Все когда-то возвращается. Мода, идеи, силы, чувства. Это означает только одно – весну, которая выдает новый кредит доверия и обещает вернуть нам все.
Все – это значит многое. Вещи, которые мы считали безнадежно вышедшими из моды, цели, отложенные на время как недостижимые, героев, чьи образы мы всегда хотели примерить на себя.
Героями глянца становятся только те, кто идеально соответствует требованиям эпохи. Эти люди умеют делать очень простые вещи. Лучшие платья, книги, фильмы. Ваше имя тоже впишут в список героев, если вы научитесь делать что-нибудь лучше других.
Например, кино, которое покажут на Каннском фестивале. Кстати, в честь каннского юбилея Вим Вендерс, Андрей Кончаловский, Кен Лоуч, Вонг Кар Вай, Ларс фон Триер и еще тридцать лучших режиссеров создали проект «Каждому свое кино». Очень точное название. Статус вашего билета на каннскую премьеру и порция славы, измеряемая количеством глянцевых страниц с вашим фото, будут выданы точно по мерке.
Жюри утверждает, что бренды создают личности (как и культы, впрочем). Имена становятся логотипами после жесткого личностного ребрендинга. Вы уже прошли через это? Значит, ваши платья, книги, фильмы могут претендовать на статус нового мирового бренда и станут основой очередного культа.
Теперь перед вами расстилается красная дорожка. Идти по ней следует в самом лучшем своем платье от Valentino или Ralph Lauren, опираясь на каблуки Jimmy Choo или Christian Louboutin (они очень подходят претенденткам на главный приз), сжимая в руке сумочку Roger Vivier или Fendi. Но помните, что не стоит следовать glossy-советам буквально, ведь роскошь – это не цвета и фактуры, не образы и стили, не логотипы на сумках и флаконах. Роскошь – это реализованная на сто процентов возможность. Успех в чистом виде, который позволяет вам претендовать на все. Без исключения.
А кому же еще? В конце концов, в мире, где слишком много моды, красоты и роскоши, именно личность является единственным стоящим брендом.
Я сидела в кабинете Волковой. Ани не было. Аркадий под руководством жены реабилитировался в санатории на берегу Женевского озера. В Анином кабинете мне было удобно – можно курить и использовать по назначению Любу, ее секретаря. С утра я сидела в редакционной комнате, просматривала статьи, давала задания девочкам, а с обеда запиралась у Ани.
– Алена Валерьевна, там Лия к вам – можно? – Люба осторожно приоткрыла дверь.
– Пусть заходит.
Островская явилась со стопкой статей и гонорарной ведомостью.
– Ален, привезли ювелирку снимать. Пустишь их в кабинет? В редакции нельзя разложить, сама понимаешь.
– Ладно, куда деваться. Зови.
Волкова давно об этом мечтала – сделать фотосессию с ювелирными украшениями. Для больших журналов это обычное дело – снимать колье по миллиону евро, а нам бутики пока не очень доверяли.
Статус глянцевого журнала определяется тем, есть ли бриллианты Tiffany на четвертой обложке и какой рекламный имидж стоит возле письма главного редактора. Кольцо Graff или помада Bourjous. Рядом с моей мордой стоял сейчас крем Biotherm. Тоже друг девушки. Но Волкова считала, что лучше пусть будут бриллианты. Я не возражала. Я тоже хотела рекламировать не средство за $50 (Доказанный результат. Повышается упругость кожи. Возвращается здоровый цвет лица), а цель за $500 000 (Graff. London. The Most Fabulous Jewels In The World).
Лия два месяца вела изнурительные переговоры со всеми дистрибьюторами роскоши в России, я уламывала Самсонову, обещая ей еще пять полос рекламы (для американской марки BabyGang, созданной хулиганствующими черными братками от гламура, которых Вероника Николаевна собиралась привезти в Москву). Наконец свершилось. К нам приехали все сокровища мира.
В кабинет, который тут же стал тесен, протиснулись два здоровенных охранника, фотограф Юля, известная своим умением выставлять свет специально для бриллиантов, Артюхова, которая собиралась руководить художественной частью, и Аллочка с мешком парфюмерных флаконов.
Идея съемки состояла в том, чтобы соединить на одной фотографии духи и камни. Твердое и жидкое, газообразное и кристаллическое, эфемерное и чисто конкретное.
Если алмаз – это углерод, приобретаемый на сверхприбыли от экспорта углеводородов, которые откачивают по трубе на Запад, чтобы потом демонстрировать в облаке духов Сhanel, выдыхаемых светской публикой в составе углекислого газа, то вот и получается круговорот элементов в природе. Мировая гармония химических частиц и денежных знаков. С этой точки зрения идея нашей съемки была не столько глянцевой, сколько философской.
Парни достали из черного чемодана (в таких раньше носили деньги, а может, и сейчас носят черный-черный нал) пластиковые пакетики. Разложили их на столе и сели на стульчики возле стены.
Мы сгрудились вокруг стола, легонько оттирая друг друга, как верующие у аналоя в стремлении быстрее припасть к храмовой иконе.
Перед нами лежали кольцо, колье, кулон на цепочке и серьги. И все это великолепие – в окружении бумажек, ручек, скрепок, пачек сигарет, журналов, в опасной близости от степлера и ножниц.
Я быстро отодвинула свой хлам подальше от святынь.
Парни не сводили глаз со стола.
– Я достаю, – Юля бережно открыла один из пакетов и вытащила колье, собранное из колечек.
– 250 тысяч, – сказала Лия.
– Уродское, правда? – сказала я.
Самым красивым было кольцо с большим желтым бриллиантом, такое дарят на помолвку, если жених у невесты стоящий. Мне бы такое подошло, кстати… Странное дело, но кольца почему-то не хотелось.
Когда я ходила по Третьяковскому проезду, разглядывала вещи в витрине, они вызывали трепет, пиетет, казались музейными экспонатами из Оружейной палаты. Но сейчас, в этих пакетиках с липучим краем, в которые обычно пакуют в магазине заколки, они казались дешевой бижутерией, муляжом для театральной постановки. Смотришь из зала – блестит, подойдешь поближе – дешево блестит. В детстве меня водили в чешский луна-парк, где в качестве приза детям выдавали колечко с большим стеклянным камнем. Издалека мне так хотелось этот камень, что я выиграла конкурс, а когда получила колечко на палец, разглядела, какое оно убогое. Не стоило ради этого так убиваться.
Неправильные мысли для главного редактора глянца! Я же по долгу службы должна его хотеть.
– Слушайте, девчонки, у кого-нибудь есть ощущение роскоши? Я лично ничего не чувствую вообще, – я протянула руку.
Лия взвесила в руках тяжелый ошейник, осторожно передала мне.
– Не скажи. Я бы не отказалась.
Я пристроила колье на груди. Подошла к зеркалу.
– Вроде ничего. Но чего-то не хватает. – Охранники смотрели на меня и явно нервничали. Я вернула ошейник на стол.
Я поняла, в чем дело. Не хватало коробочки. Коробочки с логотипом.
Вещь, которая стоила сотни тысяч евро, стоила того только в момент покупки. Сама покупка является театром, она создает антураж.
Человек выходит из машины, лакей открывает двери, блондинка хлопает глазами, чувствуя себя принцессой на седьмом небе. Он говорит:
– Вот эти камешки покажите. Тебе нравится?
Блондинка падает в обморок, он бросает кредитку на прилавок.
– Заверните!
В этот момент в центре большого города недалеко от Кремля и происходит чудо. Превращение прибавочной стоимости, созданной каким-нибудь близоруким швейцарским ювелиром, в чистую прибыль. Превращение ценника в цену. Как только деньги потрачены, это уже утиль. Интересно, сколько стоит то же самое колье б/у? Блондинка, конечно, думает, что подорожала на миллион. Но я уверена, что сдать бриллианты за ту же цену нереально. Во всяком случае, придется ждать лет пятьдесят, пока конъюнктура изменится и каменюки перейдут в статус антиквариата. С другой стороны – это же доказательство любви, редкого коллекционного чувства, при чем тут бабки?
Островская рассказала мне недавно историю про Настю, у которой, оказывается, до Канторовича был один серьезный банкир. Ведерникова потащила его в бутик Chopard – проверить чувство. И натурально, чувак раскошелился – не позориться же на глазах у нации. А после магазина они расстались. Он подумал, что переплатил. Разозлился. Назвал ее сукой. А при чем здесь она? Это же его финансовая ошибка – чувство было меньше, чем ценник.
Надо предложить Mercury идею – пусть сделают реалити-шоу из Третьяковского проезда. Продажи в бутиках точно возрастут.
Что толку смотреть на Ксению Собчак, которая ходит по магазинам и рассматривает туфли за штуку евро? Надо показывать реальных покупателей, мужчин. Телезрительницы будут голосовать сердцем, слать SMS-ки на номер – проголосуй за лучшего покупателя, напиши нам, что ты думаешь о его кредитке, и выиграй одно приглашение на коктейль в бутик Сhopard, твою путевку на Рублевку! Первые десять дозвонившихся гарантированно получат в подарок новый роман Оксаны Робски «Как правильно чистить бриллианты». Те, кто не дозвонился, будут до конца жизни гарантированно чистить унитаз в своей «хрущевке».
Кстати, надо бы сегодня сделать генеральную уборку. Последний раз я убиралась перед Новым годом, чтобы внести елку в чистую квартиру. Сейчас это надо сделать, чтобы начать новую жизнь, вымести из-под кровати остатки истлевших надежд.
Не могу сказать, что я пребываю в депрессии. С тех пор как я решила принять предложение Волковой, запретила себе рефлексировать.
Правда, как только я это решила, мне вдруг стало скучно. Как будто цель уже достигнута, осталось только сделать несколько шагов по дороге из желтого кирпича, ведущей на площадь, где брусчатка золотая. Я точно знала, какой бы я купила дом, как бы я в нем жила и кто бы приходил ко мне в гости.
Я даже зашла в автосалон Bentley (так, случайно, по пути из ГУМа). Хотела посмотреть, как эта машина выглядит в чистом виде. Разглядеть внутренности, не политые олигархической кровью. Я теперь собираю новые впечатления, нарядные и положительные.
Спросила, какие бывают цвета, рассмотрела кругляшки с образцами окраски кузова, потеребила в руках кусочки кожи и замши – предлагаемые варианты обивки салона, посидела за рулем. И ничего не ощутила. Ну машина, ну дорогая. И что?
Продавцы, увидев такой энтузиазм (необъяснимый ничем, кроме созревшего намерения о покупке), позвали генерального менеджера. (Самозванку во мне он не уличил – туфли Prada, сумка одноименная, джинсы DSquared2, плащ Burberry, нормальный буржуазный гардероб середины дня для девушки, которая решила пройтись по московским магазинам.)
– А где у вас тут Bentley Continental GTC? – спросила я деловито менеджера.
– Вам именно такая машина нужна?
– Именно.
– Можно посмотреть в Барвихе. Но в наличии машин сейчас нет. Хотите оставить заказ?
У папы был любимый анекдот постсоветских времен: разговор на улице – «Вы не разменяете сто долларов?» – «Нет, конечно, но за комплимент спасибо».
Вопрос про заказ был таким комплиментом.
– Или можно прямо сейчас взять эту, – менеджер указал на черную «Бентли», обычную, не кабриолет.
Я посмотрела на шестизначную евроцифру под стеклом.
– Прямо сейчас не смогу.
Уходя, я сказала, автоматически прикинув в уме:
– Лет через десять приду.
– Раньше придете, – пообещал мне человек, которого, очевидно, не зря назначили менеджером. Комплименты он делать умел.
И правда, почему обязательно через десять, можно и через пять. Или через год.
Сейчас я смотрела на бриллианты, разложенные на столе, как на свои собственные, но не чувствовала азарта побороться за их присвоение. Неинтересно вставать всю жизнь в шесть утра, чтобы стать богатой. Где-то я вычитала диалог: «Хочу заработать миллион, чтобы ничего не делать». – «Чтобы ничего не делать, миллион не нужен». Зачем быть богатой, если на это надо положить жизнь?
Стоп. Надо срочно заняться работой. С такими мыслями я умру нищим йогом в ашраме у Сай-Бабы, а не совладелицей журнала Gloss. Мой нонконформизм простирался не дальше легкой лени. Я не собиралась жечь мой будущий особняк на Рублевке, чтобы развеять пепел над рекой Ганг.
– Алена, там авторша пришла, которая писала нам про секс-шоп. Она просит гонорар ей выплатить досрочно. Я объясняла, что это невозможно, но она настаивает. Хочет с тобой поговорить, – сказала Лия.
Я оставила сотрудниц священнодействовать вокруг сокровищ и двинулась в сторону редакции.
Возле моего стола сидела девица. Уже издалека слышен был запах пота. Надеюсь, это не та, которая пишет про секс?
– Ален, привет! А я тебя давно жду.
Та самая. Марианна Пузовкина. Она протянула мне руку. Потную и липкую.
– Гонорарчик прям щас выпишешь? Дико опаздываю еще в одно местечко, тоже за денежкой. Завтра в Турцию фигачу. Одна, без мужа. Бывала в Турции? Там такой секс!
Она говорила быстро и уверенно. Я смотрела, как двигается ее верхняя губа, на которой росли усы.
Лучший в городе автор про секс. Журналист с дипломом психолога. Марианна знала все про оргазм, вагинальные шарики (и пользовалась ими, сама сказала), точки G, многофункциональные вибраторы, феромоны, насадки, кольца, пробки и презервативы. Она писала во все глянцевые журналы, но, очевидно, их не читала. Усы над верхней губой – это поругание основополагающих принципов гламура.
– Я тут тебе новые темки принесла.
Она нагнулась, чтобы достать из сумки листок. Меня накрыло ее запахом, жаркой потной волной. Под мышками на белой майке – мокрые круги. Я содрогнулась от отвращения. Вот почему она пишет про секс – у нее повышенный уровень гормонов, она гиперженщина, фабрика по выработке эстрогена, животворящее женское начало, пульсирующая идеями матка.
Я взяла листок брезгливо, двумя пальцами:
«1. Секс с друзьями – моими и его.
2. Садо-мазо как психологическая разгрузка. Секс-игры вместо ссор.
3. Моя подруга – лесбиянка.
4. Ремонт и секс. Плюсы и минусы секса с рабочими. Реализация мечты.
5. Грязный тип. Почему мужчины, приобретя статус друга или мужа, перестают мыться. Грубо говоря, секс и его носки.
6. Твой мужчина и его взрослый сын. Пылкость против опыта.
