Лес вдоль Приморского шоссе густой. После Зеленогорска трудно поверить, что недалеко Ленинград. В нулевые, по берегу залива, будут сплошные коттеджные поселки. Сейчас я заметил всего один дачный кооператив, километрах в трех от побережья.
Вчерашний день, закончился на минорной ноте. Позвонил Викин отец и увез ее на дачу, под Всеволожск. Он и меня звал, но я вежливо отказался. Борис Сергеевич рано утром уедет на работу, а я попаду в лапы Светланы Артуровны. И ладно бы она заставляла копать или носить. Ей нужен слушатель. Желательно восхищенный и потрясенный. А у меня с этим не очень. Одна ухмылка, которую я безуспешно пытаюсь прятать.
Когда Борис Иванович подъехал, мы спорили с Викой о научной работе, и моем выступлении в Москве в частности. Её заело мое нежелание. Настолько, что она рассказала отцу. Закончивший трудовой день чиновник был благодушен, и решил выкурить сигарету в моем обществе. Мягко поинтересовался, кем я хотел бы быть. Ну не скажешь же ему, что хочу замутить небольшой расчетный банчок, который потом продам какому ни будь монстру. А на вырученные деньги, куплю остров в Полинезии, и стану вождем местных племен. Провозгласив его дочь местной богиней. Пришлось отшучиваться. Читать стихи:
— «Не хочу ни богатства, ни света, ни тени,
Не желаю ни слова, ни вздоха, ни мысли,
Я хочу быть невнятной лесной хренотенью
И под ёлками жрать непутёвых туристов.
А когда надоест — то сожру сразу много.
Пусть менты на меня устроят облаву,
Я их сколько-то съем и уйду прямо к богу,
Что бы он подыскал мне другую забаву.
Бог меня превратит, странно судеб плетенье,
В небольшого песца, килограммов на триста,
Что питается странной лесной хренотенью,
Что под елками жрёт непутевых туристов…»(с)
Они посмеялись, и уехали. А я пошел учить политэкономию. Да только как то не лежало у меня сердце к учебе. Сделал чаю, и включил телек. В программе «Время» героически повышали удои, бились за плавки, и боролись за дОбычу. И вроде бы легкий ветерок перемен уже подул. Но миру явили какого то комсомольца, с какой то комсомольской сходки, что грустно глядя с экрана сообщил:
— Мы, рожденные в шестидесятые — потерянное поколение. Отцам и дедам достались битвы и подвиги. А мы просто живем. И мещанство у нас часто не находит отпора.
Любому смотрящему телевизор сразу было ясно, что чувак читал и Хэма, и Ремарка, и что единственное достойное дело в Союзе — это битва. Действительно, взрастили целый народ с мыслью что главное — это подвиг. А без него и жить не стоит. И чего потом удивляемся, что патриотизмом считается желание воевать, а не работать. Мысленно плюнул, и парадоксально решил, что яж комсомолец. Хотите подвига? Я попробую. И пошел собираться.
Встречу на Каменном острове я выкинул из головы. Я согласен с Фредом. С высоты небожителей, что со мной беседовали, я не различим, и мне нечего опасаться. Но, когда мы ехали обратно, Андрюха обронил фразу о том, что Гордиевский все же сбежал. Я, честно говоря, разозлился.
Олег Гордиевский — настоящий и ничем не прикрытый враг моей именно страны. Я думал, уж с моей-то наводкой, его возьмут. Но, как водится, КГБ не пляшет против настоящих врагов. То ли дело диссида, или проворовавшиеся менты. А тут, мало того что не сдался рыдая, еще и сбежал.
Когда то, достаточно случайно, я подробно ознакомился с историей его предательства. И, что интереснее — побега. Если он сбежал сегодня утром, то завтра утром я его возьму. Всемогущее ГБ ведь обделается, к удовлетворению врагов.
Вот так и вышло, что я сел в авто, и поехал в город Сестрорецк. Где перночевал на даче, в компании Софьи Игоревны Гейнгольц. А в пять утра я ушел, как бы на прогулку, оставив машину во дворе. Неторопливой трусцой добежал до Белоострова. И, на первой выборгской электричке доехал до станции Ушково.
Я исхожу из того, что вряд ли у него изменился план побега. В той реальности план отлично сработал. Да и здесь, пока, вполне успешен. Хотя я гбешникам передал, что он будет скрываться в лесу, между Зеленогорском и Выборгом, в лесу нет никого. Группы поиска и прочие мероприятия я умею определять. Нету их.
