- Сверху - как пробка... Из двенадцатой палаты художник мается очень...
- Знаю.
- Сутки нынче, как в изолятке.
- Знаю.
- Дать чего?
- Рубашку.
- Надета. Катается, вспух весь, словно волдырь... Может, пропишете?..
- Что еще у вас?
Вдруг вскочил, забегал:
- Сами не знаете? Сами, сами, спрашиваю, не знаете? Сами?
Фельдшер присел на краешек кресла, утер тюленьи усы.
- Жалко.
Доктор сел.
- Что еще?
- Об этом я... Через кухню к вам женщина, вас дожидается... из города...
- Пойдете - скажите ей, чтобы вошла. Покойной ночи!
- Ничего не пропишете?
Сухо, коротко, точно бросил доктор камнем:
- Ничего.
Неуклюжим тугим шлагбаумом распрямился фельдшер, вышел, унося за собой свежий дух пороши.
И опять сидеть и думать:
"Нужен закон. Без закона нельзя... Может, пора начать дневник?.."
Анна Тимофевна вошла тихо, словно вдунул ее в комнату неслышный ветер. Помяла пальцы, поклонилась, сказала:
- Доктор, я к вам...
Тот взглянул на нее неприветно. Ответил:
- Вижу... Что скажете?
- Дочь у меня... в третьем корпусе.
- Что с ней?
- Припадочная...
- Эпилептичка?
- Припадки с ней, с детства... В двадцатой палате...
- Как ее?.. А, да, да, помню... Идиотизм... да, так что же?
И вдруг подломились у Анны Тимофевны ноги. Мягким, ватным тюком упала она на пол, быстрые худые пальцы ее забегали по коленям доктора, и голова, круглая, шароподобная от толстого платка, точно силясь оторваться от плеч, запрыгала, как у куклы.
Придушив, смяв глухие всхлипы, неожиданно остро и звонко вскрикнула:
- Умрет, умре-ет она, доктор!
Доктор вскочил, брезгливо стряхнул со своих колен цепкие быстрые пальцы Анны Тимофевны, зашагал по кабинету, холодно и зло чеканя каблуками четкие удары. Хотел сказать:
- Тем лучше...
Но Анна Тимофевна так же быстро, как упала, поднялась, оторопело утерла лицо, села в кресло.
И доктор сказал:
- Идиоты и эпилептики живут долго...
Анна Тимофевна привскочила с сиденья, скользнула рукой в глубокий карман ватной своей одежки, вынула сальный рыжий кошелек, заторопилась порывистая и суетливая.
Облезлый медный замок кошелька не поддавался, выскальзывал из рук, звенькал сломанным колечком по ободкам. Анна Тимофевна бормотала:
- Полечите ее, полечите... вот, пожалуйста, доктор, вот... полечите!
И, вся подергиваясь, торопясь, медленно придвигалась к доктору. Тогда доктор крикнул обрывисто:
- Не смейте! Уходите!
Она остолбенела, желтыми, яркими от слез и красного света глазами уставилась на доктора, потом съежилась и не проговорила, а шепнула:
- Одна она у меня... никого у меня... одна...
И пятясь задом, тихо, точно ее выдул неслышный ветер, ушла.
И когда проходила по полутемной высокой комнате, смежной с кабинетом, послышалось ей, будто простонал мужчина, и женский голос мягко сказал: