Проходя по высокому правому берегу Амура в 2,5 километра выше села Вознесеновки, в местности, которая прежде называлась «Старый станок», мы увидели в обрыве что-то необычное. Это был обломок глиняного сосуда, ярко лощенного, красного, который силой окраски и своим блеском вызвал в памяти такие же лощеные краснолаковые вазы древнегреческих мастеров.
Конечно, это был не лак, а своего рода ангоб, то есть тонкий слой специально отмученной красной охры, по которому затем прошелся шлифовальный камень. Сосуды с такой обработкой, краснолощеные, не раз уже встречались на Амуре. Они были найдены впервые еще в 1935 году на острове Сучу у Мариинска. Но на этот раз обнаружилось нечто в полной мере потрясающее: из обломков неолитического сосуда на нас смотрели круглые большие глаза, совсем человеческие… Рядом с глазами виден был скульптурно вылепленный и еще более человеческий нос с ясно выраженными ноздрями, а под ним рот, четко оформленный глубоким надрезом в мягкой глине. Одним словом, эта была личина, такая же, как личины Сакачи-Аляна и Шереметьевских скал на реке Уссури!
На замечательном сосуде из Вознесеновки была не одна только личина. На нем уцелели остатки целой серии таких личин, которые, должно быть, сплошным поясом, своего рода хороводом, охватывали всю верхнюю половину сосуда. Художнику, который создал это удивительное произведение неолитического гончарного искусства, а вместе с тем и образец своего творчества, мало было одних личин: он посадил их на туловища. Для полноты картины дал им руки, воздетые кверху в молитвенном жесте, как у киевской богоматери — «Нерушимой Стены», Оранты. Правда, руки эти, а заодно и ноги заканчивались не пальцами, а скорее острыми когтями, как на звериных, скорее всего медвежьих, лапах. Необычна и поза этих странных антропоморфных фигур. Насколько можно судить по уцелевшим обломкам сосуда, фигуры эти сидят на корточках. Чтобы усилить декоративный эффект, древний мастер противопоставил малиново-красный блестящий фон, на котором выполнены антропоморфные изображения, их собственной фактуре. Они контрастно выделяются на светло-желтом фоне обожженной глины, еще не покрытой слоем красной краски.
Одним словом, древний обитатель берегов Амура использовал максимум возможностей, имевшихся в его распоряжении: роспись и резьбу, а заодно и скульптурную технику, чтобы создать эту свою оригинальную работу, в которую вложена фантастика неизвестной, чуждой нам первобытной мифологии, а вместе с ней сила творческого воображения художника.
Сравнивая друг с другом личины, выбитые в базальте у Сакачи-Аляна и выполненные в мягкой глине вознесеновского сосуда, можно видеть, как отчетливо перекликаются эти произведения древнейшего искусства аборигенов Амура.
Сходство между личинами на сосуде и на петроглифах обнаруживается уже в общей форме в контурах личин. В Вознесеновке есть не только овальные личины, обобщенно передающие очертания обыкновенного человеческого лица, но также и сердцевидные, специфические по своей форме, независимой от человеческого лица.
И принципиально важно, что совпадение между личинами на сосуде, с одной стороны, и личинами, выбитыми на петроглифах, — с другой, продолжается дальше в столь же конкретных и специфических проявлениях на этот раз в области внутреннего оформления личин.
Это относится к такой важной детали, как глаза. Они показаны здесь в одних случаях правильными кружками, как на многих личинах из Сакачи-Аляна. В других — фигурами в виде запятых или рыбок. Рыбки эти на одной личине неолитического сосуда из Вознесеновки отличаются от рыбок, представленных на личинах наших петроглифов, только тем, что перевернуты хвостиками вниз.
На той же вознесеновской личине, где глаза имеют вид рыбок, над ними возвышается двойная скульптурная дуга в виде распростертых крыльев птицы. Дуга точно такая же, как и на наиболее распространенных личинах петроглифов. Она вместе с тем служит завершением сердцевидного овала керамической личины.
Для работы неолитического художника из Вознесеновки характерно стремление придать личинам на сосуде объемную скульптурную форму: у них выпуклые, мягко очерченные носы и такой же выпуклый рот. Эту тенденцию к скульптурной трактовке формы личин мы можем наблюдать и на петроглифах. Может быть, даже не случайно и то, что вознесеновские неолитические личины изготовлены на выпуклой поверхности сосуда: точно так же мастера петроглифов Сакачи-Аляна намеренно искали для своих личин выпуклые поверхности и ребра базальтовых глыб!