В другой реальности, Гордиевский приехал на поезде, следующим утром после побега, то есть сегодня. На Витебский вокзал. На электричке доехал до Зеленогорска, и приехал сюда на маршрутном автобусе.
Я решил попробовать его все же поймать, по двум причинам. Он олицетворяет все то, что я ненавижу. Все то дерьмо, что никогда не тонет. И идёт по головам. Даже думать не хочу, скольким вполне приличным людям этот урод сломал жизнь.
А вторя причина его поймать — тоньше. Его побег вызвал грандиозный скандал. И куча вполне крепких профессионалов из советских спецслужб вынуждены были уйти в отставку или поменять место работы. Приведя к руководству в органах людей никчемных и пустых. Типо Крючкова и прочих. Двинув по служебной лестнице вверх и вовсе отстойных персонажей. И вот этого — не будет, если Гордиевский останется в Союзе.
Теоретически, его можно было бы слепить на выходе из поезда. Но — вокзал, оживленное место, пассажиры, у него ксива. Боюсь, менты мне не поверят. Не считая вопросов, что мне будут задвать. И это даже если я его сумею опознать. Насчет проследить до безлюдного места, я не заблуждаюсь. Он преподавал и писал учебники по контрслежке.
Но, я знаю место, где он залезет в багажник дипломатического Шевроле, едущего в Финляндию. На Приморском шоссе, за Зеленогорском. Вот в лесу, он против меня не канает от слова совсем. Я не сомневаюсь что его не только найду, но и упакую.
План его побега прост и эффективен. На длинном правом повороте Приморского шоссе, две дипломатические машины Английского посольства, на целую минуту скроются из виду машины наблюдения и сопровождения. Вполне достаточно, что бы встать из кювета и запрыгнуть в открытый на ходу багажник. Причем делалось все среди белого дня. В одинадцать утра.
Я услышал его издалека. Да он не сильно и скрывался. Сидел под сосной и покашливал. Спортивный костюм, кроссовки Адидас. Хе. Любой случайный человек решил бы, что просто турист приблудился.
Проблем я не видел. Разве что раздражала балаклава, что я натянул на лицо. Я подошел сзади и сказал:
— Медленно лечь, руки за голову.
Он, понятно вскочил, и завертел головой. Никого и ничего, кроме меня, не увидел. Спросил:
— Ты кто?
— Не твое дело. Давай, мордой в землю. На Лубянке локти до плеч сгрызли, от нетерпения, поговорить хотят.
Это во мне мягкотелость развилась. Не смог подойти и звездануть по голове человека. Пришлось провоцировать. Он на меня бросился, ясное дело. Он, значит, у нас занимался самбо. Попытался захват-рывок- бедро-удушение. Ну и получи за ухом. Раз подставляешь.
Дальше я достал из рюкзака, что даже не снимал, длинную веревку. И крепко его упаковал. Тщательно следя, что бы не забыться, и все узлы были морскими. Потом примотал его к дереву. К редкой в этом сосново-еловом лесу березе. Для эстетичности фот, что будут делать. Потом похлопал его по щекам. Он открыл мутные глаза. Достал припасенную тряпку, и заткнул ему рот. Глянул на часы, начало десятого. Отлично. как раз у ментов все пересменки с разводами закончились.
А потом я ушел. Где то час он точно не развяжется.
Зеленогорск и в двадцать первом веке не сильно впечатлял. А сейчас я и вовсе вышел к каким то полуразвалинам, барачного типа, образующим что то типа пустынной улицы. Стараясь не попадаться на глаза женщинам, что стояли у водяной колонки, я, за домами, пошел в сторону Ж/Д.
Тут мне повезло. В открытом окне барака, что я проходил, вдруг зазвонил телефон. И, не переставая, звонил раз пятнадцать. Беглый взгляд указал, что это что то служебное, типа прорабский. Ага «Дорожный Участок № 17». Дорожная служба. Вон, поодаль техника, скрепер. Запрыгнул в окно, в пустой кабинет, и снял трубку. Набрал 02. У меня были приготовлены двушки, мало ли. Но где в этом Зеленогорске автоматы искать?
— Милиция. Дежурный, капитан Юсупов.