7. Фаллическая экспертиза (как вычислить его характер по форме члена).
8. Почему мужчины перестали трахаться? Чем дольше живешь, тем меньше половых контактов. Почему так происходит? Куда девался секс?».
– И еще темка есть – секс и политика. Как раз под выборы. Я сейчас консультирую одно политдвиженьице как психолог, так у нас задача – сделать кандидата суперэротичным. Брутальный, но аскетичный самец. За такого голосуют.
Марианну несло, от Марианны несло. Как бы мне быстрее выставить этого фрика?
– Я тут прикидочку сделала – Каспаров, Рогозин, Жирик. Жаль, Немцов сейчас в бизнесе, а то он бы подошел. Я видела его на фото, он снимался как-то перед купанием в проруби в таких ма-а-леньких трусиках. Это супер было! Я все рассмотрела! Только с фотами может быть небольшая проблемка. Как думаешь, дадут? Но если будут стесняться, я им скажу, что чего надо мы в фотошопе дорисуем. Жаль, Ален, что у нас негров в политике нету. Там такие у них органы власти… О! Ни фига себе у мужика размер!
Она схватила со стола фигурку, которую привезла мне Полозова с Маврикия.
– Это бегемот, – сказала я. И воспользовалась паузой: – Послушай, а что ты собираешься в тексте писать?
– Очень просто. Разрабатываем темку – выборы как замена сексу. Голосуют-то женщины, у которых нет мужиков. То есть Россия голосует маткой. Подходец ясен?
– Марианна, у нас глянцевый журнал, а не социологический. Не подойдет.
– Да это хит будет. Все журнал купят!
Надо было спасаться. Единственный шанс – откупиться. Я собиралась сказать ей, что гонорар она получит как все, в конце мая, но теперь была готова приплатить из своих, лишь бы она убралась восвояси.
– Марианна, сейчас бухгалтерия закроется, беги скорее. Вернешься из Турции, обсудим.
Она унеслась, оставив меня задыхаться в терпкой потной волне.
Я набрала телефон Любы:
– Сейчас девушка по фамилии Пузовкина придет за деньгами. Скажи бухгалтеру, чтобы выдала деньги в счет мая. Запомни фамилию – Пу-зов-ки-на, Марианна – и больше никогда меня с ней не соединяй.
Вечером я поехала к родителям.
– Алена, дочка, что у тебя с ногтями? Почему такие черные?
– Так надо. Так модно.
Мама разглядывала мой лак. Ужасная nail-тенденция сезона – буро-черный цвет, который приходится наносить, не дыша. Я только привыкла к пурпурно-красному, научилась ходить с кровавыми ногтями, и вот тебе – крась теперь черным. Но от тенденций мне теперь не отступить.
– Глупая какая мода. Поедешь в субботу с нами на дачу, будут такие ногти.
Гиперболический эпитет «дача» – слишком щедрый комплимент строению в ста четырех км от Москвы, находящемуся в непосредственной близости от высоковольтной линии. Участки от маминого института нарезали по просеке, по которой маршируют к светлому, хорошо освещенному Чубайсом будущему опоры ЛЭП. Дом наш стоял метрах в десяти от широко расставленных ног высоковольтной дылды, если выйти в огород после дождя и провести ладонью по руке, можно почувствовать, как волоски на коже легонько сопротивляются поглаживанию, ершатся упруго.
И ехать туда два часа, и то если без пробок.
– Мам, давай я вас отвезу в конце мая. Сейчас еще холодно. И далеко все-таки.
– Валера, ты слышал? Поговори со своей дочерью! Она не хочет мать с отцом везти на дачу! – крикнула мама в темноту коридора.
Папа сидел в комнате и проверял студенческие курсовые.
– Иду, иду к вам, девочки. Подождите, не ссорьтесь без меня. – Папа, наш Чип и Дейл, уже спешил на помощь.
– Валера, она опять не хочет ехать с нами! Правильно, зачем ей мать с отцом, она же теперь у нас другой жизнью живет.
– Юлечка, ты только не волнуйся. Алена, накапай маме корвалол.
– Мне не нужен корвалол! Я вполне нормальный человек. Да, Алена, твой отец не купил тебе особняк на Рублевке! И что, ты теперь нам будешь предъявлять претензии?!
Я сделала глубокий вдох. Выдох. Вдох-выдох. Только бы не сорваться.
– Мам, я же молчу.
Я заткнула уши и вышла из кухни. Села в отцовской комнате и включила телевизор. Екатерина Андреева, смотрите новости на Первом канале, сериал, еще сериал, криминал, размышления о трагической судьбе русской культуры, канал спорт, мимо, мимо, мимо, фильм без начала и конца, «Дом-2» с кроликами в деревянных клетках, группа «Корни». Я переключила. На экране бриллианты собирались в логотип Glam TV. Настя Ведерникова улыбалась, смеялась и шагала прямо на меня. Бодрый голосок за кадром анонсировал: сегодня в полночь в программе «After-party» Анастасия Ведерникова принимает миллионеров и экспертов в мире роскоши. Вернись из клуба и не забудь включить телевизор!
Я посмотрела на часы. Без пяти одиннадцать. Пора ехать домой.
За стеной гремела посуда, и гремела мама. Я приоткрыла дверь на кухню:
– В субботу на дачу поедем вместе. Я отвезу.
Есть хоть один человек на этом свете, который меня понимает? Мама… Я не обижалась на нее. Я понимала, что таким диким образом прорывается наружу ее растерянность перед жизнью. Родительское чувство вины за то, что она не справляется со временем и не соответствует ему. Мой глянцевый успех мама рассматривала как сигнал опасности – я становлюсь другой, не такой, как она, а значит, есть риск меня потерять.
Почему-то мама не могла понять, что меня ничто не может отнять у нее и что мне ничего не надо, кроме ее любви. Ну, может, чтобы еще по голове погладили.
Мама не умела наслаждаться сегодняшним днем, просто жить, потому что здесь и сейчас хорошо. Она ждала, что завтрашний день будет хуже. И на всякий случай уже сегодня начинала гнобить завтра.
Я добралась до дома, когда передача уже шла.
Вот они, миленькие, как на подбор! В распрекрасной студии программы «After-party» сидели моя подруга Настя, моя рекламодательница Самсонова и мой… никакой он не мой… и мой бывший знакомый Александр Канторович.
Потрясающее хамство. А, собственно, мне-то что? А я и не переживаю!
Пошла на кухню, поставила чайник, нашла в шкафу даренную к 8 марта корпоративную коробку конфет с надписью «Культ роскоши. 100% глянец», устроилась поудобнее на диване. Ну сейчас мы посмотрим на вас, голубки.
– Вы мне скажите, Александр Борисович, извини, что я на «вы», но мы же в эфире… – Настя состроила глазки, закинула ногу на ногу – …что у вас на выставке этой будет? Будет яхта больше, чем у Абрамовича?
Я сразу поняла, о чем речь. «Интер-Инвест» совместно с Luxury Trend устраивал выставку предметов роскоши – Luxury in Russia. Яхты, пароходы, ковры-самолеты, лошадки, антиквариат, живопись и бриллианты.
Вчера мне прислали пресс-релиз:
«Россия – родина роскоши. Здесь традиционно выбирают только лучшее. Мы вернули себе позиции в глобальном мире, и теперь у россиян самые быстрые яхты, самые дорогие особняки, самые роскошные автомобили, самые большие бриллианты и самые точные часы. Настал момент сверять время не по Гринвичу, а по бою курантов на Спасской башне Кремля. Устроители выставки Luxury in Russia ставят перед собой амбициозную задачу – сделать Россию мировым центром индустрии роскоши».
Идея патриотичного предпринимателя Канторовича состояла в том, что пора уже в России наладить производство яиц Фаберже. А потом, видимо, экспортировать их в Канны и продавать в бутике на набережной Круазетт. Самсонова его поддерживала. Вероника сделала состояние на экспорте западной роскоши в родные палестины и теперь столкнулась с тем, что западники потихоньку отзывали у нее лицензию на эксклюзив. Европейцы решили, что и сами не дураки здесь поторговать. Чтобы не потерять рынок, Самсоновой надо срочно переориентироваться на отечественный люкс. И здесь союз с Канторовичем и его драгоценными яйцами был неоценим.
– Или давайте поговорим о бриллиантах. Жаль, что к нам сегодня не смогла прийти Алена Долецкая, главный редактор журнала «Вог» и эксперт в области luxury. Попробуем разобраться с вами… Можно сделать сейчас в России что-нибудь лучше, чем яйца Фаберже? Я не думаю. А вы что думаете, Вероника?
Вот-вот, мы с Настей всегда думаем про одни и те же яйца.
– Фаберже неправильно сравнивать, это историческая ценность… – начала Самсонова.
Настя моментально перебила:
– Вот именно, об этом я и говорю. Чтобы завоевать место в мире западных ценностей, нужно бороться. Александр Борисович, вы знаете, как с этим бороться?
– С чем? – Канторович сидел, как дурак. Невеста не позволяла ему вставить слово. Но в этом, может, и была его функция – служить пиджаком, на фоне которого отлично смотрится Настино платье.
– С этим. У меня, например, телефон. Хороший телефон, – Ведерникова повертела в руках аппарат.
– Я бы сказала, роскошный, – заметила Вероника.
Я его узнала. Вчера прислали пресс-релиз:
«В новой серии Vertu сочетаются лучшие технологии мобильной связи и мастерство ювелиров. Клавиатура инкрустирована 48 бриллиантами, каждый из которых специально огранен по форме клавиши. Вы можете также выбрать вариант с 943 бриллиантами, инкрустированными мастерами в Швейцарии. Новый телефон от компании Vertu призван стать одним из самых красивых телефонов во Вселенной».
Любимая, я подарю тебе Вселенную. Был такой мультик для взрослых, который нравился мне в детстве. И я знала, кто подарил Насте этот телефон.
– А откуда у вас такой телефон? – спросил Канторович. Играется, сволочь.
– Не важно. Дали поносить. Но дело не в этом… Дело в том, что он произведен не в России. А как вернуть всю эту роскошь в страну? Об этом вы узнаете через минуту. Вернитесь к нам после рекламы!
Я пошла наливать чай.
– Добрый вечер тем, кто только сейчас вернулся из клуба. В эфире программа «After-party», и мы говорим сегодня о моде на роскошь в России. Я еще раз с удовольствием представляю моих гостей…
Я выбежала из кухни с чашкой.
– …блистательная, потрясающая Вероника Самсонова, которая уже много лет дарит нам фантастическую возможность покупать культовые дизайнерские вещи на две недели раньше, чем в Париже и Нью-Йорке. И влиятельнейший предприниматель, который собирается завалить нас роскошью российского производства, Александр Канторович. Кстати, поздравляю тебя.
– С чем? – Канторович, как всегда, слегка нахмурился.
– Вчера изучала новый список Forbes. Ты с 82-го на 23-е место перескочил. Это сколько же миллиардов за год? Золото дает такой доход или все-таки нефть?
– Инвестиции, – Канторович оставался невозмутим. Ну, оно и понятно – он к ней привык.
– А я все-таки считаю, что Россия не готова к роскоши. Ну Рублевка, да. Но стоит отъехать за сто километров от Москвы… – Да, хуже она ничего не могла сказать, девушка с золотой ложкой во рту. – Вы же не сможете превратить Рублевку в Лазурный Берег?
– Почему не сможем? Лазурный Берег в Рублевку уже превратили. Я, Анастасия, оптимист. Иначе и не мог бы работать инвестором в России, – начал Канторович, как только появилась возможность вставить слово.
Я выключила телевизор. Я больше не страдала мазохизмом. Пошарила рукой в коробке. Осталась последняя конфета. Пора спать.
Утро встречало прохладой. И это называется май? Я, дрожа, вылезла из машины у метро. Купить Forbes. Ага, посмотрим. Номер 23. $4,6 млрд.
«Судьбу Александра Канторовича решило газетное объявление: хозяин банковской группы „Интер“ Аркадий Волков искал человека, который бы занялся модным направлением – ваучерами. Молодой экономист и бывший секретарь комитета комсомола МИСИСа разработал концепцию участия группы в приватизации, после чего стал главой и акционером ваучерного фонда „Инвест“.
Канторович долгое время находился в тени партнера, а структура собственности группы «Интер-Инвест» оставалась непрозрачной (основным владельцем активов традиционно считался Волков, № 6). Раскрыть акционеров и бенефициаров компании пришлось по условиям сделки по приобретению южноафриканской компании GoldenPlaces. Выяснилось, что за 15 лет доля Александра Канторовича превратилась в миллиарды».
Как подорожал, однако, Александр-свет Борисович. Хорошо, что здесь нет его фото. Расцарапала бы сейчас его в клочья…
Люба вбежала в кабинет.
– Волкова звонит, а у вас мобильный отключен. Я соединю по городскому. У нее что-то срочное!
Я схватила трубку:
– Алена, что происходит? Дозвониться не могу полчаса! Вы всегда должны быть на связи!
– Извините, Анна Андреевна! Я забыла с утра включить.
– Забыли вы… Вы не должны ничего забывать, Алена! На вас сейчас вся ответственность! Алена, в субботу у меня встреча с людьми из московского правительства. У вас готов проект по стройке?
– А вы в Москве разве?
– Завтра прилечу.
– Анна Андреевна, но я же в этом не специалист, – попыталась открутиться я.
– Алена, вы ерунду сейчас говорите! Вы все прекрасно умеете. И придумываете вы хорошо.
– То, что касается глянца, – может быть. Но строительство… Это точно не мой профиль.
– Алена, сосредоточьтесь! Мы с вами договаривались, когда летели в Лондон, – вы придумаете концепцию конкурса красоты для стройкомплекса города Москвы. А у вас еще не готово?!
А-а!.. Конечно, нет!
– Нет, почти готово. Но я не уверена, что это то, что надо.
– Именно! Вам уверенности в себе недостает! Завтра проект должен быть в пяти экземплярах, и в папки красивые положите. С логотипом Gloss. Золотые буквы на розовом бархатном фоне. Вы поняли меня?
– Да. А у кого такие папки взять?
– Издеваетесь? Вы сами должны соображать! Закажите где-нибудь. В Москве это не проблема.
Я вжалась в стул. До завтра успеть было нереально, но сказать Ане «нет» я не могла.
– Хорошо. Что-то еще?
– Да. На следующей неделе встреча с компанией Vertu. Нужно придумать для них что-нибудь. Чтобы они на рекламный бюджет подписались. Видите, я работаю пока за вас. Активнее подключайтесь, Алена!
