болотной травой, - о "директиве" мечтаешь. И председателя районного исполкома, который что-то слишком долго не присылал директиву о распределении пшеницы, джугары и риса, лежавших в закромах на бывшем байском дворе, прозвали "директивбоз", что лучше всего перевести на русский язык - "играющий директивой", директивный жонглер или нечто в подобном духе. Долго геоклены ждали праздничных костров. А когда приехал с Аму-Дарьи вышедший на пенсию капитан Непес и они избрали его председателем колхоза, директива сразу же пришла. Все получили то, что заработали по трудодням. Многие, правда, обиделись, многие только теперь пожалели, что плохо работали, но все же и они радовались. И ни один геоклен сегодня не отказался в день рождения колхоза развести костер в своей глинобитной курганче посреди двора, такой костер, каких не зажигали еще никогда. И столбы огня и огненного дыма доходили до самых снеговых туч, низко стлавшихся над Хорезмом.
Снежные тучи нависли не только над радостными курганчами аула Геоклен, где поближе к огню теснились колхозники и их гости, где в чугунных кувшинчиках кипела вода для чая, а в котлах жарилась, варилась, парилась всякая всячина, от чего рождались в желудке и сердце такие приятные ощущения. Черные тучи ползли над близкими барханами, где в песок зарылись от пронзительного ветра те, в ком и огни в курганчах, и гром барабанов, и запахи пищи порождали зависть и черную злобу. Чем больше разгоралось горячее зарево, тем бешенее над верхушками барханов метались тени в высоких папахах...
Огонь в пустыне виден издалека. Огонь костра в пустыне видит не только добрый путник. На огонь идет и волк. Огонь привлекает к костру всякую дрянь и нечисть.
В Хорезме многие живут в курганчах. Четырехугольные свои усадьбы-крепостцы издавна каждая дехканская семья строила с зубцами на глинобитных стенах, с бойницами, с крепкими карагачевыми воротами. Пустыня всегда угрожала. Мирные люди берегли себя и своих детей. Курганчи разбросаны среди полей. В селении нет площади или большого помещения, и негде поэтому устроить той - пиршество для всех колхозников сразу за одним дастарханом. Народ и сегодня собрался по курганчам. Ничего, что не все вместе радуются пшенице и джугаре, просу и кукурузе, тыквам и репчатому луку, моркови и рису, полученным по трудодням. Ничего, что в одной курганче готовят плов, в другой бараний шашлык, а в третьей что-то вкусное из конины. Ничего, что в стенах одной курганчи при огне костра борются знаменитые палваны, а в другой поет свои древние песни знаменитый джирау с Аму, а в третьей под тамбур, сурнай и уральскую гармошку лихо отплясывают кавказскую лезгинку... Курганчи не так уж далеки друг от друга. Труда не составляет и даже весело за ночь походить от одной курганчи к другой и посидеть за разными дастарханами. Кому что интересно.
Весело трещит сухая колючка в кострах, завлекательно бьют барабанщики в свои глиняные, обтянутые воловьей кожей барабаны, увлекательны сказы бахшей о могучих героях, вкусные кушанья готовят хозяйки курганчей. Разве кто помнит такое веселье в ауле Геоклен? Все сыты, согреты, все рады, все веселятся и хотят, чтобы все веселились. Пусть знают, что такое колхоз! И кому в голову придет вспоминать сейчас, что рядом пустыня и что над верхушками барханов мечутся тени... А может, это не чьи-то тени, а только кружится под весенним, еще таким неприветливым ветром песок? Нет-нет, какие там тени? Какие тревоги? Да и кто посмеет мешать такому веселью? Давайте скорее пойдем в курганчу к председателю, старому капитану Непесу. Разве вы не слышите взрывов хохота, колеблющих столбы дыма костров? Говорят, у Непеса-капитана собрались злоязычные острословы со всего Хорезма и устроили такое "аския-гурунг" - состязание в остроумии, от которого не поздоровится самому бородатому аллаху. От соли и перца шуток даже верблюдицы стыдливо закрывают лапами уши, а шершавая шкура на их глупых мордах краснеет...
"Хохотом тушить пламя!.." Так говорят в Хорезме. Наверно, батыры еще в допотопные времена, разные рустамы, сулейманы-пророки да равшаны и взаправду хохотали так, что огонь в очагах потухал. Хохот в непесовской курганче стоял такой, что многих шуток никто и не слышал, но сотня здоровенных глоток после каждого слова изрыгала такое доброе рычание, что и взаправду языки пламени испуганно прижимались к углям и обдавали лица гостей снопами искр. Да и как не похохотать, когда все только что поели досыта вареной баранины с прозрачным сладким салом и запили ее из огромных деревянных мисок пузырящимся айраном.
Хохотал пуще всех сам председатель колхоза капитан Непес, хоть и ему самому изрядно доставалось от ядовитых старичков - аскиячи. Капитан Непес, да и все колхозники знали, что у него довольно-таки нелестное прозвище Сом, намек на его оставленное совсем недавно занятие капитана-речника, и что острословы не преминут сделать его предметом для шуток.
- Слыхали, - пропищал гурленский аскиячи, особенно желчный старикашка, - в Аму-Дарье все сомы повывелись...
- Известно, повывелись начисто, - подхватил страховидный бородач по прозвищу Язык Перец из Ташауза. - Только куда они подевались?
