В 1603 году английский корабль, принадлежащий промысловой артели или, говоря современным языком, компании, учрежденной Московским государством, волею судеб оказался на крошечном Медвежьем острове, затерянном в Северном Ледовитом океане между Шпицбергеном и Норвегией. Один из членов экипажа, Джонас Пул, вел судовой журнал, в котором записывал все увиденное:
«Мы заметили песчаный залив, в водах которого встали на якорь. Парусов не убрали, но видели: множество моржей купаются у самого корабля, к тому же был слышен оглушительный шум, производимый раскатистым ревом животных, казалось, что где-то поблизости — целая сотня львов. Не странно ли видеть этакое множество морских чудовищ, разлегшихся целыми стадами, подобно боровам, на взморье».
Одно дело — просто смотреть на них. Напасть на них — совсем иное дело. Знания этих людей о моржах можно было оценить весьма своеобразным баллом — ноль без палочки, потому-то страх и трепет проникли им в душу.
«Напоследок мы открыли по ним стрельбу, не зная еще толком, умеют ли они быстро передвигаться при помощи ласт и посмеют ли наброситься на нас или нет».
Оказалось, гладкоствольные ружья совершенно бессильны против массивных черепов моржей и их брони из кожи.
«Некоторые из них, получив пулевое ранение в тело, лишь поглядывали вверх и вновь возвращались в обычное лежачее положение. А некоторые уходили в море, унося с собой пять или шесть пуль, это были существа неправдоподобной силы. Когда крупные заряды кончились, мы дунули им в глаза мелким каменным щебнем, рассчитанным на птиц, затем подкрались со стороны ослепшего глаза с топором нашего плотника в руках и пробили им голову. Только благодаря этому нам удалось-таки уйти с добычей, но убили мы лишь пятнадцать».
Моржовая кость и жир, вытопленный из подкожного слоя сала этих пятнадцати, возбудили аппетит промысловой артели из Московского государства. Следующим летом корабль к Медвежьему острову был снаряжен уже специально. Команда судна на этот раз была уже кратко проинструктирована относительно того, как эта работа ведется в других местах.
«Годом раньше мы били их из ружей, не подозревая еще о том, что только гарпун мог бы пробить их кожи, которые теперь вызывают у нас совсем иные чувства; если бы раньше знать, как приняться за дело; в противном случае человек может нанести колющий удар, размахнувшись что есть мочи, — и не вонзить оружия; если же вонзит, то может повредить свой гарпун о кость скелета, или же они могут ударить передними ластами и погнуть копье и даже сломать его».
Войдя во вкус этой работы, команда судна, на котором был Пул, убила около четырех сотен моржей и, расправив парус, двинулась к родным берегам, имея на борту одиннадцать бочек, вмещающих по 252 галлона (по 1145,596 литра) топленого жира и несколько небольших бочонков с бивнями. Вернувшись к Медвежьему острову в следующем году, они были уже профессионалами. Вот описание типичного дня Джонаса Пула, стоявшего во главе артели из одиннадцати человек: он шел вдоль самой кромки воды по берегу, на котором устроили лежбище моржи, и расставлял людей на расстоянии двадцати ярдов, или около того, друг от друга. Но вот он встретил вождя такой же группы храбрецов, но пришедших сюда из иных земель, и вместе они «перегородили моржам путь так, чтобы ни один из них не добрался до моря».
Выстроенная в ряд артель охотников двинулась в середину острова, нанося всем находящимся в пределах досягаемости моржам колющий удар, кому — в горло, кому — в брюхо. В результате возникшей паники массивные животные, собрав последние силы, неистово шарахались прочь от своей единственной надежды на спасение — прочь от моря. Обессиленных, их приканчивали пронзительным ударом гарпуна или топором — со всего размаха.