– Хорошо. А какой проект?
– Издеваетесь? Подумайте сами. Все, что угодно. Фотовыставку любую, совместную рекламу, хоть спонсорство памятника каким-нибудь солдатам в Таллине. Мне все равно. Только учтите – отвечать за этот проект будете лично вы. Из этого и исходите.
– Хорошо. Что-то еще? – Я была в ужасе.
– Да. Вы должны лететь в Канны.
– Когда? Зачем? – Рука нащупала пачку сигарет.
– Хочу, чтобы журнал устроил вечеринку в рамках Московского кинофестиваля. Вы должны в Каннах договориться с Никитой Михалковым.
– А если его там не будет? Может быть, лучше в Москве его попытаться достать?
– Издеваетесь? Его фильм в конкурсе, а вы говорите – его не будет. Все там будут.
– Подождите, Аня, но у Михалкова нет фильма в конкурсе Каннского фестиваля. Он едет в Венецию. А в Каннах – Звягинцев и Сокуров.
– Алена, почему вы все время спорите со мной?! Поезжайте в Канны и привезите оттуда контакты с Михалковым. Вам что, не нравится идея?
– Нет-нет. Идея отличная!
Она как с цепи сорвалась. Соскучилась, бл…дь, по работе!
Какой Каннский фестиваль? Он начинается через неделю, а у нас ни аккредитации, ни отеля, ни билетов.
– Я знаю, что идея отличная. Хочу от вас таких же идей! И пусть Лия подключается – у нее были контакты в области кино. Вместе поедете.
Ну хоть за это спасибо. Будет с кем делить ответственность за провал мероприятия. Уверена, что никакого Михалкова мы там под пальмой не найдем.
– А как же бюджет? Это же дорогая поездка.
– Бюджет вам Марина выделит.
О, тогда пожар отменяется. Никуда мы не поедем. Затуловская никогда не даст денег на Канны.
– Хорошо, Аня. Что-то еще?
– Нет. Действуйте, Алена!
Вот черт! Нельзя мне снова туда ехать. Только все успокоилось, только я заштопала разорванную в клочья душу, уже затянулись шовчики на воспоминаниях… И что, опять морская соль на раны? Воздух, пальмы, полиция?
Хорошо бы Затуловская разъярилась и отказалась платить.
Как назло, Марина пребывала в прекрасном настроении.
– А, Алена… Как дела?
– Я к вам с поручением.
– Да-а? – Затуловская была сегодня игрива. Тигрица забавляется с котенком.
Я приступила к осуществлению плана.
– Анна Андреевна хочет нас с Лией отправить в Канны. Нужен бюджет на билеты и гостиницу. Очень срочно, потому что фестиваль начинается через несколько дней, – произнесла я и приготовилась наблюдать лавину, которая сметет сейчас на своем пути все живое. В частности, идею спуститься с пальмы прямо в салат «Ницца» к Никите Михалкову.
– В Канны? Неужели? Вам не надоело?
– Надоело, – честно ответила я.
– А сумма прописью какая?
– Сейчас Вера подсчитает. Но не меньше пяти штук.
– Три. На три можете спокойно рассчитывать, – ответила она неожиданно.
– Пять, – сказала я, чтобы спровоцировать Затуловскую.
– Три с половиной. И смету мне быстрее на подпись.
Черт! Черт! Черт! Я не хочу ехать в Канны! Совсем обнаглела, – сказала бы Олейникова. Заткнись, – ответила бы я.
Уважаемый стройкомплекс города Москвы…»
– написала я. Стерла. Вот черт! Что мне придумать? Какой, на фиг, стройкомплекс?
Волкова, конечно, сука. И сумасшедшая сука, что плохо вдвойне. Но я сделаю то, что она попросила.
Мы глубоко заинтересованы в сотрудничестве с компанией Vertu, как с лидером и монополистом рынка эксклюзивных устройств связи… И что с того? Стерла.
Я лично глубоко заинтересована в том, чтобы стать хозяйкой на этом празднике жизни. Мне надоело стесняться, бояться, либезить. Выполнять идиотские поручения. И ездить на машине, которую стыдно парковать у приличного ресторана. Я несколько раз оставляла Бурашку Че за квартал от места встречи – чтобы никто не видел, на чем приехал главный редактор «Глянца».
Стройкомплекс города Москвы – это ключевая отрасль городского хозяйства. Стерла. Черт! Что за черт!
Волкова сказала – квартиру вам надо. А я деньги занимаю. Полозову до сих пор должна 200 фунтов. А у Канторовича миллиарды, и он плевать на меня хотел… Это было последней каплей. Я больше не буду. Не буду вести двойную жизнь. Сидеть в дешевом кафе с дешевым массажистом и смотреть на его петушиный хохолок, вместо того чтобы восседать на золоченом стуле и ковырять свой законный фьюжн в ресторане «Турандот». Я тоже хочу ходить по красной каннской лестнице.
Если для этого надо сочинять всякую чушь – пожалуйста. Не вопрос.
Королева! Вот как это будет называться – «Королева стройки»! Да здравствуют стройкомплекс города Москвы и я! Заносите свои квадратные метры.
И пусть попробует мне кто-нибудь сказать, что я стала глянцевой сукой. Я не буду выслушивать от бывшей подруги оскорбления. Ни от кого не буду. Даже от Канторовича. Идите все на х…
Этот журнал не Vogue, понятно. Но это мой журнал – вернее, будет мой – и я загрызу любого, кто мне помешает.
Так…
«…Главная идея и задача конкурса красоты и профессионального мастерства „Королева стройки“ – создать образ профессионального строителя, соответствующий требованиям времени и энергичной, деловой, творческой атмосфере, в которой создается Москва будущего.
Участницами мероприятия станут героини нового времени, настоящие королевы строящейся столицы новой России. Их красота, творческий потенциал и профессиональный талант составляют золотой фонд нашего города. Они создают социально значимые объекты, их работа лежит в основе выполнения планов по введению в строй квадратных метров столичного жилья. Без их каждодневного профессионального подвига невозможно выполнение президентской программы «Доступное жилье».
Итоги конкурса будут подведены в рамках яркого запоминающегося концертного представления, призванного подчеркнуть, что только настоящий профессионал может стать настоящим героем новой России.
Безусловно, особый статус и социальную значимость мероприятию придаст участие мэра г. Москвы Ю.М. Лужкова, имя которого неразрывно связано не только со строительством столицы, но и с построением новой демократической государственности России.
Вот так вот. Утритесь. «Я солгу, украду, убью, но больше никогда не буду голодать», – сказала Скарлетт О’Хара и пустила пулю в лоб солдату-мародеру. «Я научусь лгать, подставлять, лицемерить, приходить на работу в шесть утра, но все-таки стану богатой и знаменитой», – сказала я и поставила точку.
Вызвала Веру:
– Нужно к завтрашнему дню распечатать это в пяти экземплярах и переплести в папки с золотыми буквами Gloss на розовом бархате.
– Ален, ты чего? Где я сейчас эти папки найду? Время пять часов!
– Слово «нет» я не понимаю! Аня сказала – значит, надо сделать! Артюхова пусть нарисует макет, а ты найди типографию, которая срочно нам отпечатает тираж.
– Но мне еще надо срочно искать для вас гостиницу и билеты в Канны. Ты забыла?
– Я помню. По мере поступления. Сначала – папки. Потом – гостиница и билеты.
Вера жалобно посмотрела на меня. Но во мне не было жалости. Да, это немного гадко, но не стыдно. Утром в субботу я отвезла на дачу Волковой розовые папки. Родители поехали на дачу на электричке.
Рейс был хороший – раннеутренний, так что, учитывая разницу во времени, на месте мы должны быть в 12. Я люблю улетать, люблю это зябкое предчувствие путешествия, когда подташнивает от недосыпа – регистрация в 8.30, а в 3.15 ты щелкнула последний раз замочком чемодана, ставя точку в бесконечной череде московских дел. И потом эта первая сигарета возле стеклянных автоматических дверей – потому что надо успеть накуриться впрок, сделать запасы никотина перед погружением в некурящее чрево самолета, на улице холодно и сыро, а на тебе уже босоножки, предназначенные для нездешних тротуаров. Ты куришь и смотришь на подъезжающих отъезжающих, которые так же легко одеты и тоже тормозят перед нервно дергающимися дверями, чтобы сделать последнюю затяжку.
– Я купила вчера платье, – сообщила Лия, когда мы уселись в самолет.
Я открыла компьютер. Надо было дописать бумажку для Волковой про Vertu. Хотела это сделать вчера, чтобы не тащить с собой компьютер, но ничего не лезло в голову. Я все думала про Канны. Вдруг он тоже там будет? Стоп. Это теперь не важно. «Компания Vertu как лидер и монополист рынка эксклюзивных устройств связи…»
– Хотела поехать в ЦУМ, встала в пробке на Петровке, как раз напротив «Монте-Наполеоне». А я же дружила с Милой близко, когда у нее еще в «Национале» бутик был. А потом мы поругались из-за платья. Valentino, такой леопардовой расцветки, почти кутюр – Милка сказала, что кто-то из клиенток отказался его выкупать…
«…Месседж журнала Gloss совпадает с рекламной стратегией селективного бренда Vertu, адресованного потребителю с высокими доходами и индивидуальными запросами…»
– У нее в бутике есть такой подвал для своих, где можно найти все, что угодно. Коллекции прошлогодние, но кутюр не устаревает же. Надо будет тебя туда отвести. Короче, я влюбилась в платье. Смотрю в зеркало – просто икона стиля…
Точно! Икона стиля. «Журнал Gloss предлагает компании Vertu уникальный фотопроект „Икона Стиля“…»
– Она цену скинула, но я так и не купила. И представь, она мне говорит – пошла к черту. В мой бутик больше не войдешь. Наложила, типа, проклятье.
«…Концепция проекта предполагает соединение актуальных технологий мобильного рынка России и идеологии культа роскоши глянцевого издания для женщин…»
– Я думаю – позвоню в магазин и попрошу ее к телефону, если ее нет – путь свободен. И ее, представь, там не было. Иду в подвал. И что ты думаешь? Аленыч, Аленыч, ты слышишь?
«…Мы вместе создаем и формируем собственный индивидуальный стиль и подход, воплощая в каждом своем продукте поэтику гламура и красоты».
– Да, слушаю, – я уже поняла, в чем дело. Она нашла своего старого верного леопарда, который снова вернулся в моду.
– Лежит! Лежит мое платье! Хочешь покажу? – Она пошарила внутри плотно набитой сумки Louis Vuitton и вытянула свернутый краешек, шелковую леопардовую лапку.
– Ну как? – Островская сияла.
– Потрясающее! – Как же я не люблю леопардовую расцветку. Я еще не видела женщин, которых она не делает вульгарными.
В моем чемодане лежало три платья – каннское, лондонское и то, в котором я была на вечеринке Glossy People. Все они содержались под арестом в дальнем углу шкафа, наказанные за то, что не принесли мне счастья. Свидетелей несостоявшейся любви надо прикончить.
Хотела купить новое. Была я и в ЦУМе, и в ГУМе, и в Третьяковке. Ничего не подходило, хоть ты тресни, хотя я была готова заплатить любую цену. Продавщицы сказали, что скоро выпускные – все раскупили школьницы. Хорошие школьницы – у меня в десятом классе был костюм, сшитый мамой. Пришлось выпускать арестантов на волю.
– Плохо, что мы не бизнесом летим. Мы бы сейчас уже задружились с кем надо. – Лия убрала сумку и теперь разглядывала пассажиров.
Самолет был сплошь русский, кинематографический – смутно знакомые лица всплывали то тут, то там – в очереди возле туалета, в кресле напротив, выглядывали из-за занавески, отделяющий элиту от экономичной публики.
– Плохо, что вообще летим, – проворчала я. Островская была права, учитывая тот факт, что мы летели на Каннский фестиваль не за фильмами, а за расположением людей, принадлежащих к первому классу.
– В следующий раз будем нормальные билеты бронировать. Мы с тобой каждый год должны в Канны летать, – сказала Островская.
Я отметила про себя, что сказать это следовало мне – в моей новой роли glam-суки надо ставить большие цели. А я даже не среагировала на свое место возле туалета. И поразилась в очередной раз точности Лииных рефлексов – она моментально напрягла мышцу самоуверенности (я всегда знала, что наглость – это такой мускул, теперь и мне надо его тренировать).
«…Мы предлагаем создание фотосессии с макросъемкой женской модели телефона Vertu с последующим размещением в журнале. В качестве бонуса мы готовы предложить…»
Несколько месяцев назад я бы прыгала от восторга, считая поездку на фестиваль бонусом, выданным судьбой в приступе невероятной щедрости. Но теперь-то я знала, что судьба выплачивает аванс, а потом снимает со счета проценты, на которые ты уже раззевала роток. Слетала в Ниццу, а теперь уволена (большой бонус в минус), прибавили зарплату – а теперь работай за двоих, подружилась с олигархом – а теперь твой дом тюрьма. Вдруг эта поездка тоже станет минусом, который неизбежно следует за бонусом?
Я еще не забыла, какой ужас пережила в жандармерии. А вдруг меня снова арестуют? Я поежилась… Что за мысли у меня дурацкие!
Но если честно, я боялась лететь туда. Не из-за следователей или полицейских. Я боялась, что не смогу спокойно ходить по этим пляжам, которые помнят еще…
Хватит! Теперь у меня нет эмоций. Только цель.
– У тебя есть план? Как подъехать к киношникам? – спросила Островская.
– Никакого.
– А у меня есть вариант. Я Настю попрошу.
Я вздрогнула и нажала на «delete». Черт!
– Она нас с кем-нибудь сведет. Прилетим, я сразу позвоню ей.
А про Настю-то я и не подумала. И зря. Куда без Насти в Каннах! У нее же прибрежная прописка, жилплощадь там.
– Не думаю, что ей это надо. – Я не хотела пользоваться услугами Ведерниковой ни при каких обстоятельствах.
– Говорю тебе – она поможет. Я ее вот с такого возраста знаю. Мой отец с ее папашей приятели давнишние.
Лиин отец, литературный критик, работал в малобюджетной реликтовой газете, чудом сохранившейся с советских времен, но до сих пор крепко держал в руках ниточки своих обширных московских связей.
– Настя, она неплохая вообще. Истеричная, конечно. Там с родителями беда… Вы с ней подружиться должны. Тебе это полезно в любом случае. Связи у нее, сама понимаешь.
Слушать этого не хочу!
– Лия, ты извини, но «Верту» ждет меня.
