Ребенок не ответил. Тельце его тряслось не то от озноба, не то от страха.
- Больные? - закашлялся кто-то в хижине. - В селении у нас все больные. Все болеют, а ты что, доктор?
На порог вылез скелет, чуть прикрытый лохмотьями.
- Э, - удивился он, - да это инглиз?
- Инглиз! Инглиз! - завопила ввернувшаяся из-за угла старуха, придавленная к земле целой копной сухой колючки. - Ой, инглиз пришел лечить простых людей? Эй, люди, посмотрите на великодушного инглиза!
Мгновенно Петр Иванович оказался в толпе сарыков, набежавших со всего селения. Они подступили плотно к нему, дышали в лицо, толкали щупали руками его карманы.
- Инглиз?
- Ха-ха!
- Инглиз хочет лечить нас.
- Сгори его отец! Чего ему надо.
- Инглиз-благодетель!..
- Прячьте детей от людоеда инглиза!
Все кричали, все кривлялись. И в криках и во всем их поведении чувствовалась угроза.
Петр Иванович усмехнулся:
- Эй вы, тише!
- Ого, их превосходительство инглиз приказывает.
- Я оттуда! - И Петр Иванович махнул рукой на серо-стальную пирамиду гор, высившуюся на севере.
Крики смолкли. Кто-то удивился:
- Он русский! Чего же он не говорил?
- Кваканье лягушек не перекричишь, - улыбнулся Петр Иванович.
Тотчас же добрые улыбки расплескались по лицам курдов.
- Эй, да он оттуда... из России! Он не инглиз. Он - человек! - важно сказал выступивший вперед пожилой сарык. Вся одежда его состояла из длинной, до пят, заплатанной рубахи и войлочной наподобие горшка шапки. Когда-то, судя по уцелевшим клочьям шерсти, она имела меховую опушку.
- Ассалам алейкум, горбан! Привет тебе в нашем селении, доктор-урус! Пожалуйте к нам, горбан!
- Почему вы голодаете? - спросил Петр Иванович. - Вы же собрали осенью хороший урожай, я слышал...
- Э, доктор! Три года, как мы откочевали сюда из Серахса, и три года бог посылал нам легионы саранчи. Все жрет саранча. Хлеб посеешь - сожрет. Тыкву посадишь - сожрет... Арбузы, дыни - все сожрет... В сундуках у господина Али золото, а в амбарах зерно, а в желудках рабов аллаха ничего, кроме степной травы. Сабз, так мы ее называем, да и ту саранча повыбила за три года.
- Покажите мне ваших больных...
Доктора провели в хижину. На циновке стонал юноша. Он рубил в степи колючку, и его руку укусила гюрза. Руку зашили в свежую баранью шкуру. Парень остался жив, но рука гнила. Петр Иванович принялся промывать гнойник.
- Эй-эй! - завопил кто-то испуганным голосом, и над головами толпившихся в дверях возникла усатая физиономия. Отвисшие щеки толстяка прыгали и тряслись.
- Управляющий! - взвизгнули женщины и бросились во все стороны.
- Всех кусает змея, а нас навозный жук! - проворчал старый сарык в рубахе.
Управляющий втиснулся в каморку.
- О, горбан доктор, позвольте выразить восторг: вы здоровы и благополучны! А вы, эй, убирайтесь! Звери! Собаки! Вы поплатитесь!
Тогда нашел нужным подать голос доктор:
- Но позвольте... Мне надо посмотреть больных...
Управляющий подхватил Петра Ивановича под руку и потащил на улицу.
- О мудрейший из докторов, разве можно ходить по Хорасану одному?.. В степи ужасно много бандитов... Без охраны никак невозможно... Бандиты и у жандармов оружие отбирают, охо-хо! Прошу, умоляю! Идемте отсюда!
- Какого черта! - рассердился Петр Иванович, когда слуги подвели ему коня.
- О доктор, позвольте избавить вас от грязных скотов... Одно прикосновение к ним оскверняет, клянусь.
- Да отпустите меня наконец!
- Мы так рады, так рады, что вы невредимы! Случись что с вами, господин Али с нас головы поснимает. Сарыки - опасный народ. Господин Али их облагодетельствовал: разрешил им, беглецам, поселиться в нашем поместье, а они чуть что - за ножи хватаются...
Петр Иванович никак не мог понять, с чего вдруг управляющий проявлял столько беспокойства и заботы. И, только взглянув в конец улочки, понял, в чем дело.
Через селение двигалась пышная процессия, точно сошедшая с персидской миниатюры. Впереди вышагивал высоченный прислужник, ведя под уздцы длинногривого кашмирского пони, груженного кальянами, шкатулками с табаком, мангалкой, полной пышущих жаром углей. Вслед тряслись на белых ослах зурначи, усердно дувшие в свои визгливо звучавшие инструменты. От писка и визга заметались, залаяли, завыли собаки. Здоровенные, вооруженные с головы до ног верховые слуги сгрудились вокруг Али Алескера, восседавшего на тонконогом "текине" караковой масти. Помещик внешне преобразился. Он сменил свой черный европейский костюм на курдский камзол - кепенек - и свободные шаровары, перепоясанные йезидским шелковым поясом. Вместо модных ботинок он обулся в исфаганские строченые туфли. Голову от солнца защищала буджнурдская войлочная шапка, из-под которой поблескивали маслянистые его глаза. Гранатовые губы Али Алескера сияли над его ассирийской бородой полураспустившимся бутоном. Кортеж замыкал паланкин, шелковые шторки которого укрывали, несомненно, женщину. Вооруженные всадники охраняли с тыла эскорт. Доктору безумно захотелось согнать с алых губ Али Алескера вечную его улыбочку, и он закричал:
- Честное слово, господин Алескер, люди мрут как мухи в вашем благодатном поместье!
Бутон губ Али Алескера распустился в очаровательный цветок смеха.
- Что поделать, господин профессор, эх, тьфу-тьфу! Пока один абрикос поспеет, сотня обсыпется.
- Отвратно!.. Тошно!..
Но доктор просчитался. Согнать улыбку с лица Али Алескера было невозможно.
- О Абулфаиз, и охота вам, дорогой профессор, выбирать подобную клоаку для своих прогулок. Ведь так хорошо дышится на дорожках среди роз нашего Баге Багу.
- Прикажите вашим холуям мне не мешать.