— Слушай внимательно, Юсупов. На шестьдесят пятом километре Приморского шоссе, в трехстах метрах, в глубине, к березе привязан преступник. Его фамилия Гордиевский. Повтори — рыкнул я. Я ващет умею. Хотя бы потому что он без запинки повторил.
— Немедленно позвони в КГБ, они его ищут. Срочно высылай наряд, что бы они его задержали. Держать в наручниках. В разговоры не вступать. Передать КГБ. Хочешь, сам езжай. Как хочешь, но если он уйдет, я тебе нахер погоны оторву. Повторяю, любые действия после задержания- только в присутствии КГБ. Просто назови им фамилию. Гордиевский. Все блять понял?
Главное в этой истории, это вовсе не поймать этого козла. Главное было не попасться. Искать меня будут изо всех сил. Но вряд ли у них выйдет. Уходя после звонка, я вышел к железной дороге, и с километр бежал по шпалам. А потом ушел в лес с левой стороны. Миновав Зеленогорское кладбище, я несколько раз пересек ручьи. И лесом добежал до Комарова. Ну, в которое, на недельку, до второго. В лесу переоделся.
На битву с Гордиевским я вышел в кирзачах, трикотажных штанах, тельняшке, брезентовой спецовке, балаклаве и перчатках. С брезентовым рюкзаком за спиной. К платформе Комарова, со стороны санатория, пришел парень в костюме Адидас, кроссовках Найк, бейсболке и с рюкзачком Спидо. Любому с первого взгляда понятно, что какой то мажор, возвращается в Питер с гламурного отдыха.
Электричка шла на Питер без захода в Сестрорецк. По вагону пару раз прошел наряд ментов, внимательно разглядывающих пассажиров. Может, уже и меня ищут. Но дорого одетый чувак, дремлющий у окна, их интереса не вызвал.
Я вышел в Белоострове, и, в ожидании состава на Сестрорецк, купил и заточил мороженое с розочкой. И об чем восторг? В Риме, на площади Навона — кафе, где впервые сделали мороженое в том виде, что он существует. Бывая там, я всегда покупал большую плошку из вафли, с семью разноцветными шариками, политыми вишневым сиропом. Стаканчик с розочкой — не конкурент. Вот чебуреки, что делают на Большом, Петроградской стороны, это да. Париж с Римом отдыхают. Заеду, пожалуй, на обратной дороге.
Когда я вошёл в дом, Софья Игоревна гоняла чаи. Её давняя подруга — соседка, которую я называю баба Таня, испекла пирожков. Хотя, понятно. К Софье Игоревне приехал внучатый племянник, и его хотят побаловать. Уплетая второй, с мясом, я подумал, что, пожалуй, останусь здесь до завтра. А завтра поеду на экзамен прямо отсюда. Мы сидели на веранде, с видом на залив, и болтали о всякой всячине.
Мое появление в ее жизни, Софья Игоревна восприняла с тревогой. Находясь в тяжелой депрессии, после кончины мужа, она не ожидала больше ничего хорошего. Но потом появился я, с предложением сложной цепочки разменов. В результате она получала деньги на приличную жизнь, а я ее квартиру.
Да только я привязался к старухе. А она, будучи женщиной умной и опытной, меня вмиг расколола. Разговор вышел забавный. Она просто спросила, ты где деньги взял, Коля? Только про наследство не ври. А мне страшно надоело врать всем. И я рассказал ей часть правды.
Что спер деньги у вороватой заведующей сельпо, которая виновна в гибели деда. И все подробно поведал. Её реакция меня изумила и развеселила. Мы сидели в гостиной на Грибоедова, и, как сейчас, пили чай. Она взяла из моей пачки сигарету. Вполне умело прикурила и затянулась. А потом жена академика Гейнгольца, ответственный сотрудник питерского издательства художественной литературы. Женщина, приятельствующая с Ахматовой, знакомая с Пастернаком, Граниным, Бертгольц, и, практически всем окололитературным Питером, сказала:
— Я таких сук, Коля, по зоне бушлатом гоняла. Не казнись, ты все верно сделал.
Только тут я вспомнил, что она была репрессирована, в тридцать седьмом. Отсидела почти десятку. И, почему то, сразу ей поверил. Было в ее осанке нечто.
Кроме всего прочего, мы уже вместе наврали моей маме, что я Софье Игоревне выплачиваю деньги на старость, а она прописывает меня к себе. В общем, отношения практически родственные.