Островская обиженно насупилась. Я ожесточенно застрочила. От ярости строчки ложились быстро и ровно.
«…Уникальный проект, к созданию которого журнал Gloss намерен привлечь лучших fashion-фотографов, стилистов и дизайнеров, создаст необходимое эмоциональное поле, побуждающее потребителя сделать достойный выбор – в пользу телефона Vertu, который, несомненно, уже вписан в историю гламура как статус-символ и уникальный предмет роскоши…»
А что я, в конце концов, мучаюсь. Кого боюсь? Я решила, что переступлю через все. Даже через себя. А через Настю тем более. Как переступил через меня Канторович. Ничего личного, только бизнес.
– Ты закончила? Дай почитать, – Лия повернула экран. – Ты гений, Аленыч. Я бы так не смогла. Откуда ты знаешь все это? У тебя есть маркетинг в анамнезе?
– Никакого. Только журналистика.
– Супер. Я все время наблюдала за тобой – ты уникальная. Ты помнишь, как я сначала в штыки на тебя… Я тогда думала, что это страшный сон какой-то, ты – и вдруг главный редактор. Ты извини меня, а, Аленыч?
– Да, ладно, Лия.
– Нет, нет, ты выслушай. Я не права была, а Волкова, конечно, молодец – она людей видит. И потенциал их видит. Аня супер все-таки. Я уверена была, что Полозова – лучшая. А сейчас смотрю – небо и земля. У нас с тобой были разные моменты, ты на меня не держи зла, сама понимаешь, я тоже, бывает, взрываюсь…
– Лия, перестань. Все нормально. – Мне было неловко.
– Ты так журнал подняла. Нас бы не отправили в Канны, точно говорю, если бы Аня не видела, что журнал поднимается. Ты слышала, что инвесторы у нас, возможно, появятся?
– Да, серьезно?
– Точно говорю. Раньше никто не хотел вкладываться – что такое Gloss рядом с монстрами? Это все ты…
– Это мы – все вместе. – Я порозовела. Слушать это было приятно. Честно. Тем более от Островской. Полная и окончательная победа. Не думала, что она когда-нибудь такое скажет.
– Мне будет жаль, если ты вдруг уйдешь. Журнал – это же семья, согласна? Поэтому так трудно войти, стать своей. У нас в «Глянце» всегда были такие близкие отношения, дни рождения все вместе отмечали, Рождество…
А Лия, оказывается, сентиментальна.
– Аня, конечно, была инициатор… И такая чудесная атмосфера. От нас никто вообще не увольнялся. Дружили все, помогали друг другу. Ты знаешь, в «Индепе» все к психоаналитикам ходят, а у нас все было спокойно…
Я вспомнила оптимистичные советы из Cosmopolitan, флагманского проекта издательской империи «Индепендент Медиа».
– Странно. Они же психологические статьи пишут, зачем им психоаналитики?
– Да не смеши! Кто и для кого их пишет-то…
– А в «Конде-Насте» тоже? Или там психоаналитики тестируют при приеме на работу? – предположила я. У безупречных девушек-«Вог», элитного подразделения российского гламура, по моим расчетам, не должно быть никаких проблем.
Лия хмыкнула.
– Не иначе, – и продолжила: – Теперь все не так. Бизнес вырос, народу прибавилось, много новеньких. У Волковой проблемы – она никак родить не может, раздраженная очень стала. Ты бы могла стать таким центром объединяющим, но боюсь, что ты переросла Gloss. Тебе надо дальше двигаться… Это не предел для тебя. Ты не думала об этом?
– Не предел. Но не думала пока.
– А ты попробуй. Теперь журнал – твое резюме. Ты сможешь сделать карьеру в большом глянце. Ты не хотела бы в «Вог»?
– А что, там есть вакансии?
– Пока нет. Но все же хотят на место Долецкой.
– Не все.
Я не была уверена, что уже нашла свое место, но вырывать чужое точно не хотела. Достаточно того, что вырывают у меня… А может, у меня тоже чужое?
– Да все! Это же вершина, высшая точка. Пол-Москвы спит и видит. Все ждут, пока место освободится. Книжку даже написали – про то, как убивают редактора самого крутого журнала и все начинают креслице рвать. Все прототипы узнаваемы. Ты не читала? Забавная книжка.
– Ужас! И какой идиот это написал?
– А что ты хочешь? Это правила игры. Борьба на выбывание. Но Алена железная – держится намертво.
– И пусть держится.
– Да, Алена, конечно – икона гламура. Тебе, кстати, тоже сейчас этим заняться надо. Ты безупречной должна быть.
– Это наезд? Что-то не так?
– Нет, сейчас уже нормально. Ты, конечно, гений, я помню тебя, когда ты только пришла. Свитер смешной, брюки полосатые… А сейчас совсем другой человек. Но если ты дальше хочешь, то нужно идеальной быть. Становиться звездой. Главный редактор – это звезда, а не администратор. Приедем, я тебя с модельерами познакомлю. Лично проведу по всем шоу-румам.
Как она много говорит, я уже начала уставать.
– И попроси Настю, пусть она с тобой эфир сделает. Ты себя активнее должна продвигать. Мордой учись торговать. Никто сам не придет и ничего не предложит. Аленыч, а ты мне поможешь пробить дополнительный бюджет на моду? У меня второй год зарплата не растет. Поговорим с Мариной, она сдастся, если мы вместе… Мы теперь команда, да? Я, правда, так рада что мы едем с тобой! – Лия протянула ладонь. Мы ударили по рукам.
Первый вдох чужого, вкусного и легкого воздуха. Босоножки цокают по тротуару в направлении стоянки такси (наконец они уместны), чемоданные колесики прыгают по брусчатке – им тоже весело. Как хорошо, что внутри, под слоем московской шерсти, есть короткая легкая маечка и ты можешь завязать свитер вокруг бедер и почувствовать прикосновение ветра на съежившейся от кондиционера коже. Теплый и жаркий мир, где ожидания, пальмы, где латинские слова и обещания, что все будет и будет хорошо…
От аэропорта до центра Ниццы – 5 минут и 35 евро. За чемоданы, за каблуки, за русский рейс. Такси едет вдоль моря, а опять я ищу глазами свой «Негреско». Вот он, вот пальмы, вот море, вот я – в белых босоножках и темных очках. Как же я люблю этот город. С тех пор, как я успела влюбиться в Ниццу, здесь ничего не изменилось. Стабильность – залог счастливой любви. Город остался мне верен – те же цвета, краски, лавочки вдоль променада, лихо загнутая подкова пляжа, лазурная ширь, ласкающая глаз, уютная, милая, домашняя роскошь. Место силы. Когда все снова сошлось в одной точке, я поняла, что мы приехали. Аv. Victor Hugo, 22, отель Splendid. Я дома.
Отель был не удушающе-роскошным, а как раз таким, как я люблю – для up middle класса. Ничего, что мешает в него возвращаться, и ничего, что держит тебя в номере. Разве что бассейн на крыше. Небольшой, но с джакузи и мягкими полосатыми шезлонгами по кромке воды. И завтракать мы будем здесь же, на открытой террасе с видом на любимый город.
– Давай поплаваем? – предложила я, когда увидела это чудо.
– Я купальник не взяла. Лучше через полчасика пойдем грабить город. Ты мне все покажешь, – и она рухнула в кровать. – Как хорошо, Аленыч, что мы вместе поехали!
Она тут же заснула. Завидую людям с такой нервной системой.
А я буду разбирать чемодан. На новом месте мне нужно немедленно обжиться. Максимально распространить влияние своих вещей на все эти полки, ящички, стаканы для щеток, пометить гелями, шампунями, скрабами широкие берега ванной. И упрятать чемодан с глаз долой, чтобы не напоминал о том, что ничто не вечно под луной, в том числе и я в этом отеле.
Я отправила Волковой письмо. Поднялась на крышу – возле бассейна ни одного человека – и залезла в джакузи. Дотянулась до пачки сигарет, закурила, дым завис в раскаленном дрожащем мареве. Выгнула спину, потянулась, мурлыкнула. Кошка на раскаленной крыше.
Как же жарко сегодня! Какое счастье лежать вот так, глядя на горы, на крыши, спускающиеся лесенкой к морю, на балкон соседнего дома, где рабочие красят перила и загорают в горшках яркие лиловые цветы. Это мой город.
Через полчаса мы выползли на раскаленные тротуары Ниццы и, не дойдя до набережной, оказались в переплетении торговых улиц. Я неплохо ориентировалась:
– Море прямо, магазины налево, если дойти до конца, будет «Лафайетт», а рестораны здесь. Или можем на берегу поесть. Там дороже, но зато сразу и море и креветки, – я хотела все и сразу. Я стала теперь жадная.
– Или лучше найдем рыбный ресторанчик. Хочу, чтобы был дворик, увитый зеленью, и вид на старинную улочку, – Островская тоже жадная.
Через три минуты мы оказались на главной линии шопинга и, мучимые приступами голода, обходили тем не менее уже третий магазин.
Наконец мы плюхнулись за первый попавшийся столик посреди раскаленной площади. Я заказала луковый суп, Островская – салат с морепродуктами. И по бокалу вина.
– За нас, – сказала Лия.
– Как было написано в аэропорту – Welcome to Côte d’Azur, – я подняла бокал.
За соседним столиком сидели две девушки, обложившись пакетами из бутиков.
– Слышишь, как говорят? Наши лохушки, – скривилась Островская. Девушки были не московские. Я тоже уловила акцент.
– Да здесь давно все наши. Чем они тебе мешают?
– Мешают. Портят ощущение избранничества. Этих здесь не должно быть. Когда все наши там, а мы здесь – это эксклюзив. А если эти здесь – это уже масс-маркет, народные гуляния.
– Тонко.
– Да, и это нормально, что статусные русские не любят за границей русское быдло, потому что оно, выехав, тут же претендует на статус.
– Тогда тебе надо ехать на Южный полюс. Там русских мало.
– При чем здесь это? – она насупилась. – Салат невкусный. А твой суп как?
– Мне нравится. – Мне все здесь нравилось.
Я сняла очки, подставила лицо солнцу. На площади музыкант рвал душу туристам своей гармоникой. Чистое кино. Лирическая короткометражка про французскую жизнь. Абсолютное буржуазное счастье.
Кстати, не было ощущения, что где-то рядом идет кинофестиваль. Ницца двигалась в санаторно-курортном ритме, дышала морским воздухом, загорала.
– Ты Ведерниковой звонила? – спросила я и даже удивилась, как спокойно теперь произношу это имя.
– Не отвечает она. Буду еще пытаться.
– В любом случае к вечеру поедем в Канны. Кого-нибудь из наших заловим.
– Будем, как дуры, по улицам ходить?
– Почему – как дуры? На звезд посмотрим. Там же фестиваль, это чудо, что мы приехали именно в это время.
– А что тебе этот фестиваль? Аккредитации у нас все равно нет. А на звезд я в «Глянце» каждый день смотрю.
Как объяснить человеку, у которого нет фантазии, что такое Канны? Мы расплатились и разошлись в разные стороны, чтобы не мешать друг другу тратить деньги.
Я свернула за угол и оказалась на той самой улочке, где покупала в прошлый раз Барби-косметичку у Сони Рикель.
Я сразу его углядела – черный шифоновый сарафан в розовых вишенках. Мне никогда не нравились красные вишенки у Louis Vuitton и, наоборот, нравилась фруктово-ягодная тема у Moschino. Но эти ироничные розовые вишенки от Sonia Rykiel были лучше всех. И цена – не очень страшная. А еще можно сумку дорожную купить. Я уже предвкушала, как сейчас выйду отсюда, шурша пакетами.
Chloé, McQueen, Bottega Veneta – вспомнила я уроки Милана. Нельзя. Не годится мне теперь Соня Рикель. Статусу главного редактора не соответствует. Подержала платье в руках, приложила к себе, посмотрелась в зеркало. Роскошно. И очень идет. И повесила обратно.
Вышла на улицу. Georges Resh, Louis Vuitton, Chanel, Armani… Какая сумка у Армани! Как из расплавленного серебра. Две ручки, как я люблю, большая, удобная – влезут все мои бумажки. Космическая вещь. Но Армани тоже не годился. Тем более это не Giorgio Armani, а Emporio Armani, слишком просто и дешево. А я теперь должна покупать только то, что дорого. Прощай, Джорджио! Из всего, что здесь было, мне можно только в Chanel.
Я сунулась в кондиционированное нутро бутика. Деловито переворачивала туфли подметками верх, щупала карманы сумок в поисках ценников. Да, это даже не Прада, ценники Шанель били наповал.
У меня, вообще, вопрос: много денег – это сколько? Сколько вообще человеку надо? Мама слышала по «Эхо Москвы» про человека, который отсидел в Америке 18 лет по ложному обвинению, его выпустили и выплатили компенсацию в 5 миллионов. «Вот это я понимаю!» – сказала мама. А я не понимаю, что такое пять «лимонов» за испорченную жизнь в Москве?! Если и продавать душу, то вырученных 30 сребреников должно хватить на все, что хочется (или надо) купить: квартиру в центре, дачу в Подмосковье, дом на берегу (хоть и не на Лазурном). Надо купить детям учебу, родителям пенсию, медицину, оплатить страховку от российского государства (судей, ментов, чиновников) и билет с открытой датой. Он понадобится, когда придут отряды скинхедов в синих трениках, чтобы отнять у нас наше дорогое гламурное счастье. А еще должен остаться запас – на то, чтобы больше никогда не работать у сумасшедших типа Волковой. Или вообще больше не работать. Как раз и получается тридцать миллионов. Ну хотя бы десять. Может, для Европы это и большие деньги, у нас несколько миллионов – это всего лишь средний класс.
Я глубоко вздохнула перед прыжком в финансовую пропасть: босоножки плюс сумка, расшитая стрекозами, бабочками и жучками – и я свободна от магазинов на ближайший месяц. Ну и что? К деньгам надо относиться легко. Много ушло, еще больше придет. Деньги всего лишь инструмент, чтобы раскрасить жизнь, выйти из ч/б полосы. Чего экономить копейки, если я уже считаю миллионами? Волкова хочет сделать меня совладелицей, значит, мне нужна эта сумка как статус-символ. Must have. Надо иметь! Я пошла к кассе.
Лия ввалилась в номер с пятью пакетами. И выглядела соответственно – как человек, собравший пыль со всех примерочных Lafayette.
– Хочешь посмотреть, что я купила? – она раскладывала на постели трофеи.
– Некогда, завтра посмотрим. Ты помнишь, вообще, что у нас дело с тобой?