«Еще и шести часов не прошло, как мы уже отправили на тот свет шесть или восемь сотен животных. Десять дней, не щадя живота своего, мы занимались своим промыслом и наполнили топленым моржовым жиром двадцать больших бочек в 252 галлона (1145,596 литра) и еще две бочки, а зубами — три бочки, вмещающие хогсхед (около 238 литров)».
Со времени первого плавания Пула к Медвежьему острову было забито от тридцати до сорока тысяч моржей. Их оставалось так мало, что не было смысла продолжать охоту в этих местах.
В результате еще более жестоких расправ воды Нового Света смешались с кровью моржей, особенно кровопролитными были побоища в заливе Святого Лаврентия, там, где на берега одного только острова Магдалены ежегодно выбиралось более 100 000 морских коров. В 1765 году офицер военно-морского флота Великобритании докладывал о разыгравшейся здесь кровавой бойне:
«Когда на приливной полосе берега собиралось великое множество морских коров, а за ними следовали другие, все новые и новые особи, которым также хотелось выбраться из воды, то, чтобы протиснуться и завоевать себе место среди плотных рядов сородичей, вновь пришедшие понуждали оказавшихся впереди пробираться в глубь острова, подталкивая их сзади бивнями. Пришедших последними толкали те, что добрались до берега еще позже них, и это продолжалось до тех пор, пока морские коровы, оказавшиеся дальше всех от воды, не заходили так далеко в глубь острова, что даже пришедшие самыми последними находили себе место для отдыха.
Лежбища, или эшори, как на французский манер назывались эти отлогие побережья, были так переполнены, что охотники могли отсечь путь к морю трем или четырем сотням, это было под силу сделать группе из десяти-двенадцати человек, вооруженной баграми длиной приблизительно в 12 футов. Атака предпринималась ночью, и весьма важно было учесть направление ветра — с подветренной (то есть откуда дует ветер) стороны должны были находиться животные, а охотники — с наветренной, только так люди могли остаться до времени незамеченными.
Подойдя к лежбищу на расстояние приблизительно в триста-четыреста ярдов, пятеро из мужчин отправлялись вперед. Они ползком подкрадывались к самому стаду. Дело в том, что при малейшей опасности морские коровы устремляются вспять — к воде. В таком случае вряд ли кому бы то ни было удастся их остановить — и людям придется почитать за величайшее счастье уже то, что удалось избежать верной смерти, что животные не раздавили и не утопили их.
Когда все уже готово к нападению, первым приступает к делу человек, который по возможности имитирует багром тот мягкий удар бивнями, которым животные подталкивают друг друга вперед, охотник таким образом легонько дает багром под зад находящейся перед ним корове. То же самое он проделывает и со следующей коровой, заставляя ее подвинуться вверх по набережной, в противоположную от моря сторону, в это время один из его товарищей оберегает своего приятеля от коров, которые остались у него за спиной.
То же самое охотники проделывают, отойдя несколько в сторону к другой части эшори. Подталкивая коров, охотники движутся вдоль линии гона, которую они называют сечением. Все это время охотники хранят строжайшую тишину, но вот они начинают криком привлекать к себе внимание и поднимают неимоверный шум, чтобы до полусмерти напугать морских коров и посеять панику. Затем люди занимают положенные места вдоль всего сечения, при помощи ударов они понуждают коров идти вперед и пресекают всякое их намерение повернуть вспять. Отсеченные от воды и зашедшие далее других в глубь острова коровы и хотели бы развернуться и уйти в море, но со стороны воды на них напирают собратья, которых бьют и гонят им навстречу люди. В результате две группы коров наталкиваются друг на друга и образуют кучу-малу — груду тел высотой в двенадцать футов и более.
Люди орудуют баграми до тех пор, пока животные вконец не обессилеют и не утратят надежду избежать смерти. После чего коров, вынужденных уйти на целую милю в глубь острова, разделяют на группы по тридцать-сорок особей и убивают».