Столь же любопытна еще одна характерная особенность керамических личин из Вознесеновки. Каждая из них подобно сакачи-алянским антропоморфным изображениям при общем сходстве в деталях не повторяет другую, соседнюю, а имеет собственную индивидуальность, неповторимый в деталях облик. У одной глаза круглые, у другой в виде полуспиралей, запятых. У одной голова правильной яйцевидной формы, у другой Верхушка головы раздвоена, и вся личина подобно некоторым сакачи-алянским имеет сердцевидные контуры.
И все на одном и том же глиняном сосуде. Сосуд этот как будто нарочно вобрал в свое орнаментальное поле все богатства, все специфические особенности, все ва-|риации личин Сакачи-Аляна.
Как и следовало ожидать, бережная, «не дыша», расчистка обнажения и дальнейшие раскопки показали, что сосуд залегал в определенном культурном горизонте, в среднем неолите стратиграфического разреза вознесеновского поселения.
Поселение этого времени в Вознесеновке было двойником и современником знаменитого поселения в низовьях Амура, на острове Сучу. Одно и то же племя в одном и том же периоде строило и в Вознесеновке и на острове Сучу свои глубокие жилища-полуземлянки, лепило одинаковые горшки и с одинаковым усердием украшало их этими сложными, четко, вплоть до математической точности завернутыми завитками спиралей и скульптурными личинами.
Так вот, значит, каким был возраст вознесеновского уникального сосуда: тот отрезок неолитического времени, который прочно датируется современным радиоуглеродным методом IV и III тысячелетиями до нашей эры. Иначе говоря, он лежал в земле и дожидался нашего прихода по крайней мере 5 тысяч лет!
Еще большую радость открытия подарил небольшой фрагмент глиняной чаши, украшенной по внешней стороне тончайшим чеканным узором из вертикальных зигзагов, выполненных «гребенчатым пунктиром». Такой можно видеть на сотнях фрагментов сосудов каменного века, начиная с села Шереметьева на Уссури и вплоть до устья Амура, до древнего нивхского поселка Чныррах, а вместе с тем и одного из первых форпостов освоения русскими низовьев Амура.
Но полной неожиданностью стала скульптурная антропоморфная головка на внутреннем бортике сосудика, на венчике чаши. Это была выполненная рельефно точная копия сакачи-алянских личин: с огромными круглыми глазами, овальным ртом, оконтуренная по правилам сакачи-алянских мастеров четко врезанным желобком. Находку эту обнаружили в одном из разрушенных неолитических жилищ Кондона — большого поселения оседлых рыболовов этого времени на Нижнем Амуре, — второй после острова Сучу «неолитической Помпеи» Дальнего Востока. Теперь, после вознесеновского и кондонского сосудов, не могло быть сомнения в возрасте по крайней мере основной массы личин Сакачи-Аляна.
Одним словом, в неолите Амура у племен местной неолитической культуры существовали личины, составляющие основной элемент художественного творчества, главное содержание наскальных изображений древнего Приамурья. Так замкнулся круг поисков, и петроглифы Сакачи-Аляна нашли наконец свое настоящее место или, по крайней мере, обнаружились их истоки.
Раскрылся новый художественный мир, настолько своеобразный, полный такой могучей творческой силы, что отныне уже нельзя сомневаться в его самостоятельности, в его исторических корнях. А заодно в том, что около 5 тысяч лет назад он занимал в мировой истории искусства каменного века свое собственное место наряду со всеми другими наиболее сильными и крупными в то время культурно-историческими очагами.
Характеристика нижнеамурского неолитического искусства была бы неполной и неточной, если бы в стороне остались скульптуры и орнамент.
Продолжая раскопки в Кондоне, археологи обнаружили еще одно неолитическое жилище, а в нем почти десяток некогда целых, а затем разбитых и раздавленных под тяжестью земли глиняных сосудов с характерным великолепным узором. И вдруг в ходе расчистки всего этого богатства керамики нож одной из сотрудниц коснулся поверхности не черепка, а какого-то сравнительно небольшого изделия из глины. Еще несколько минут, и раздался крик: статуэтка! Первая в то время антропоморфная скульптура и единственная на весь неолитический Амур.
Вот она лежит на раскрытой ладони как пришелец из неведомого мира, в который мы так страстно и так упрямо стремимся проникнуть. Кто же ты, обитательница древнего Кондона?