– Я лично не собираюсь напрягаться. Если Волкова сошла с ума и отправила нас в Канны, надо пользоваться моментом. Ты же не думаешь, что мы договоримся с Михалковым?
Я смотрела на ее покупки. Ничего сверхдорогого. Обычный набор для middle-класса.
– Слушай, а почему ты в бутики не пошла, я же тебе говорила, где они?
– Я что, дура, тут бренды покупать? Я в Москве со скидками все то же самое возьму. Здесь надо брать только марки, которых у нас нет – неузнаваемые вещи. Кстати, я дозвонилась Насте. Она будет ждать нас в «Мажестик» без десяти семь. Мы с тобой идем на прием.
– Отлично. На прием или на премьеру?
– Зачем тебе премьера? Фильмы в Москве посмотришь на кассете. На тусу мы с тобой идем. За-жи-гать!
– Собирайся. Я заказываю такси.
– Не сходи с ума. Говорю тебе, поедем автостопом.
Накануне я пыталась выбить из Затуловской командировочные. Вера смогла найти отель только в Ницце и только чудом, и на такси до Канн, еду и непредвиденные расходы по поимке Михалкова нам требовалось не меньше тысячи наличными.
– Мы не будем оплачивать ваши рестораны, лимузины и вечерние платья, – сказала мне Затуловская и закрыла тему.
Островскую это не смущало. Она утверждала, что в Италии ездила только автостопом и всегда успешно.
– Как думаешь – подойдет к моему леопарду? – Лия извлекла из бархатного мешочка ошейник, усыпанный мелкой блестящей крошкой.
– Симпатичный. Здесь купила?
– Аленыч, ты удивительная! Это золото и бриллианты. Фамильное.
– Не боишься такие вещи с собой брать? – спросила я. А хотела спросить «сколько стоит?».
– А чего бояться? Это же город миллионеров.
Через двадцать минут мы стояли на Promenade des Anglais и ловили машину. Мимо проезжали добропорядочные граждане: буржуа на чисто вымытых «Рено», мачо – в открытых кабриолетах, молодежь – на стареньких замыленных «пежошках». Никто не останавливался. Машины отворачивали от нас надутые презрительные мордочки. Из окон, закрытых для эффективного кондиционирования салонов, я ловила на себе недоуменные взгляды. Кто эти две девицы в платьях и бриллиантах? Если они туристки, то почему не едут на такси? Экономят? Но туристы в бриллиантах здесь не экономят. Так какого черта мы здесь стоим?
Наконец возле нас притормозил «Ситроен C6». Водитель мне сразу не понравился. Лет шестидесяти, с неприятным липким взглядом.
– Combien?
– We need to go to Cannes! – Лия нагнулась к окну.
Дядька ухмыльнулся.
– Oui, oui! Vous êtes Russes? Combien?
Я вдруг поняла, что значит combien. Оттащила Островскую от машины. И замахала руками, даже не трудясь подыскать иностранные слова:
– Проезжай, урод! – Я была готова заниматься интеллектуальной проституцией, но не уличной.
– Vous êtes folles! – Он пожал плечами, закрыл окно и отчалил.
– Что с тобой, Аленыч?
– Лия, ты французский знаешь?
– Нет.
– А я изучаю! – и уже давно, подумала я. – Combien – это значит «сколько». Хватит позориться. Давай возьмем такси или на поезде поедем. Я здесь больше не могу стоять!
– Еще пять минут. Сейчас мы поймаем, я тебе обещаю!
– Засекаю время.
В сумке Островской загудел телефон.
– Алло, Настенька? Мы едем, да, да… Уже близко. Вот, уже в Канны въезжаем.
Черный отлакированный «Рено» остановился немедленно. Оттуда выглянул парень – лысый, лет сорока, веселый. И ни слова по-английски.
– We need to go to Cannes!
– Asseyez-vouz! Moi aussi, je vais а Cannes!
Его звали Жиль. И он был из наших, из гламурных, и тоже ехал в Канны. На вечеринку компании Chopard, которая делает золотую пальмовую веточку и устраивает самые роскошные des soirées du Festival.
Мы с Жилем понимали друг друга. Откуда я доставала эти французские слова, из какого потайного сундука? Может, у меня записался на подкорку большой словарь, пока я сидела в полиции? В экстремальной ситуации открываются неожиданные способности. Жиль произносил слово, я его вертела в голове и доставала нужный русский эквивалент.
Выяснилось, что живет он в Сен-Тропез, у него есть русский друг Саша (надеюсь, не Канторович?), его бизнес связан с камнями. Бриллиантовая тема продолжалась.
Жиль несся быстро. Мы выехали на автобан. Я смотрела на спидометр – сто шестьдесят. Так быстро я тут не ездила. Он доставал тонкие сигары из бардачка и тянулся ко мне с зажигалкой.
– Я тоже хочу, – Лия сунулась к нам с заднего сиденья.
– Ты же не куришь.
– Здесь я все делаю! И курю тоже.
У меня кружилась голова – сигара, вираж, еще затяжка, на спидометре сто восемьдесят. Интересно, будет ли продолжение? Все закончилось быстро – вылет с автобана на вираж, ведущий в Cannes, дальше по улице прямо.
Я замолчала. Я вернулась в тот город, знакомый до слез. И вглядывалась в его черты, пытаясь узнать места, где я оставила зарубки на память.
Как все здесь изменилось! Мы встали в пробку. Верный признак фестиваля. В прошлый раз ее тут не было.
Опять зазвонил телефон.
– Настенька, пробка на въезде ужасная, не пробиться! Уже час тут стоим.
Лия бессовестно врала.
– Спроси ее – «Мартинез» или «Мажестик»? – сказала я.
– «Мартинез», да, хорошо, в кафе.
По мере продвижения к набережной я все яснее ощущала, что впереди что-то происходит. Что-то чудесное.
Последний светофор – я уже вижу просвет набережной, запруженной машинами, спины полицейских, огни. Зажигается зеленый – и дорогой лак представительского «Рено» сливается в один поток с глянцем и лаком, в котором тонет город. Мы въезжаем прямо под коричневые шершавые стены Дворца фестивалей. Теперь он – неприступная цитадель кино, взятая в кольцо полицейскими. Вот она, афиша на фасаде. Звезды, летящие над Каннами в 60-й раз…
Полицейские вручную раздвигали поток – людей, машин. Я вглядывалась в лица – где же тут звезда? Ну хоть одна, самая маленькая! Лучше большая. Здесь же все мои любимые – Кустурица, Тарантино, Гас Ван Сент, Вонг Кар Вай. Я согласна даже на Анжелину Джоли и Брэда Питта. Я открыла окно – воздух, пьяный совершенно воздух, летучий, терпкий, хорошо настоянный на соли и свежих пальмовых листьях. Я помню этот запах и вкус Канн. Ночь здесь всегда нежна.
Люди заглядывали в окна машины, прислонялись к ее лоснящимся бокам – смокинги, бабочки, платья, улыбки. Как они тут все улыбаются, искренне и светло… Кто-то помахал мне рукой.
– Они нас фотографируют. Аленыч, смотри!
Я поняла, в чем дело. Люди тоже ищут звезд. Вот в чем секрет Канн – всякий в смокинге и платье чувствует себя здесь героем. Такая игра, где нет побежденных. Кто звезда? Ты или я? Да все здесь звезды, именно в этом состоит очарование города. Не надо было приезжать сюда в другие дни.
– Давай выйдем здесь, умоляю! – Я хотела выскочить из машины и бежать к ограждению Дворца, облепленному толпой и людьми с камерами. Операторы и фотографы стояли на скамеечках, на стульях, висли на стремянках… Немедленно, сейчас же стать частью этой толпы – бескорыстно влюбленной в кино, счастливой даже от случайного прикосновения к чуду. Стать зевакой, банным листом, прилипшим к заднице звезды. Фантиком от жвачки на ее подошве.
Мы попрощались с Жилем и вышли из машины.
Я нырнула с головой в этот омут и поняла – вот оно! Здесь абсолютный центр мира. Все внимание планеты приковано сейчас к этой набережной, к небольшой площадке, где начинается красная лестница в небо, все надежды и мечты мира сконцентрированы здесь, на этом маленьком пятачке. Все люди смотрят сейчас на нас. И на меня, потому что и я часть картинки, которую транслируют все телеканалы в режиме прямого эфира.
Тонкая струйка приглашенных просачивалась через кордон охранников – счастливцы с билетами, белоснежными зубами и фамильными бриллиантами на холеной коже. Как же они отличаются, искренне счастливые европейцы от натужно успешных наших. Они другие. У этих лоснятся щеки и сияют глаза, у наших – ходят желваки. Здесь, в горячей толпе, сбитой из представителей мировой элиты, кинематографической, культурной и просто буржуазной, я поняла, что успех и счастье – это разные вещи.
По толпе пронесся шорох. Я услышала, как захлопали, засвистели, защелкали затворы фотокамер, волна восторга, родившаяся в одной точке, слева от меня, накрыла всю набережную, взметнулась вверх, к фасаду здания, прокатилась по улице, пронеслась над головой, разбилась на хлопки и всхлипы там, где шинкует ветер в мелкий салат острые листья пальм.
Кто там идет? Кто?! Я подпрыгнула, но ничего не увидела. Жаль, что под рукой нет телевизора – этого уникального бинокля для фанатеющих масс. Издалека никак нельзя было понять – кто поднимается сейчас по красной дорожке, кто входит в историю кино под цикадный стрекот фотовспышек.
Здорово, как фантастически, как удивительно здорово, до мурашек, до молитвенного трепета, что сейчас я стою в том самом месте, где пишется золотая страница мировой истории. В разделе «Искусство кино. Festival de Cannes 60, 16—27 mai 2007».
– Хватит здесь стоять! Пошли, пошли, нас Настя ждет, – Островская тащила меня прочь от Дворца. Я упиралась.
– Подожди, давай хоть чуть-чуть посмотрим, – я видела наверху большой экран, снимавший красную дорожку, по которой поднимались люди. Им никто не хлопал. Все ждали новую звезду. Я стояла посреди тротуара, открыв рот, маленькая девочка в лавке чудес.
– Аленыч, не будь смешной. Чего ты хочешь там увидеть? Это же цирк специально для зевак! – Лия толкала меня вперед, а я приросла к месту. – Мы с тобой девушки эксклюзивные, мы не можем тут так просто стоять. Надо или по дорожке идти, или по клубам тусить. Иного не дано. Слушай, ты же не хочешь, чтобы тебя тут на тротуаре кто-нибудь из русских увидел? Алена, Ведерникова ждет!
Последний аргумент вывел меня из ступора. Мы очень серьезно опаздывали. Мы побежали по набережной, мимо пляжей, накрытых белыми шатрами, мимо сияющих фасадов отелей Majestic, Carlton… Здесь, кажется, кто-то меня собирался поселить. Впереди уже был виден Martinez.
Фотографы бежали впереди и снимали нас. Я выпрямила спину.
– А ты говоришь, звезды! – сказала Лия. – Они нас фотографируют!
Тут же все разъяснилось.
Нам протягивали визитные карточки фотоателье – завтра можно забрать свои снимки. Такой бизнес на людском тщеславии. Тебе говорят, что ты звезда, и ты веришь, а вера чего-то стоит…
Дорогу, свободную от машин, с двух сторон охраняли пальмы. Отели, их башенки, балконы, купола выходили к самой кромке города, подсвеченные мягким предзакатным светом, как будто солнце оставило в распоряжение фестивалю до утра снопы своих лучей, чтобы ярче сияли рекламные киноплакаты. Мы шли мимо клоунов, выкрашенных серебряной краской, мимо спящей карусели, мимо киоска с хот-догами. Здесь, вдоль моря, идти легче – по другой стороне, мимо витрин бутиков и парадных подъездов гостиниц валила толпа. Подъезды к отелям, огороженные железными стойками, были оцеплены людьми – из этого плена выезжали лимузины.
Мы подошли к осажденному зеваками Martinez. В парадные двери впускали нарядных гостей.
– Как же мы туда пройдем? – Я почувствовала, что робею. Не могу же я вот так просто идти по проходу, предназначенному для звезд.
– Очень просто. Иди за мной! – Островская раздвинула толпу плечом и пошла вверх по дорожке, к сияющему огнями парадному подъезду. Я двинулась следом, выпрямила спину, расправила плечи, подняла подбородок. Раздались хлопки. Редкие, не переходящие в овацию, ясное дело, но отчетливые.
Спасибо тебе, добрый город! За то, что ты так щедро рассыпаешь мне комплименты, за то, что я вижу тебя в нарядной обертке киноафиш, за эту толпу киноманов, которая приняла меня в свою семью, за то, что ты позволил мне дышать одним воздухом с теми, кого я так люблю. За кино, прошлое и будущее, которое смотрит на меня с плакатов на фасаде твоих отелей. За море, за пальмы, за яхты, которые покачиваются в темноте, подсвеченные огнями по контуру мачт.
Я шла и старалась прочувствовать каждый свой шаг, об этом я буду рассказывать через сто лет своим внукам – помнит бабка, как в Каннах была. Спасибо тебе, город, я запомню это навсегда.
Островская летела вперед, через вестибюль, по коридору, через ресторан, как будто знала, куда идти.
Я увидела ее сразу. Белое облако оборок, на лифе – банты. Очень красиво.
– Девочки! Наконец-то! – Она махала нам рукой. – Сюда! – Рядом с Ведерниковой сидела невыразительная дамочка лет пятидесяти.
– Алена, Лия, а это Рита, генеральный директор магазинов Empire.
Настя встала из-за стола, мы расцеловались.
Я посмотрела вниз – босоножки McQueen, точно такие же я купила в Лондоне. Хорошо, что я надела сегодня новые Chanel.
– Девочки, почему так долго? Уже сорок минут ждем. Нам же в кино идти!
– Мы идем в кино? – Я даже подпрыгнула от восторга.
– Это мы с Ритой идем. У вас же нет аккредитации, насколько я поняла?
Я покачала головой.
– Не расстраивайся, Ален. Хорошо, что вы вообще приехали. Это чудо – Каннский фестиваль, правда?
– Да, самое большое чудо, которое я видела. – Мне так хотелось с кем-то поделиться счастьем, что годилась даже Настя.
– А вы в каком отеле живете? – вступила в разговор Рита.
– Мы вообще в Ницце живем! – сказала Островская возмущенно.
– Да что вы? Бедняжки! – Рита сделала скорбное лицо.
– Аленыч, приедем, устроим Вере разборку. Это безобразие – не найти нормальный отель в Каннах!