Вдобавок, познакомившись поближе, она отписала в завещании мне и эту дачу. Хотя я искренне отказывался. Но она настояла. И теперь, как бы невзначай, интересовалась, что вот Сурков строит себе дачу. А ты, Коля что же? А я, запивая уже третий пирожок чаем, отвечал, что вот не дачник я. Тогда она заходила с другой стороны, а что Вика думает? А я ответил, что вы правы, пойду, позвоню. Узнаю, что она там думает.
Бредя улицами дачного кооператива, я с удовольствием вдыхал пахнущий соснами и морем воздух, и и думал, что нужно будет как ни будь с Сурковым поговорить про загородное строительство.
В Советском Союзе телефон имел далеко не всякий дачный кооператив. Наш с Софьей Игоревной — имеет. Днем его выносят из домика правления, и ставят на полку у двери. Что бы товарищи дачники могли позвонить в город, и попросить близких привезти продуктов, или вызвать на прополку огорода родственников. Возле телефона всегда небольшая очередь, и все греют уши списком покупок, или описанием старческих болячек. По молчаливому уговору, один разговор не больше трех минут. Внучатый племянник Софки Гейнгольц, вызвал в массах оживление. Меня пустили без очереди.
На даче у Викиных родителей, сняли после первого гудка.
— Это я. — говорю, не сомневаясь, кто снял трубку.
— А это я — фыркнула Виктория — привет.
— Дай угадаю. В кресле у окна, с книжкой, сидит Светлана Артуровна, и делает вид что не слушает, о чем ее дочь болтает с этим Андреевым.
— Не угадал, мама пошла валяться, после обеда.
— Это полностью меняет дело! Быстро расскажи как ты скучаешь.
— Ничего подобного! Не скучаю а удивляюсь. Почему ты не приехал и не забрал меня отсюда?
— Тебя в Москву тянет.
— А тебя нет?
— Меня, Вик, тянет в Венецию. Нужно будет нам с тобой съездить.
— Ты же говорил в Париж?
— Послушай, раз ты со мной связалась, Париж тебе и так надоест. А вот Венеция — это изредка. Мы с тобой туда приедем не как лохи какие то, через Местре, или катером прямо из аэропорта. Мы с тобой поедем с Пунто Сабиони. И не на пошлом такси-катере, а на пароме. Вылезем на верхнюю палубу и я тебе все покажу. Бурано, Мурано, Лидо, и Крепость Святого Андрея. Прямо из центра Венеции на нас выплывет океанский круизный лайнер.
— Меня укачает, Коль.
— Во первых, там всегда штиль. А во вторых, мы же не сразу на паром попремся. Там, рядом с пирсом, забегаловка Джузеппе. Он нальет тебе апероля. А меня угостит граппой. После этого не укачивает. Солнце будет отражаться в воде, и мы не заметим как причалим рядом с Сан Марко. Пойдем мимо Дворца Дожей, и направо. Я тебе покажу, где у них привязаны катера для перевозки трупов. Вот объясни мне, солнце, причем здесь Москва?
— Ты приедешь?
— Не, я в Сестрорецке. Завтра, после экзамена поедем с тобой есть мороженое в ДК Кирова, там Аукцион выступает.
— Ну и ладно! Передавай привет Софье Игоревне.
Очередь с вниманием и одобрением выслушала мои речи, и не успел я отойти, приступила к обсуждению. А я побрел в домик к старухе, надеясь провести тихий вечер за неторопливой беседой, и лечь пораньше.
Да только зря надеялся. Ещё на подходе к участку меня перехвалил председатель дачного кооператива. Сказал что тоже к Игоревне идёт. Поделился, что участки будут газифицировать, вы будете подключаться? И я понял, что дом строить все же придётся. Дом на берегу залива, в черте города, со всеми коммуникациями, в нулевые, будет стоить конских денег. А сейчас газификация участка стоит тридцать семь рублей. Представил торжествующую рожу Суркова и грустно согласился подключаться. Я уже строил себе загородные дома, и знаю какой это гимор.
Но Серафим Петрович шёл к Софье Игоревне вовсе не за этим. Приехала Тамара, и у группы пенсионеров просмотр по видику фильма «Роман с камнем». И я уехал.
Ни пробок, ни какого либо усиления, на въезде в город не было, так что добрался быстро.