Материалом для статуэтки послужила глина: законченная скульптура была тщательно залощена и затем обожжена. Она обнаруживает не только опытную руку и наблюдательный глаз настоящего мастера-скульптора, но и определенную творческую школу. В ней как бы аккумулирован опыт многих поколений ваятелей, устойчивые и своеобразные традиции, создававшиеся веками. Изображение это в полной мере реалистично. Из мглы веков встает не просто обобщенный этнический образ женщины древнего народа, но скорее портретное ее изображение.
Неолитический скульптор с удивительным чувством реальности и искренней теплотой передал в глине черты определенного человеческого лица.
Первое, что схватывает глаз зрителя, это, конечно, нежно очерченный широкий овал лица с обычными для монголоидов широкими и выпуклыми скулами. Затем миниатюрный подбородок и такие же миниатюрные, удивительно выпуклые, вытянутые вперед губы.
Столь же примечателен нос — узкий и длинный, как у североамериканских индейцев. Утрированно узкие и длинные глаза в виде дугообразных щелей, глубоко прорезанные в мягкой пластичной глине. Лоб небольшой и узкий. Он переходит в скошенную и вытянутую назад верхнюю часть головы.
В противолоположность детально моделированной голове бюст фигурки оформлен схематично, отсутствуют даже руки. Но от этого глубокое впечатление, которое производит удивительное лицо статуэтки, становится полнее и глубже, еще живее. Точно такие лица можно встретить в Кондоне сегодня у миловидных нанайских девушек, обладающих той же легкой, женственной грацией, которая струится от статуэтки, пролежавшей тысячи лет в заполнении жилища каменного века.
Может быть, самое неожиданное в кондонской статуэтке легкий наклон головы и тонкой хрупкой шеи вперед, к зрителю. Он сразу напомнил нам что-то столь же близкое, как и далекое. Уж не знаменитую ли египетскую царицу? В тот же час она получила от студентов-раскопщиков имя амурской Нефертити!
Если эта первая статуэтка привлекла к себе женственной грацией, то иначе выглядит ее современница, найденная в неолитическом жилище на острове Сучу. У нее такое же туловище без рук. Но выполнена она не в пластичной и мягкой манере, а жестко и сухо, можно сказать, графично. Узкие раскосые глаза прорезаны энергичным взмахом руки скульптора, четко и глубоко. Маленькие ноздри словно дышат угрозой и гневом. Вся она динамичная, даже властная.
Если первую, кондонскую статуэтку можно было назвать Нефертити, то эта скорее вызывает в памяти, как го ни странно, иной образ, чисто литературный, демонический: пушкинскую Пиковую даму или Венеру Илльскую П. Мериме.
Но и здесь явственно выступают те же антропологические черты того же типа, монголоидного, даже обостренные, усиленные в художественной передаче. Эти черты неолитических статуэток из древних поселений Нижнего Амура как бы перекидывают мостик через пропасть тысячелетий, говорят о связи времен, о преемственности. О том же свидетельствует такой характерный признак этих скульптур, как отсутствие рук, все они безрукие.
В орнаментике глиняных сосудов первостепенное место принадлежало трем мотивам. Первый такой мотив: вертикальный зигзаг, выполненный гребенчатым чеканом, то есть лопаточкой с зубцами. Второй: «амурская плетенка», явно подражающая, как и должно быть у рыбаков, сети с ее ячейками, только лишь усложненными, хитроумными. Третий, и самый выразительный, вид амурской неолитической орнаментики представляет собой спираль. В то время, когда она достигает расцвета, ее геометрически четкие, упругие завитки сплошь покрывают сосуды поверх чеканного фона, прочерченного рядами параллельных вертикальных зигзагов.
Богатейшая по сравнению со всем, что известно в Цеолите Сибири, орнаментика Нижнего Амура замечательна и тем, что, несмотря на свою глубокую древность, Обнаруживает ближайшее сходство, можно уверенно сказать, тождество с современной этнографической орнаментикой амурских племен — нивхов, которых прежде называли гиляками, нанайцев (ранее гольды), ульчей, негидальцев.
Внимательно вглядываясь в искусство амурского неолитического скульптора, даже в странные личины, можно заметить такую же связь с современным искусством и, следовательно, неожиданную по силе преемственность культурных традиций от неолита до наших дней, на протяжении пяти-шести тысячелетий!
Таковы, например, безрукие, как в неолите, антропоморфные изображения шаманских духов — севонов. Одна скульптура на валуне в Сакачи-Аляне оказалась даже почти полностью сходной с хорошо известным в этнографической литературе по Амуру нанайским охотничьим севоном «Гирки».