- Я знаю, - поспешил вмешаться третий остряк из Хивы, которого почему-то все называли Аскиячи Молодой, хоть лет ему было под семьдесят, усатых сомов теперь в председатели колхозов повыбирали.
Все недвусмысленно посмотрели на капитана Непеса и, хотя шутка выглядела совсем уж немудреной, оглушительно захохотали. Здесь бы капитану Непесу не растеряться и самому погаерничать, чтобы отвести от себя острие шуток, но он замешкался на мгновение и уже желчный гурленец завладел положением.
- А знаете, почему прожорливого сома назначают в председатели? Не знаете?
- Знаю! - заорал Язык Перец. - Усатый сом разинет пасть - и вся рыбешка... хлоп!
И, разинув по-сомьи рот, швырнул в него горстку кишмиша с жареным горохом и захлопнул. Снова капитан Непес оказался битым, и все захохотали.
Он совсем растерялся и побагровел. Для председателя состязание поворачивалось не очень приятно. На что намекают старцы? И опять медлительность подвела. Но тут за него вступился толстяк Менгли:
- Хорошо, что сом выбрался на берег, - хихикнул он, сдвинув свою лохматую папаху на нос.
Все повернули головы и уставились на лукавую физиономию старого дехканина, на которой, кажется, каждая рябинка смеялась.
- Быть прожорливым тоже не всегда плохо, - важно сказал Менгли. - Я знаю одного сома: открыл он пасть и... две тысячи пудов хлеба и две сотни верблюдов хлоп - у него в желудке.
Хохот снова чуть не затушил костра.
Хивинский остряк поспешил подкинуть в аскию свою остроту:
- Ну еще хлеб для желудка ничего, подходяще, а вот с верблюдов как бы в нужник не начать бегать. Велики больно... Да и шкура-то у них жесткая...
Когда смех утих, капитан Непес наконец сумел вставить словечко:
- Сколько аркан крепкую шкуру не трет, не перетрет. А колхозный желудок и верблюдов переварит без вреда для здоровья.
Многие еще не понимали, в чем дело и почему с сома перешел разговор на верблюдов, но все от души хохотали. Всем понравилось, что их любимец председатель капитан Непес наконец сумел отшутиться.
Но, увы, тут же сам Непес все испортил:
- Наши желудки крепкие, у нас запор. Что нам, сомам, две тысячи пудов зерна и двести верблюдов? Вот от такой новости у Старика начнется понос...
Он с торжеством обвел глазами багровые от жара костра и сытной пищи лица и осекся... Никто не смеялся. Холодом пахнуло на курганчу, на гостей. Костер вдруг притух, и клубы дыма погнало по двору.
- Э, председатель, зачем помянул ты Старика? Поберегись, капитан! сдавленно пискнул желчный гурленец. Слова его и взаправду брызнули желчью. Многие в глубине души согласились, что Джунаида Старика поминать в шутливой беседе не следовало бы. Еще беду накличешь.
Даже у Языка Перца вся его страховидность слиняла, и он робко пробормотал:
- Ну, председатель, ты караван задержал, остановил. Ну хлеб у калтаманов отобрал, ну прогнал их, бандюков, в пески. Ну а зачем еще острием слов Старика колоть? Нехорошо. Ты хоть и капитан и борода у тебя седая, а нехорошо.
Капитан Непес закипятился:
- Напугались, старье? Эх вы, байские прихвостни! Боитесь? Так не лезьте не в свое дело. Старик ваш - обманщик. Враг. Кто дал на коране клятву туркменскому съезду Советов в покорности и в любви к советской власти? Кто клятву поломал? Только лживый человек клятву нарушает.
- Эх, похвалу дурак любит, - заявил хивинский аскиячи. - А ты, председатель, дурак, я вижу.
- Зачем на Джунаида наговаривать? Старик разве плохой? Мусульманин правоверный он, дехканство уважает, жалеет, обещал после свержения советской власти освободить от налогов, управлять народом по шариату.
- Это я дурак? Побольше бы вам таких дураков, - рассердился капитан Непес. - Советская власть сказала мне, дураку, спасибо. Советская власть подарила все две тысячи пудов хлеба нашему колхозу, двести верблюдов нам отдала. Советская власть сказала нам: "Молодцы!"
- Ты не имел права отнимать у калтаманов хлеб и вьючную скотину. За хлеб и скот они деньги платили, - сказал хивинский аскиячи. - Хлеб и скот принадлежат не нам. Хлеб и скот принадлежат теперь калтаманам. Грех!
- Ты хоть и стар, а байский хвост, - резко отрезал председатель.
Гости поддержали капитана Непеса. Все кричали на хивинца: "Блюдолиз! Байский прихвостень!" Одни искренне и убежденно, другие просто чтобы покричать и посмеяться.
Но аскиячи ничуть не обиделся:
- Ты, капитан Непес, хитрец, родился на семь дней раньше самого дьявола... Все знают. Вон какие пароходы одному движению твоей руки повинуются. Только зачем помянул ты Старика? Вот приедет он из Персии с тысячью калтаманов - по-другому заговоришь.
- Для тысячи ворон одного камня хватит, - отрезал капитан Непес. - У меня тридцать лет в животе калтаманская пуля катается, и плевать я хочу на вашего Старика.
- А Старика не надо трогать. У Старика есть здесь и Овез Гельды, и Шалтай Батыр, и...