– Лиечка, это, правда, очень сложно. Номера забронированы на годы вперед. Я тоже очень мучилась, пока он… – Настя осеклась и замолчала. Я поймала ее взгляд.
«…пока он не подарил мне виллу», – закончила я мысленно фразу за Ведерникову.
– Что за платье, Настенька? – Лия ощупывала материал.
– Оскар де ла Рента.
– Точно. Я сразу так и поняла. Оскар или Альберта Ферретти.
– Девочки, нам пора бежать. Вот билеты на прием. – Настя протянула нам конверты с логотипом Empire.
– Да, это наша вечеринка, – пояснила Рита.
– А повод? – Лия разглядывала приглашение.
– Просто фестиваль. Празднуем, что русские фильмы попали в Канны первый раз за много лет, – сказала Настя.
– Да, и продвигаем наш бутик в Каннах. Приходите, девушки, обязательно.
У меня вертелся вопрос. А он-то будет? Но я не могла его задать…
Настя встала.
– А вы пока посидите, выпейте чего-нибудь. Эта терраса вообще культовое место. Здесь звезды собираются. Я специально сюда вас затащила. Сейчас наверняка придет кто-нибудь знаменитый. Все, увидимся. – Мы снова расцеловались.
Я смотрела, как Ведерникова шла по улице, на ее изящные щиколотки, на пышные оборки Oscar de la Renta, трепетавшие от ветра и от восторга, что именно ее тело выбрало это платье. И правильно, что Канторович выбрал ее. Настя была звезда. Почти такая же безупречная, как люди, сидевшие сейчас в кафе на террасе Martinez. Если и был на Насте легкий налет московской усталости, то он стерся за те несколько дней, что она провела здесь.
Надо признать – вырос новый сорт девушек, богатых и красивых, которые и должны составлять пару богатым и успешным мужчинам. И нет тут никакой трагедии. Канторович и я – мезальянс, неустойчивая конструкция со смещенным центром тяжести, которая рухнула бы в любом случае.
Любовь предпочитает равных. И существует только в равновесии.
На террасе становилось людно – уже не осталось свободных столиков, и мы с нашими полупустыми бокалами явно занимали чужое место. До начала приема еще два с лишним часа. Звезд в кафе не было.
– Пойдем потихоньку? – предложила я.
Мы двинулись в обратную строну, ко Дворцу, мимо витрин бутиков, обходя плотные группки людей, сбившиеся посреди человеческого потока. Они смеялись, обнимались, курили, говорили на всех языках мира. Кинематографисты, настоящие хозяева здешних мест. Герои в смокингах и героини в платьях. Я внимательно ощупывала каждое лицо – вдруг это и есть звезда, которую я спрячу в свою копилку воспоминаний. Но никто не попадался.
– Где рестораны-то? Веди меня, – Лия притормозила у витрины Yves Saint Laurent.
– Уже близко, – я прибавила шаг. Толпы возле Дворца уже не было, скамеечки и стремянки операторов опустели. Правильно, все на премьере.
Мы прошли через сквер. Направо или налево? Пусть будет налево. Ура! Я гений! Вот она, улица, откуда доносились пряные запахи и бойкий стук вилок по тарелкам. С трудом нашли место, на открытых верандах был аншлаг.
– Как же я хочу жрать! – сказала Островская, плюхнувшись в кресло. – О, даже по-русски есть меню.
– Да, это наш город.
Руккола с креветками, сибасс, бутылка вина. Мы решили не экономить.
– Тебе нравится Ведерникова? – спросила Лия, когда мы уже размышляли над десертным меню.
– Да.
И это было правдой. Какое облегчение, что я наконец к этому пришла.
– А я была уверена, что ты ее ненавидишь. У вас с ней что-то произошло в Каннах прошлый раз?
Скорее, у нас с ним. Стоп. Не надо об этом вспоминать.
– А что тогда случилось все-таки? Ты не рассказывала подробно.
И сейчас не хочу.
– Да нечего рассказывать. Забыто.
Сейчас казалось, что все это случилось не со мной. И не с Настей, и не с Сашей. Не стоило копаться в той истории. Кто из нас так раздразнил судьбу тогда, я, Канторович или Ведерникова, что мы навлекли на себя гнев местных богов? Теперь в этом бессмысленно разбираться. Забыть, выбросить из памяти ту историю, как дешевый бульварный роман. Лазурный Берег принял меня в свои родительские объятия, гладил по голове, убаюкивал, усыплял. Как же хорошо здесь…
– Ты пойми, я за Настю переживаю, поэтому так расспрашиваю подробно. С ней вечно что-то происходит. Она вообще несчастная.
– Несчастная?
– Там в семье такие скелеты! Ты знаешь, что у нее мать с турецким мальчиком живет?
Я едва не выронила бокал.
– Как это?!
– А так. Каждый год вывозит себе нового пупсика с пляжа. Они с Ведерниковым не живут вместе уже лет десять. Там и алкоголь, и все на свете. Ведерников и Насте запрещает с ней общаться, но она, я знаю, ездит к ней иногда, деньги матери дает… А та пропивает со своими зажигалками. Ты только не распространяйся об этом, хотя все, конечно, знают…
Господи, мне и в голову не приходило, что у этого нарядного занавеса от Oscar de la Renta есть изнанка, из которой торчат живые нитки… Бедная, бедная Настя. Как же ей больно. Я вдруг поняла, что должна ее защитить. Даже от Лии и ее вопросов.
– Слушай, я не хочу сейчас об этом, – я закурила, запрокинула голову и отправила струйку дыма вверх. Луна. И звезды. Такие большие. И неизвестно, что там на этой звезде происходит на самом деле. Может, война.
В начале одиннадцатого мы вышли к морю. Набережная гудела. Внизу, на пляжах, накрытых шатрами, гремела музыка. Джинсы, платья, короткие юбки, сверкающие топы – Канны успели сменить наряд. Дискотека 60-х. 60-го Каннского фестиваля. Возле лесенок, ведущих вниз, несли вахту охранники, сдерживая напор страждущих – с билетами и без. Толпа загустевала по мере продвижения к пляжу Miramar. Один из пирсов, уходящий далеко в море, был превращен в сцену. Прожектор гулял над водой, высвечивая лица музыкантов, полированные детали барабанов и людей – лежащих на камнях, сидящих на ступеньках, балансирующих на парапете набережной.
– Аленыч, мне нравится здесь! Я тоже фанат кино! – Островская заплясала на месте. – Это грандиозно! А! А!
Это было грандиозно – немного штормило, посеребренные прожекторами волны бились о камни, звук летел с пирса к берегу и усиливался, подгоняемый волной. Кричали чайки…
Я почувствовала, что сейчас взлечу – поднимусь над каруселью, оттолкнусь от макушек пальм, зависну над пирсом, посмотрю на город с высоты птичьего полета и растворюсь в темной глубине, где море сливается с небом. Сколько звезд!
Мы спустились вниз. Песчаный пляж был укрыт циновками, и каблуки немного вязли, уходили в песок. Бар, банкетные столы. Шампанское, кресла у моря. Я оглянулась по сторонам. Здесь были сплошь кинематографические люди, но лично я никого не знала. Походила вокруг стола. Семга, королевские креветки, икра, клубника. А вот клубника – это хорошо. Еще шампанского и моря. Я приметила столик у берега, надо занять, пока народу мало.
– Лия, пойдем туда.
– Я приду, сейчас поесть возьму.
– Мы же из ресторана только что!
– Ну и что? – Она набирала в тарелку все подряд. Островская и правда жадная.
– Аленушка, и вы здесь? Очень рада вас видеть.
Мила Ямбург, ну конечно, а как же без нее?
– А вы зачастили к нам в Канны! Как ваши дела, дорогая? Вижу, что чудесно. Чудесно выглядите! А платье у вас Karen Millen, угадала? Почему не приехали ко мне, мы бы вам такое платье подобрали! У меня чудесная коллекция сейчас… – Мила, как всегда, частила и рекламировала свои услуги. Я не позволяла себе пользоваться ими, чтобы не попасть в зависимость. Если пойти по пути скидок и частных отношений, то это уже не бизнес. Ощипывать по-мелкому рекламодателей мне не хотелось. Но теперь, пожалуй, стоит это рассмотреть. Островская-то, оказывается, покупает все со скидками.
– Мила, я обязательно приду, когда вернусь. Позвоню вам, и договоримся.
– Чудесно, Аленушка. Лия?!
Островская стояла с полной тарелкой еды, жевала и в ступоре глядела на Милу. На ней было то самое платье, нелегально вытащенное из Милиного подвала, куда Лии вход был запрещен.
– В моем платье! Сколько лет назад ты хотела его купить?! – Ямбург прищурилась.
Глаза у Островской забегали.
– В прошлом году.
– Ой ли? Три года назад я тебе это платье продавала и скидку сделала. А ты не взяла. Это Valentino, точно? – Ямбург была профессионалкой.
– Милочка, ты была права, это идеальное платье!
– А что я тебе говорила? Ты никогда не слушаешься. Но если ты редактор моды, то должна как минимум…
Я оставила их наедине. Им было о чем поговорить.
– О, девушка главный редактор, здравствуйте! – человека в костюме звали Димитрий Васильев. Ужасная встреча. Я хотела кивнуть и пройти мимо. Но не тут-то было.
– Ходите тут, меня не замечаете. Что так? А я счастлив вас видеть, – он взял мою руку, повертел, – а кольца-то так и нет. И вы не замужем по-прежнему?
Я попыталась вырваться. Но он вывернул ладонь вверх и ткнулся в нее носом и губами, жирными от семги. Меня передернуло.
– Рассказывайте, как тут в Каннах главные редакторы развлекаются?
– Мы только сегодня приехали, вот сюда пришли, – пробормотала я, выискивая среди гостей кого-нибудь, кто бы мог меня спасти. Лии и Милы нигде не было видно.
– Пришли, так посидите со мной, со стариком. – Васильев вел меня к столу. Тому самому, у кромки моря, который я запланировала для себя. Деться было некуда.
– И что, вам нравится в Каннах? В казино уже были?
– В прошлый раз, в Монте-Карло.
– В Монте-Карло? Какая испорченная девочка! Ну и что там с вами случилось, в Монте-Карло?
Э, нет, про это мы не будем. Что там со мной случилось…
– Я хотела спросить, вы, Дмитрий, не знаю вашего отчества… Вы не в курсе, а Никита Михалков приедет?
– А зачем тебе мое отчество? Ты в прошлый раз не спросила, в этот раз обойдемся тоже. Я надеюсь… – Он потерся об меня плечом. Я осторожно отодвинулась.
– Я больше всего люблю дорогу в Монте-Карло. Там красиво. Ты ночью по ней ездила? Надо осторожно, правда, помнишь, олигархи там однажды навернулись? Можем сегодня поехать! Сейчас встречу кое-кого, и мы с тобой сбежим. Готова к загулу?
Господи, ну как же от него избавиться?! Я подняла голову к небу. Канны, я так вас люблю, ну пожалуйста, только не этот…
– Вероника! Вы как здесь, откуда?.. – Я вскочила со стула и бросилась к ней навстречу.
– А, крестница моя! – Мы обнялись. Никогда еще я не была так рада ее видеть. А Веронику я всегда любила.
– Тут рядышком в Италии была, заехала к вам ненадолго. Ну что, как фестиваль?
– Это чудо! Я в восторге! Я хочу здесь жить! Всегда.
– Дима, а ты, я смотрю, серьезно взялся. Я тебе говорила, Алена, что не надо иметь дело с чиновниками?
– А ты ревнуешь? – Васильев поднялся ей навстречу.
– Да кто тебя ревнует? Ты что, жених?
Спасибо, Канны, вы снова меня выручили. Теперь у меня с городом персональные отношения. Он мне помогал, а я была его любимым дитя.
– Ну что, ребята, шампанское нам принесут? – Вероника властно оглядела поляну.
Уже несли, и клубнику, и шампанское. У нас образовался вип-стол, к которому Рита немедленно организовала подвоз провизии.
– Слышала? Она здесь жить хочет! Правильно, очень русское место. Я вам скажу, девочки, Канны уже обжиты, холмы мы купили, набережную тоже, надо подтягивать новые эшелоны – главных редакторов на второй линии селить. Ника, а у тебя здесь есть что-то?
– Нет, я Майами люблю, ты же знаешь.
– Это кровь говорит. А я русский человек – я Ривьеру.
– Ты русский еврей.
– Всякий приличный русский – это, по сути, еврей. Да, и потому, как всякий русский еврей, спокойно чувствую себя только под защитой британской короны или на холмах монегасков…
Они говорили о своем. Я не слушала. Наконец меня оставили в покое…
Высоко над пляжем в перекрестье лучей парили чайки. Небо, подсвеченное снизу прожекторами, накрывало набережную и пляж прозрачным куполом – один его край цеплялся за башенки отелей, другой упирался в верхушки яхтенных мачт, за его пределами было темно. Вот так древние представляли мироздание – Земля накрыта стеклянным куполом. В самой яркой точке, под самым потолком неба чиркали крыльями серебристые чайки. Я следила за их полетом. Над морем, потом выше, вираж над моей головой и дальше, туда, где светятся буквы Сarlton. Неужели я это вижу, неужели это со мной?..
Запомнить, запомнить все до мельчайших деталей. Этот город, это время, и я в этом кино. Бесконечный прекрасный день, который я разложу потом на сто страниц воспоминаний. Чайки чертили пируэты почему-то только над этим пляжем. И это был подарок Канн мне лично…
Народу прибавилось, к нам подсела Мила.
– Ребята, завтра приглашаю всех ко мне на яхту.
– Да, – говорила я ей.
Потом было еще шампанское, какая-то девица рассказывала мне, как скучает на Лазурном Берегу.
– Можно я вам буду репортажи писать про гламур? – спрашивала она.
– Да, – отвечала я ей.
Потом была дискотека, еще клубника и шампанское и залпы салюта над морем. Странно, я даже забыла спросить у Насти, где Канторович. Да все равно, какая разница…
Абсолютное чистое счастье. Я танцевала и смотрела на волны, на море, на чаек, кричавших мне: «А! А! Алена!»
Потом мы вышли на набережную, город не спал, город дожигал на дискотеках.
– Пошли сюда! – говорила Настя, затаскивая нас на соседний пляж.
– Да, – отвечала я ей.
Какая она все-таки милая, эта Настя, я давно могла бы с ней подружиться.
– Тут вечеринка Chopard, мы говорим, что только что выходили и возвращаемся. Вы поняли меня?