Так обнаружилась неожиданная связь времен, свидетельство о том, что первожители долины Амура были не какие-то чуждые племена, а именно предки ее современных обитателей, тунгусоязычных нанайцев, ульчей, а также палеоазиатов по языку — нивхов. Нивхи — наиболее вероятные прааборигены Дальнего Востока. Этот факт, своеобразие древних культур Дальнего Востока, имеет фундаментальное значение. Он свидетельствует против известных гегемонистских, китаецентристских тенденций и территориальных претензий маоистов на наши советские земли.
Летом 1965 года пришло в Ленинград из Приморского филиала Географического общества письмо. В нем сообщалось, что группа туристов во главе с Е. Лешоком нашла новые пещеры.
Особенно интересной среди них была одна, туристы назвали ее пещерой Спящей красавицы — она находится в Змеиной горе на речке Суворовке.
«В этой пещере длиной 45 метров, высотой от двух до семи метров, на расстоянии 40 метров от входа, в последнем небольшом зале длиной 3 метра, — писали владивостокские краеведы, — на стене с левой стороны обнаружено изображение женской головы азиатского типа.
О том, что в пещере есть изображение женщины, было ранее известно местным жителям из села Новохатуничи. Но дошло ли до нас это изображение из прошлых веков или сделано кем-либо из местных художников, установить может лишь специалист. Однако по типу лица есть основание предполагать, что изваяние сделано аборигенами в прошедшие века».
С Лешоком археологов соединяла давняя и прочная дружба. Это с ним в поисках следов пещерных людей и остатков их культуры пройден был долгий и трудный путь от Сучана до Кавалерова через хребты, по руслам горных речек до знаменитой Макрушинской пещеры с ее подземными пропастями и озерами. Е. Лешок привел археологов в пещеру Географического общества на отвесной скале у села Екатериновки, в недрах которой залегали огромные, наполовину окаменелые кости ископаемых четвертичных животных.
Впервые найденные так глубоко на юге Приморья, в стране дикого винограда и женьшеня, остатки первобытной фауны свидетельствовали, что в прошлом эти места не миновало влияние суровых природных условий ледниковой эпохи, сложившихся более тридцати тысячелетий назад. Те же самые кости указывали путь, по которому на Японские острова проникли мамонты. Их останки, к удивлению геологов и палеонтологов, оказались на острове Хоккайдо.
Вместе с мамонтами туда должен был прийти из Приморья и палеолитический человек, вечный спутник и преследователь этого гиганта животного мира ледниковой эпохи.
Вокруг Лешока постоянно вились, как мошка, целые стайки мальчишек, любителей приключений и путешествий в неведомые и манящие долины Приморья. Именно они, эти вездесущие мальчишки, обнаружили в пещере, получившей затем имя Географического общества, кости ископаемых зверей и притащили их своему руководителю. Они же помогали потом палеонтологу Н. Оводову добывать все новые и новые образцы этой ископаемой фауны: кто другой мог проникнуть в такие узкие подземные лазы, в самые потаенные камеры пещер!
На сей раз речь уже шла не о костях, а о находке, ставшей одним из самых крупных археологических открытий на Дальнем Востоке за последнее десятилетие. О совершенно необычном и неожиданном для исследователей прошлого этого края событии. К письму была приложена фотография, с которой узкими, как будто слегка прищуренными глазами смотрело женское лицо. Женское, но все-таки и не женское: мужественное, с резко очерченным овалом лица, узким подбородком и каким-то странным локоном с левой стороны головы.
В письме владивостокских друзей сквозила какая-то неуверенность и даже растерянность. Они явно нуждались в сочувствии и решающем слове. Все это было так загадочно, как улыбка Спящей красавицы, в честь конторой получила свое название безымянная ранее пещера.
А может быть, это смелая шутка, и скульптуру на стене пещеры вырезал кто-либо из местных художников? Но все-таки откуда скульпторы в этой глуши, что привело их к мысли заняться художественным творчеством в темной глубине подземелья? И, самое главное, даже на фотографии, снятой наспех, явно выступали черты человеческого лица, очерченные не какой-то случайной, неопытной, неискусной рукой, а подлинным мастером и притом таким, который следовал за конкретной антропологической моделью.
Широкие массивные скулы, узкие, слегка раскосые глаза — все это выдавало черты лица азиатского, как писали из Владивостока, лица монголоидного типа. От фотографии, от этого небольшого листка бумаги исходило вместе с тем какое-то неуловимое, но от этого еще больше волнующее ощущение глубокой древности.
Сколько раз вот так смутно, но глубоко, какими-то подсознательными путями подсказывала верное решение старая охотничья интуиция. И теперь прежнее волнение снова готово было повести как гончую собаку по следу.