В 1700-е годы на берегах острова Магдалены ежегодно убивали до 25 000 моржей. В 1798 году, когда другой офицер британского флота был послан выяснить, насколько эти места благоприятны для промысла, в верхние инстанции был отправлен следующий рапорт: «С величайшим прискорбием сообщаю вам, что промысел морских коров в этих землях полностью прекращен».
По всей видимости, островитяне севера следовали тем же принципам охоты. Возможно, совершаемые ими убийства животных не носили столь массового характера, как это случалось в новое время, тем не менее каждую весну Оркадские (Оркнейские), Шетландские и Гебридские побережья и пляжи пропитывались кровью. Все меньшее количество секачей вытаскивало свое грузное тело на берег. Здесь, как впоследствии в водах залива Святого Лаврентия, неумолимо сокращалось поголовье племени моржей: с сотен тысяч до десятков тысяч; затем — до десятков сотен, и, наконец, не осталось ни одного моржа, совсем ни одного.
Поголовье моржей, таким образом, таяло на глазах, а численность коренного населения островов неуклонно возрастала, но главное — возрастала жадность людей, их страсть к привозным товарам: к украшениям из золота и серебра, поделочным камням, керамике, шерсти, железу и янтарю. Потребность в моржовой кости росла час от часу, люди утратили всякую жалость к твари божьей. К середине первого тысячелетия до Рождества Христова на островах, лежащих к северу и западу от Британии, сумели выжить лишь жалкие остатки популяции моржей. Но, кроме памяти об их существовании, уцелело и еще что-то. Когда в IV в. до Рождества Христова Северные острова впервые были упомянуты на страницах исторической хроники, они фигурировали под именем Оркади — или островов Орка: этим греческим словом обозначали морских чудовищ. Едва ли есть основания сомневаться в том, что эти острова были названы в честь моржей, ибо вряд ли в окружающих водах водились какие-нибудь иные, более впечатляющие чудища.
В каких-нибудь двухстах милях к северо-западу от Внешних Гебридских островов и почти на таком же расстоянии от Оркни и Шетланда высунул свой рог из глубин океана еще один архипелаг. В былые времена эти острова называли Птичьими, теперь — Фарерскими. Прилив взбивает волны, как сливки, в пену и устремляет кипящие брызгами потоки в бездонные расщелины между горными массивами, воинственно вознесшими свои пики к небу — вот это и есть Фарерские острова.
Хотя эти участки суши и крупнее Оркнейских или Шетландских островов, вряд ли что-нибудь могло побудить людей поселиться на подобных каменных массивах, поскольку большинство островов почти вертикально взметнули над уровнем моря прибрежные скалы. Однако миллионы морских птиц из поколения в поколение откладывают на многочисленных утесах яйца и выводят птенцов. В прошлом в окрестных водах водилось несметное количество китов, тюленей и моржей.
Коренные жители Северных островов, по всей вероятности, еще в глубокой древности узнали о существовании Фарер. Их горные пики, достигающие трех тысяч футов в высоту, можно приметить в хорошую погоду за шестьдесят морских миль. Как кучевые, которые каждое лето пышным покровом устилают вершины, так народные краснобаи потчуют притчами о неведомых землях, их сказочная повесть может быть воспринята с вдвое большего расстояния. Даже если представить, что ни одного моряка никогда не уносило по воле ветра на достаточно большое расстояние в море, прочь от родных берегов — туда, откуда видны Фареры, даже тогда представить себе, что коренные жители Северных островов не знали о землях, расположенных где-то там, вот именно в этом направлении, — нет, представить себе это совершенно невозможно, ибо видели же местные жители и не могли не видеть собравшиеся в крупные стаи полчища птиц: и уток, и гусей, и лебедей, и многих других, а не только их — все эти стаи регулярно, каждую весну, устремлялись с Шетландских островов на северо-восток и каждую осень возвращались в обратном направлении.
За два или три дня[6] можно было доплыть до Фарерских островов с любого из трех расположенных в округе архипелагов. Нет оснований сомневаться в том, что по мере оскудения прибрежных вод моржами жители Северных островов отправлялись на поиски наживы и удачи в сторону Фарер.