Но охранник даже ничего не спросил. И мы втроем – Лия, Настя и я – погрузились в набитое до отказа чрево шатра. Здесь не было никого из наших, одни европейцы, шампанское Moët&Chandon– но не бесплатно, а за деньги. Веселая девушка предлагала мне бокал:
– Давайте к нам, к нам! Venez ici! Вы откуда? Vous êtes Russes?
– Да, oui! – говорила я ей.
– Правда? C’est vrai? А мы Chopard!
Настя с Лией танцевали на столе, скинув туфли на пол.
Я увидела Жиля.
– Vous, ici? И вы здесь? – он удивился.
– Да, oui! – я говорила теперь по-французски. Мы обнялись и закружились.
Как фантастически хорошо…
– Жарко, пойдем к морю, allons а la mer. – Он обнимал меня и вел через чьи-то туфли, ноги, бутылки к выходу, где белое полотнище шатра распахнул ветер.
– Волны, les vagues… – они бились о камни и расстилались ниц прямо под моими ногами.
– Тебе хорошо, bien?
– Да, oui! – отвечала я Жилю. Больше все равно я не могла ничего вспомнить по-французски. Он обнял меня, мы закинули головы к небу. Где мои чайки? Их не было.
Он нашарил «молнию», вцепился в нее зубами и потянул вниз. Язычок впился в кожу. Больно!
– Non! Нет! – я опомнилась.
– Что случилось? Это Cannes, это festival… Oui!
– Non!
Я вырвалась и нырнула обратно в шатер. Здесь было душно, танцевали уже на столах и лавках, покрытых белой тканью – прямо в туфлях и ботинках. А они, как мы, тоже бывают в угаре… Девочек я нигде не видела. Черт, куда они делись?
Я набрала Лиин номер – не отвечает. И у Ведерниковой отключен. Надо найти их. Они где-то здесь, они не могли далеко убежать. Я обернулась – на меня шел Жиль…
Срочно бежать. Я протиснулась мимо бара, осажденного пьяными телами, пробилась через коридор, забитый очередью в туалет, и выбралась на набережную. Никого…
Опять набрала номер. Никто не отвечал. Я заволновалась, посмотрела по сторонам, вверх… Чайки. И успокоилась. Со мной здесь ничего плохого больше не случится.
Я пошла ко Дворцу, в ту сторону, откуда мы приехали. Если ловить такси, там ближе.
Туфли впивались в ноги. Город не спал, толпа поредела, но не сдавала позиций. В барах, на пляжах, на лавочках, в кафе – все было занято. Купила воды. Навстречу мне шла компания – дамы лет пятидесяти в вечерних платьях и босиком. Туфли они несли в руках.
Я села на лавочку, расстегнула ремешки и пошла босая, ощущая кожей шершавый теплый асфальт. Как я раньше не догадалась? Теперь мы слились полностью, я и город. Я забредала на газон, на мягкую траву, снова шла по асфальту, каннский тротуар массировал мне ступни…
Возле Дворца присела на бордюр и закурила. Охрану уже сняли, и красный ковер стоял пустой, взятый в раму железными загородками. Даже звезд мне сейчас не надо. А вот же они, летят надо мной…
Я смотрела на афишу на фасаде здания. Танцующие в темноте Брюс Уиллис, Альмодовар, Вонг Кар Вай, Депардье. Cannes 60. Мы были наедине с фестивалем. Я слышала, как стучит его сердце.
Неужели это я здесь и сейчас… За что мне такое нереальное, сумасшедшее счастье?
Рядом присел бомж. В потрепанных джинсах, с рюкзаком, его большая лохматая собака пристроилась рядом. Он достал из рюкзака бутылку вина и багет.
– Tu en veux?
Я покачала головой. Улыбнулась.
– Нет.
– Allez!
– Спасибо, нет, – я подняла бутылку Перье.
– A votre santé!
Глотнули мы одновременно. Он свое столовое французское вино, я их французскую минеральную воду.
– Donne-moi а fumer! – он показал на пачку. Я протянула ему сигареты. Мы закурили. Собака смотрела на меня влюбленными глазами.
– Хорошо, – сказал он.
– Oui, bien, – ответила я.
Подошла к красной лестнице и встала у самого подножия ковра. Вот интересно, как это бывает? Я ступаю на ковер, вспышки, Alena Borisova, Russia, шлейф тянется за мной, обнимая каждую ступеньку. Поворот головы, легкая улыбка, глаза. Его глаза, мои… Я в белом платье, а он в черном смокинге, и мы летим над городом, как шагаловские влюбленные…
Стоп, стоп. Это я про другое. Alena Borisova, Gloss, они аплодируют, аплодируют, закончили аплодировать. А я медленно поднимаюсь к вершине славы, прямо под небеса, под купол золотого каннского неба, подсвеченного солнцем, с которым договорилась дирекция фестиваля…
Я смахнула наваждение.
Двинулась дальше, к яхтам. Они спали там, в порту. После асфальта нагретые солнцем доски пристани казались мягкими, как ковер. Я затопала быстрее.
Вот они, мои хорошие. Ого, в январе я таких здесь не видела! Теперь в порту, в тылу дворца, защищенные его цитаделью, стояли большие корабли, многоэтажные катера. Кое-где горел свет, играла музыка, люди на палубе пили шампанское… Парень в белой рубашке помахал мне рукой, я махнула ему в ответ. Я шла по пристани, боясь нарушить их сон. Они покачивались на воде, канаты легонько бились о мачты, такой нежный мелодичный звон…
С соседней лодки спрыгнул мужчина, следом женщина, он протянул руку, помогая ей слезть. Не молодые и не старые. Она шла босиком. Расхохотались, кивнули мне – Bon soir! – и, обнявшись, побежали к берегу. Какие счастливые люди, видно, что на этой лодке живет любовь…
Я сидела на пеньке, за который швартуют кораблики, курила, темная вода билась о сваи. Тишина… Даже чайки заснули. Вот это и есть мое счастье. И мы могли бы так же… Не надо, не надо, не плачь… Все хорошо. Даже если потом ничего не будет, это уже было… Я была счастлива в Каннах. Почему была? Я есть…
Когда я приехала в Ниццу, Островская уже спала. Не раздеваясь, в своем леопардовом платье. На тумбочке лежало колье. Я взяла его, чтобы поближе рассмотреть. «Swarovski» – было выбито на металле. Смешная она, зачем врать? С бриллиантами или без, в мире всем хватит места…
Завтрак мы проспали. Пошли к морю, спустились на пляж Le Méridien, в мой любимый ресторан. Багет, джем, сок…
– Я сегодня никуда не пойду, голова болит, – Лия развалилась в шезлонге. Явился официант и потребовал тридцать евро. – Чего? Сколько? Ты с ума сошел?
– Можем пойти на городской пляж, – предложила я.
– Нет, это не гламурно, валяться там с народом. Черт с ним, заплатим! Ты куда вчера пропала-то? Мы с Настей тебя искали, туда, сюда, нигде нет.
– А я вас. Я звонила, ты не отвечала. Слушай, а как же ты доехала?
– Меня Настя отправила на машине, у нее тут водитель. Ее отвез, потом меня. – Она сняла майку. – Как думаешь, в моем белье можно лежать? Это Готье.
Я кивнула. Мы валялись, спали, купались. Вдали ходили яхты. Лия сфографировала меня на фоне Negresco.
– И чего тебе этот «Негреско»?
– Ну, исторический отель…
– Исторический, значит, старый, я люблю новые. Современные номера большие. А мы живем с тобой в тесноте.
Она начинала меня раздражать.
– Пойдем погуляем?
– Нет, Аленыч, за тридцать евро я буду лежать тут до заката.
Я вышла в город. Рядом с Le Méridien остановился паровозик. Вот оно! Паровозик ехал вдоль моря, свернул в гущу улиц – овощной рынок, старые дома, здесь я еще не была – поднимался все выше и выше, нарезая слой за слоем по горе, оказывается, и тут есть порт, яхты на голубом фоне. Мы въехали в тенистую рощу. Как пахнет! Полезный эвкалиптовый запах. Экскурсию на английском я не слушала, просто дышала… Как жаль, что завтра уезжать. То, что мы не выполнили задания Волковой, меня не тревожило. Паровоз остановился на смотровой площадке: 15 minutes stop.
Я понеслась вверх по лестнице. С горы открывался вид на город. Море было слева, Ницца справа, я посередине. Наконец я увидела всю подкову залива, место, где валялась только что, собор внизу. Ба-а-мм! Над городом поплыл колокольный звон. Море, запах хвои и этот звон, зовущий прихожан к службе. На самой высокой точке, где ближе всего к Богу, я шепнула ему на ухо самую тайную свою мечту…
В начале двенадцатого я стояла в центре большой компании разноязычных людей, имен которых не знала. Мы не сразу нашли яхту – крутились, плутали и, наконец, в самой дальней точке от берега отыскали ее. Никаких парусов – трехэтажный здоровенный катер. Мила стояла на палубе: «Сюда! Сюда!»
Внутри обнаружилась смесь эстетики раннего Голливуда и позднего «Титаника»: канаты, медяшки, надраенные до блеска, инкрустированные полы, по которым страшно ступать, полосатые стулья, расставленные на палубе, открытая веранда с джакузи.
В кают-компании были накрыты столы. Сколько же народу может сюда влезть? Гости тут же рассредоточились по палубе. Я подошла к краю борта, свесилась вниз – моря не было слышно, все заглушала музыка. Официанты разносили шампанское.
– Как отдыхаете, Аленушка? Что пьете? – Мила подошла ко мне с бокалом.
– Все чудесно, спасибо, шампанское замечательное.
– Да, это Diamonds, чуть дороже Cristal, но намного лучше.
– Какая красивая яхта… Я их так люблю.
– Любите лодки?
– Очень!
Я вообще-то впервые была на яхте, но дорогу в порт проторила давно.
– А я не очень. Муж с институтских времен этим увлекается, еще на Клязьме начинал. Теперь, когда мы здесь, он живет на этой лодке по нескольку дней. А я больше дом люблю. Вы приезжайте летом к нам, Аленушка, поживите. Я вас все время приглашаю, а вы упрямитесь.
Действительно, что это я в самом деле? За Канны я готова была пообещать Миле что угодно.
– Обязательно, этим летом!
Надо сделать все, чтобы получилось. Зацепиться в этих краях.
Народу становилось все больше, стульев не хватало, гости уже сидели на спинках диванов, Мила побежала здороваться с вновь прибывшими…
Я спустилась вниз. Ого, а здесь библиотека! Французские, русские книжки, что-то про медиа – муж Ямбург был рекламный магнат. Ирвин Шоу, «Вечер в Византии». Теперь это моя любимая книжка про Канны…
Я перелистывала страницы.
– Ты чего здесь сидишь? Там все наверху танцуют! – передо мной возникла Настя. – А-а, эту книжку Сашка Канторович любит. Мне тоже надо почитать. Алена, знаешь, я давно хотела сказать…
Она присела рядом.
– Ты извини, что тогда так вышло из-за меня. С той статьей… Я накрутила Сашку, я тебе не доверяла тогда – думала, вдруг это все-таки ты про меня рассказала. Прости, а? Сашка разозлился, а потом переживал ужасно, когда тебя уволили. И я тоже…
– Но ты же хотела быть главным редактором? – я все-таки не удержалась. Настя смутилась.
– Я тогда в истерике была, испугалась, что меня выгонят с телика, засуетилась… Но я не хотела, чтобы ты пострадала, так вышло. Я же знаю, как ты Сашке помогала – со мной, с Аркашей. Я тебе благодарна, правда. Простишь, а?
Мне стало тепло и спокойно. От этих слов, от едва заметного покачивания на волнах. Наконец я пришла в равновесие.
– Уже давно простила.
– Хочешь, я тебя в передачу приглашу? Попиарим тебя, поговорим о глянце. Давай, а?
– Здорово. Спасибо.
– Ой, у тебя такие же босоножки, как у меня, McQueen, да? – щебетала Настя и тянула меня наверх. – А вчера у тебя были Chanel, я заметила…
Там все было в самом разгаре. Французская и русская речь, жаркие дружеские объятия, музыка, дым, смех. Про кино здесь никто не говорил – говорили про лодки, особняки, про деньги, про чьи-то разводы. Лазурная Рублевка, Рублевка в глазури… Васильев гладил по худой спине девицу лет двадцати пяти. Лия, Мила, Настя, я закружились в хороводе.
– Я ее вот с такого возраста знаю, на руках ее качала, – кричала Островская Миле и показывала на Настю. – Она мне как младшая сестра!
Настя хохотала.
– Девки, мы вместе, это дико круто!
Танцевать не хотелось. Видимо, я перестаралась вчера. Я отошла в сторону, пошла вдоль левого борта, к корме, где меньше слышно музыку. Вниз по лестнице застучали каблуки…
До меня доносились обрывки разговора, заглушаемые плеском волн.
– …они сказали – потерпите, всего год. Потом повод найдем. Но она, сука, какая оказалась хваткая…
Голос похож на Лиин. Или мне показалось? Я прислушалась.
Захохотали. Кто-то разбил бокал. Волны. Плеск, смех. Музыка…
– Алена, Алена, ты где? Иди сюда, сейчас салют будет! – кричала мне Настя.
Наверное, показалось. Надо бы посмотреть, где Лия…
– Champagne? – официант возник рядом со мной. Я схватила с подноса два бокала.
Да ерунда! Хватит уже прислушиваться, бояться. Здесь ничего плохого со мной не может случиться…
– …что там, какая-то поддержка у нее, почему назначили?
Ветер сносил слова в сторону. Я не могла понять по интонации, кто это говорит. Нет, вряд ли… Ерунду я придумываю. У меня уже привычка, рефлекс на разговоры шепотом.
– …случайность, некого было, самая компромиссная фигура. Счастье посредственности – никому не опасна…
– Салют! Салют! – Где-то над морем ухнуло, прокатилось, вода вскипела огнем, в небе, вышитые огненным стеклярусом, пульсировали цветы и снопы. Яхта вздрогнула. Живая…
И я, пока живая, не буду придумывать себе мании. В небе расцветали и вяли цветы. Недолго живут звезды. Они падали вниз, гасли, превращаясь в дым… Мне на блузку сыпануло пеплом…
Я оглянулась. Лия, Мила и Настя стояли и смотрели на звезды. Ну вот, все в порядке, мы вместе.
– Сейчас к моим друзьям в гости едем! – Настя, уже очень пьяная, тащила меня за руку.
– Нет, нам в Ниццу надо, завтра улетать.