Охота на Фарерских островах, возможно, была сопряжена с трудностями несоизмеримо большими по сравнению с теми, что приходилось преодолевать в родных водах. Как-то один капитан, занимавшийся промыслом в районе Фарерских островов, а в юности ходивший бить моржа на Свалбард (Шпицберген), объяснял мне:
«Как же, в свое время и на наших островах водились моржи — какие тут могут быть сомнения. Хотя теперь на здешних побережьях вам едва ли будет чем поживиться, да и лежбищ, удобных для моржей, не так уж много. А то вы могли бы бить их совсем так же, как мы на Свалбарде. Стоит только подыскать семейство секачей, выбравшееся на голые скалы, и зайти зверю в тыл со стороны моря. Солнце должно бить у вас из-за спины, чтобы вас не сразу приметили. Когда подойдете ближе, стреляйте в голову; надо быть метким стрелком — голова у моржа маленькая, попасть трудно, и крепкая, как железо. Мы также добывали их с помощью гарпунов и добротной, прочной лески. Когда морж уставал, можно было направить лодку прямо на него и размозжить ему голову топором или кувалдой. Бывали случаи, когда морж забирался в лодку, появляясь прямо перед носом охотников! Мне доводилось видеть, как секачи пробивали трехдюймовый дубовый килевой брус и проходили сквозь сосновые доски обшивки, как сквозь масло. Признаться, не хотел бы я охотиться на них подобным образом на утлых лодчонках, обтянутых шкурами!»
Островитянам такая охота тоже не доставляла особой радости. И хотя на их гарпунах и копьях были кварцевые наконечники, куда более острые, чем лучшая сталь, охота на моржей с лодок всегда считалась делом опасным и сравнительно малодобычливым.
Однако, несмотря на все трудности, активный промысел моржей на Фарерах привел к вполне предсказуемым результатам. Популяция моржей здесь со временем сократилась настолько, что охота на них практически потеряла смысл[7].
Наступала ранняя осень. Длинные караваны лебедей и гусей уже потянулись на юг по северо-западной окраине горизонта, и одни из них, описывая широкие виражи, плавно опускались на Птичьи острова, чтобы немного отдохнуть, а другие, обгоняя их, продолжали свой долгий путь на юг.
Двое мужчин из команды «Фетлара» стояли на берегу острова Санди Айленд (Песчаный), названного так потому, что на нем есть одна из немногих на Фарерах песчаных отмелей. Мужнины слушали крики птиц и молча наблюдали за тем, как у них над головой проплывали бесконечные стаи лебедей-кликунов, диких гусей и короткоклювых гуменников, оглашая розовое вечернее небо гортанными кликами.
— Когда-нибудь, — вздохнул младший из собеседников, — найдется человек, который захочет проплыть по Лебединому пути и отправится в те земли, откуда летят эти птицы. Боже, да как их много! В тех краях наверняка есть большая земля!
Более пожилой вздохнул, поглядел на запад, окинув взором необъятную ширь океана, и кивнул:
— Может быть. Кто знает? До сих пор никто еще не отваживался плавать в такую даль…
— До сих пор в этом и не было надобности, — запальчиво возразил юноша. — Все привыкли, что моржей в этих местах, и даже на Птичьих островах, сколько угодно, бей — не хочу. А теперь их здесь почти не осталось, и что нам остается делать, как не отправиться на запад? Нам просто придется последовать за ними.
Тут до их ноздрей донесся тяжелый запах горящих морских водорослей и тюленьего жира. Мужчины обернулись и зашагали в сторону поросшего травой шельфа, лежавшего в сотне ярдов от воды, где их корабль, опрокинутый вверх дном, лежал на «фундаменте», сложенном из камней и дерна, образуя летний дом. Несколько парней из их экипажа копошились вокруг него, готовя скудный завтрак на чадящем от жира пламени костра.