– Ален, я обижусь! Ну, поехали, поехали!
Мы загремели каблуками по дощатому пирсу. Ловили такси, загружались… Настя носилась вокруг, как щенок, загоняла всех по машинам – подскакивала к водителям, объясняла, куда ехать.
Я села в последнюю машину, вместе с парочкой французов. Смотрела в окно на Канны, на Дворец. Уже почти утро… Моя сказка кончалась. Я прощалась с городом, медленно плыла вдоль его парадных декораций. Кино будет досниматься без меня, Канны остаются, а я уезжаю. Даже монетку забыла бросить…
Мы ехали в сторону Антиба вдоль моря. Я помнила эту дорогу слишком хорошо. Я в первый раз ехала по ней с тех пор – таксисты предпочитали автобан.
Караван машин остановился у знакомого забора. Настя распахнула калитку.
Все было как тогда. Только у бассейна стояли шезлонги.
В доме убрано. Настя, значит, ждала гостей. Теперь я знала про этот дом все и не чувствовала обиды. Она же ни в чем не виновата.
Лия улыбалась мне и махала рукой из дальнего угла гостиной. Нет, это не она, конечно. Опять про «Гламур» какой-нибудь сплетничают.
Я смеялась, пила, и все тонуло в рассветном белесом забытье… Гости расползлись по саду. Спать, хочется спать…
Странные резкие звуки разрезали утреннюю тишину. Сирена! Все оживились, загалдели. Настя засуетилась, побежала к воротам, споткнулась, упала на колени, уперлась ладонями в траву, поднялась… Она напилась…
– Что случилось? Что происходит?! – услышала я голоса над ухом.
– Соседи полицию вызвали!
– Это здесь часто. Шуметь нельзя после одиннадцати…
У ворот что-то происходило. Кричала Настя. По-французски. И по-русски:
– Отпустите! Ce n’est pas légal! Вы не имеете права!
Народ выбежал на лужайку. Я с трудом сползла с шезлонга… Настю в наручниках держали двое полицейских и тащили к выходу. Калитка была распахнута. Я увидела знакомую машину с мигалкой… Черт, что происходит? Это был дурной сон, кошмар, преследовавший меня. Я сплю? Настя оглянулась. Лицо испуганное, перекошенное, испачканное землей… Все замерли, приросли к месту.
– Алена! Алена!
Она зовет меня? Я побежала к ней, залипая каблуками в мягкой траве лужайки. Только бы не упасть. Бежала я медленно, как во сне, когда прилагаешь все силы, но цель все дальше, дальше…
– Настя! Настя! Что случилось?! Что им надо? Мы шумели? Объясни, что заплатишь штраф! Штраф заплатить, да?
Двое полицейских смотрели на меня. Я видела, как напряжены их руки, державшие Настю. И пальцы, лежащие на кобуре.
Она произнесла заплетающимся языком:
– Алена, это не шум. Это то… Ты понимаешь? Это за то. – А глаза у нее совсем трезвые. – Позвони Волкову или Сашке позвони, я прошу тебя! Срочно позвони!
Ее уже выводили из калитки. Я же стерла, я стерла номер Канторовича!
– У меня номера нет, Настя, у меня нет телефона!
– В сумке, наверху, у меня в спальне! Позвони, умоляю! – успела она крикнуть, и ее затолкнули в машину. Автомобиль рванул с места. Я стояла на тротуаре и смотрела ей вслед.
На поляне уже никого не было, все тихо сидели в гостиной. Звонили, вызывали такси. Молчали.
Подошла Лия и сказала:
– Уходим. Пойдем пешком вниз, до трассы, и там поймаем машину.
Я не сразу ее поняла.
– Алена, проснись!
– Да… Нет, я не могу. Надо позвонить, Настя просила.
– С ума сошла?! После всего этого? Надо смываться!
– Лия, ничего не будет. Мне наверх надо, телефон ее найти, подожди меня здесь.
– Ты дура? Хочешь познакомиться с кутузкой французской?
Ха, мне уже не страшно, я там была.
– Оставайся, а я поеду. Дай мне деньги взаймы. Триста евро дай. Я все потратила, сегодня за пляж последние отдала.
– Как же?.. А если бы и я все потратила?
– Ты бы никогда так не сделала. Ты же ответственная у нас.
Я достала двести. У меня оставалась еще сотня и немного на карте.
– В двенадцать чек-аут. На самолет не опоздай, – Лия ушла.
Я закрыла калитку. Осталась одна, в огромном пустом доме, рядом с черной дырой бассейна. Вдруг мне стало страшно. Что я здесь делаю? Может, надо было ехать вместе с ней?
Пока шла наверх, включала везде свет – здесь полно темных закоулков. На стенах висели картины – большие цветные пятна, но разглядывать их было сейчас недосуг.
Настина сумка лежала в спальне на кровати. Огромный белый подиум… Поискала в телефоне последние звонки. Канторовича не было. Был Волков. Я набрала телефон Аркадия – отключен. Нашла, наконец, Канторовича в записной книжке. Не подходит. Еще раз, буду звонить, пока не умрет батарейка.
– Алло, Саша? – Голос у меня дрогнул.
– Настя, девочка, ты? Алло, не слышу тебя!
Он отозвался, и я почувствовала облегчение.
– Саша, это я… Это Алена! – закричала я в трубку, успев отметить, как он нежно говорит с ней…
– Алена? – И как изменился его голос сейчас, как будто он поперхнулся, услышав мое имя.
– Алена, ты? А где Настя? Я думал, это Настя, у меня телефон ее определился. Вы вместе? Вы где?
Он явно напрягся. Но сейчас не до анализа эмоций.
– Саша, это я! Мы в Каннах! Слышишь меня?
– Да, да, говори! Вы напились там обе, что ли?
– Послушай, ее только что забрала полиция!
– Что?! Что ты сказала?!
– Арестовали Ведерникову! Ты слышишь меня? Арестовали и увезли!
Пауза.
– Говори быстро, что произошло.
Я залепетала, сглатывая слезы – про вечеринку, про заламывание рук.
– Что-то предъявлено? Обвинения какие?
– Я не знаю, я не слышала, что говорили полицейские.
– Ты сейчас где?
– Я в доме сижу. У Насти дома.
– То есть… А, ну да… Тебя допрашивали?
– Нет, – я всхлипнула.
– Ты там с кем? С тобой есть кто-то?
– Нет, я одна. Все ушли. Саша, я боюсь…
– Так, дай сообразить… Ты долго будешь там? В Каннах ты надолго?
– Мне завтра, вернее, уже сегодня вылетать. В двенадцать самолет.
– Черт… А ты где остановилась? Тебя Ведерникова туда, что ли, поселила?
– Куда туда? Я в Ницце живу. В Ницце отель. Я не знаю, что мне теперь делать, – я захныкала.
– Сейчас, подожди секунду. Я подумаю…
Он замолчал. Ни шороха в трубке. Мне показалось, что я опять осталась одна.
– Алло! Ты здесь?
– Да-да. Так, оставайся там. Мы вылетаем. Никуда не выходи, не открывай никому. Увидишь утром прислугу – с ними ничего не обсуждай. Полиции скажешь, если придут, что это частное владение. Только с санкции прокурора.
Я заплакала, уже не стесняясь.
– Алена, успокойся. Все будет хорошо. Не надо, не плачь…
– А как же я обратно полечу? И у меня вещи в гостинице…
– Вещи не проблема. Я боюсь тебя отпускать сейчас в город, мало ли что? Виза впритык?
– Нет, у меня Шенген годовой.
– Слава богу, хоть это. Я прилечу только завтра вечером. И тебя отправлю сразу.
– Почему только завтра? Саш, я не могу здесь оставаться. Это ужасно, опять то же самое! Мне страшно, ты слышишь, мне страшно!
– Алена, я не в Москве, мы с Аркадием в ЮАР. Спокойно там сиди. Я позвоню Алексею Николаевичу, адвокату. Помнишь его? Он приедет к тебе. Отдохни там спокойно. Да уж, спокойно… Я буду тебе звонить. Поняла меня?
– Да, – мне стало немного лучше.
– Я рядом. Ты слышишь? Я рядом. Ничего не случится больше. Поговорим, когда я приеду. Обо всем, хорошо?
– Хорошо, – и он исчез.
Тишина. Надо чем-нибудь заняться. У зеркала стояла шкатулка. Я открыла. Настины сокровища – кольца, цепочки, колье. Интересно, это тоже Swarovski, как у Лии? Нет, все было настоящее. Логотипы и караты. И пробы. Камни сверкали. Ничего я к ним не испытывала, даже интереса.
Я вышла из комнаты, заглянула в соседнюю – еще одна спальня, туалет, джакузи. Холодно и пусто.
Выглянула наружу. Мягкий розовый свет лился в окна. Дом стоял на холме, и внизу был виден кусочек моря. Потрясающая панорама. Я смотрела в окно и ничего не ощущала. Ни восторга, ни трепета. Как будто изучала репродукцию. Спустилась вниз к бассейну. Посмотрела снизу на дом, на стекла, покрашенные в розовое. Вот в таком доме я хотела жить. Села у бассейна, воображая себя хозяйкой. Принесите мне сок и круассаны. Нет, не получается, фантазия не работает. Просто бассейн, просто трава, прилипшая к босоножкам, которые мне не нравились…
Я стянула платье, расстегнула ремешки на туфлях и нырнула в бассейн. Проплыла несколько раз от кромки до кромки, облокотилась на краешек и зависла, глядя в просвет на море. Все вокруг было идеальным, выхолощенным, вычищенным, как картинка после фотошопа. Я давила из себя хоть какую-нибудь эмоцию, но ничего внутри не было. Вылезла из воды и побрела по траве к дому, чувствуя, как стекают по коже капли, разгоняемые солнцем.
Забралась на второй этаж в спальню, соседнюю с Настиной, спряталась под одеяло. Меня трясло, от холода, от слез, от бессонницы…
Мне снилось, что мы идем по красной дорожке. Я в белом платье, он в черном смокинге, делающим его похожим на ученого ворона с взъерошенным хохолком. Искрили фотовспышки.
– Тебе нравится, что они снимают?
– Нравилось. А теперь мне страшно.
– Но я же рядом, почему ты боишься?
– Потому что тебя на самом деле нет.
Он запрокинул голову, махнул рукой.
– Сейчас!
Высоко над нами кружились чайки. Две из них начали спускаться ниже, ниже, я заметила, что они несут в клювах золотые пальмовые ветви. Голубь тоже принес масличную ветвь в Ноев ковчег, а ковчег – это, по сути, та же яхта…
Мы шли вверх, и птицы держали ветки над нашими головами. Я оглянулась.
– А где Настя?
– Она с сестрой, вон там. – Я увидела внизу, за загородкой, отделявшей лестницу от набережной, Лию и маленькую девочку Настю. Так ведь Лия и есть подружка, которая знает ее с детства. Они же сестры.
– А здесь ее нет, здесь никого нет, – сказал он и открыл стеклянную дверь кинотеатра. Мы провалились в свет.
Яркий свет резал глаза. Господи, сколько времени? Было уже 10.30.
Я посмотрела на мобильный – никто не звонил. Набрала Лии.
– Алена, ты с ума сошла?! Ты где? На самолет опоздаем!
– Собери мой чемодан и отнеси вниз. Оставь на ресепшн. Все.
– Я тебя предупреждаю, это плохо кончится. Ты же ничего не знаешь про нее, и я не собираюсь…
Я отключила ее. Что же я хотела вспомнить, связанное с ней? Подруги, сестрички… Авария, разговор…
Снова заснула… Слышала, как кто-то ходил по дому, но носа не высовывала. Потом приехал Алексей Николаевич. Мы сидели с ним в саду, он расспрашивал меня, наливал чай, по лужайке бродили какие-то люди, подстригали кусты, чистили бассейн. Он шутил, говорил, что делать, если придет полиция. Он уже был у Насти.
– Тяжелая ситуация, она была за рулем, это доказано, но они не смогут доказать, что она была в состоянии опьянения. Экспертиза не была произведена. Вас не будут вызывать. Вы, голубушка, не беспокойтесь.
Как он похож на моего папу… Я заплакала, он выдал мне платок. Уехал.
Я снова легла.
– Алена… Алена!
Он сидел на краешке кровати. Я сплю… Это он. Небритый, бледный. Наклонился и поцеловал меня в лоб.
– Просыпайся!
Я резко села, одеяло сползло, я тут же натянула его до подбородка.
– Отвыкла, стесняешься, – он улыбнулся. – Ну как дела? Живая? Одевайся, сейчас поедем в аэропорт. Самолет заправляется, через час можно лететь.
– Ты, ты уже прилетел? – задала я дурацкий вопрос, чтобы убедиться, что кошмар кончился.
– Как видишь. Давай собирайся – время… Быстрее тебя надо отсюда отправить.
– С глаз долой?
– Дурочка ты, – он вышел из комнаты.
Я последний раз оглянулась на дом, уже растворившийся в сумерках. Последний раз примерила его на себя. Пожалуй, велик он мне, не по размеру. И эта жизнь тоже – что-то жмет все время, давит… Хотела бы я? Нет. Не так. Не такой ценой…
Возле бассейна в кресле сидел Аркадий. Совсем другой, на лице розовые пятна туго натянутой кожи, швы, бороздки. Совсем седой. Не то что бы постаревший, а какой-то выцветший. Волков что-то говорил пожилому французу, которого я видела сегодня днем в саду, за недостатком слов помогая себе тростью, которую держал в правой руке.
– Как это произошло? – сказал он вместо «здрасте», тут же переключившись на меня.
Я еще раз повторила то, что говорила Николаичу.
– Ладно, не мучай ее. Поехали, – сказал Саша, и мы пошли к машине. Он забрался вместе со мной на заднее сиденье, кожаное, к которому сразу прилипаешь, за это их и не люблю. Взял за руку. Впервые мне стало спокойно за все это время, за всю вечность, которая прошла с тех пор…
Волков усаживался впереди, пытаясь комфортно пристроить ногу…
– Твои вещи? – Саша нес к машине мой чемодан и огромный пакет Chanel. Я кивнула.
Надо было что-то сказать ему, но я не знала что. И Волков сидит там, насупленный, злой. А у нас здесь было тепло. Несмотря на холодное зверство кондиционера.
Он проводил меня до границы. Волков остался в машине, буркнул мне что-то на прощанье.
– Я… Ты… Алена, я приеду скоро. И сразу позвоню. – Мы обнялись, он коснулся губами моего виска, выдохнул в волосы: – Слышишь, Алена, сразу…