Настроение у всех было мрачное. Этот сезон охоты оказался самым неудачным на их памяти. В последние несколько лет к берегам Птичьих островов по весне причаливало не меньше дюжины кораблей из дальних краев, которые осенью возвращались домой, тяжело нагруженные нефтью, шкурами и моржовой костью. В этом же году пришло на Фареры всего два корабля: один из Шетландии, а другой — с Внешних Гебридских островов. Их команды нашли здесь лишь считаные единицы моржей, уныло завывавших на пустынных берегах. Да те оказались по большей части самками или молодняком, так что бивни у них были совсем небольшие. Более того, они оказались на редкость пугливыми, так что приблизиться к ним было почти невозможно. Обоим экипажам удалось добыть на берегу меньше двух десятков моржей. Подвергая себя огромному риску, охотники забили копьями в прибрежных водах еще полдюжины зверей, но в целом охота обернулась полным крахом. А команда с Гебридских островов в полном разочаровании вернулась восвояси, не дожидаясь окончания сезона.
Вечером того же дня, за ужином, состоявшим из вареного моржового мяса, юноша опять завел разговор о плавании далеко на запад. Другие члены команды с интересом прислушивались. Но один из старших высказал мнение, что земля, откуда летят эти гуси и лебеди, возможно, расположена недостижимо далеко.
— Если добраться туда по силам таким слабым тварям, то мужчинам — тем более! — стоял на своем заносчивый юноша. — К тому же моржей в этих водах больше не осталось. Куда же они могли уйти, как не на запад, и где их надо искать, как не там? Наша ладья — лучшая на островах! Что нас держит здесь?
Спор затянулся далеко за полночь. Наконец все согласились, что, если погода позволит, завтра можно будет совершить разведку, отплыв на расстояние дня пути от самого высокого пика на Птичьих островах. И если им удастся заметить на западе признаки неведомой земли, они продолжат путь. А если нет — повернут обратно.
И вот наступил рассвет. Небо было ясным; дул свежий юго-западный бриз. Наспех подкрепившись остатками ужина, команда осторожно перевернула свою ладью и, поставив ее на киль, полупонесла-полуповолокла к воде. Непогашенный костер еще дымился, когда охотники столкнули ладью на воду и поспешно уселись в нее. Подняв широкий парус, они взяли курс на северо-запад. Водорез ладьи оставлял за собой курчавые завитки белой пены.
День стоял на удивление, ветер крепчал, и ладья быстро неслась все дальше и дальше, оставляя длинную вспененную борозду. И когда солнце на закате медленно опустилось в пучину для краткого отдыха перед новым восходом, верхушка самого высокого пика Фарер с трудом угадывалась вдалеке.
А впереди не было видно ничего, кроме необозримой шири океана. Капитан следовал выбранным курсом, и среди команды не было слышно ропота. Никому не хотелось прослыть трусом.
Когда же спустя три часа взошло солнце, оказалось, что суша скрылась из виду. Но погода стояла как нельзя лучше. Свежий южный бриз быстро мчал их вперед. На закате корабельщики увидели караваны лебедей и гусей, тянущиеся на юго-запад, и это укрепило мореходов в мысли, что ладья идет верным курсом.
Но на следующий день началось легкое волнение. Высоко на небе появились белые барашки облаков, предвещавших перемену погоды. Воды здесь буквально изобиловали китами; их было так много, что рулевому нередко приходилось менять курс, чтобы избежать столкновения с великанами. Но впереди по-прежнему не было никаких признаков земли.
День перевалил за полдень, когда капитан наконец принял решение:
— Сегодня к вечеру ветер переменится на западный и усилится. А скоро он и вовсе начнет дуть нам прямо в лицо… Мы будем идти этим курсом до заката, а затем, если не увидим земли, повернем обратно.
Часа за два до заката мореходам встретилось стадо могучих моржей-секачей, которые, казалось, намеревались преградить им путь. Огромные звери почти выпрыгивали из воды, загадочно глядя на непрошеных гостей.