Тем временем появляются сведения об открытиях, которые возрождают веру в торжество справедливости идей Фульротта. Во Франции маркиз Вибрэ во время раскопок пещеры Фей, расположенной в департаменте Ионны около местечка Арен Сюр-Кюр, знаменитого многочисленными гротами, обнаружил в самой нижней части рыхлых толщ заполнения обломок странной нижней челюсти, а также зуб и первый шейный позвонок. Челюсть слишком массивная и тяжелая, чтобы не обратить на нее внимание.
Может быть, как раз такая сопровождала череп из Неандерталя? К тому же древность ее вне сомнения: в том же слое, помимо чрезвычайно примитивных каменных орудий, находились кости вымерших животных ледниковой эпохи — пещерного медведя, пещерной гиены, шерстистого носорога и мамонта! Может ли новая находка защитить Карла Фульротта? Как бы не так! Во-первых, далеко не все осведомлены о ней, а во- вторых, как доказать, что именно такого типа челюсть была у человека из грота Фельдгофер?
Надежда, не успев разгореться, погасла.
Но нельзя ли все же провести дополнительные раскопки в Неандертале, чтобы доказать возможность древнего возраста глинистых отложений грота? Трудно сказать, имел ли Фульротт отношение к развернувшимся в 1864 году в окрестностях Неандерталя исследованиям, но руководителю их Гансу Дехену посчастливилось обнаружить на берегу реки Дюссель в слоях, датированных ледниковым временем, останки тех же видов животных, которые извлек из пещеры Фей маркиз Вибрэ и кроме того, кости лошади.
Если бы все это залегало в глине грота Фельдгофер!
1864 год мог стать переломным в отношении антропологов к неандертальскому человеку: английский геолог Георг Баск объявил участникам конгресса в Норвиче об открытии в Гибралтаре черепа, обладающего знакомыми особенностями, в том числе массивныи надглазничными валиками. Находка эта была сделана 16 лет назад, 3 марта 1848 года, и честь открытия черепа принадлежит не Баску, а лейтенанту королевской армии Флинту. Это он руководил взрывными работами на северном склоне горы у карьера Форбес, где военное начальство решило поставить очередную артиллерийскую батарею, призванную увеличить огневую мощь скалы, запирающей проход в Средиземное море.
После одного из взрывов в каменной стене внезапно появился вход в пещеру, скрытый от глаз человека обвалами. Когда рабочие начали выбрасывать глинисто заполнение пещеры, к склону горы для инспекции ход работ направился Флинт. Он подоспел как нельзя вовремя — из отверстия в скале вместе с комьями земли покатился череп. Нижняя челюсть и левая часть черепной крышки отсутствовали. Сильно покатый лоб, нависшие над глазницами костяные гребни, массивные и грубые кости лица и зубы черепа настолько удивили лейтенанта, что он, направляясь к казармам, захватил его с собой.
Флинт не Беккерсгоф, он сам интересовался разного рода древностями и редкостями. Недаром в крепости Гибралтар он занимал пост секретаря научного общества. Так что, пожалуй, если бы даже череп не отличался звероподобными деталями, лейтенант поднял бы его и присоединил к коллекциям общества. Однако, с другой стороны, совершенно очевидно, что Флинт не Иоганн Карл Фульротт. Сообщение о находке на очередном заседании любителей науки не произвело впечатления сенсации: череп как череп, мало ли их находят в земле?
Присутствуй в зале ученый вроде Германа Шафгазена, кто знает, как дальше обернулось дело. Но пока Флинт, не подозревая, какую ценность дала ему в руки судьба, равнодушно и довольно небрежно запаковал череп и уложил его в один из ящиков, где хранились коллекции Гибралтарского научного общества. Так и пpолежал череп в хранилище местного музея 14 лет, пока в Гибралтар не пожаловал геолог Георг Баск, который увлеченно занимался поисками костных останков животных ледникового периода. Помимо полевых работ в районе знаменитой скалы, он внимательно проработал коллекции хранилища музея и в 1862 году отправил в Англию наиболее ценные экспонаты, в том числе череп человека.
В докладе, прочитанном в 1864 году на конгрессе Британской ассоциации наук, состоявшемся в Норвиче, Баск заявил, что гибралтарский череп принадлежал человеку неизвестной расы. Судя по всему, он близок неандертальцу из грота Фельдгофер и поэтому позволяя полнее представить особенности строения черепа троглодита, поскольку сохранились лицевая часть, затылок и база. Объем мозга составляет 1200–1296 кубических сантиметров.
Выводы Георга Баска не показались участникам конгресса убедительными. Во всяком случае, он, так же как Иоганн Карл Фульротт, не мог сказать ничего определенного о том, какой эпохой следует датировать находку в карьере Форбес. Правда, Баск собрал в районе Гибралтарской скалы кости вымерших животных ледниковой эпохи и высказал предположение, что это позволяет определить возраст черепа. Однако геолог отдавал себе отчет в слабости подобной позиции: ведь кости вымерших животных найдены вне пещеры, а лейтенант Флинт не заметил, а вероятнее всего, просто не подумал собрать кости животных, которые, возможно, сопровождали череп. Только они могли дать ответ на вопрос: действительно ли в ледниковое время жил гибралтарский человек?
Туман скептицизма не рассеивался. Хотя, судя по всему, наступило новое время, и заявления вроде того, что с легкостью необычайной позволил себе сделать Август Франц Мейер, стали теперь рискованными. Во всяком случае, армия генерала Чернышева не высаживалась у скалы Гибралтар, и раненый казак не мог заползти в пещеру, где теперь располагался карьер Форбес!
Между тем доклад Баска привлек внимание анатомов. Когда он в 1868 году подарил череп из Гибралтара Королевскому колледжу хирургов, его изучением занялся сначала Хоп Фальконер, а затем — с особым пристрастием и вниманием замечательный французский антрополог Поль Брока. Стало ясно, что находка заслуживает внимания. Так, Фальконер пришел к заключению о принадлежности черепа представителю вымершей расы и предложил выделить еще один, помимо неандертальского, вид человека, назвав его Человек гибралтарский.
Итак, к началу 70-х годов предполагаемых предков Homo sapiens встали сразу два претендента на это почетное звание — неандерталец и гибралтарец, причем не исключалась возможность, если Георг Баск прав, что оба они являлись представителями одной разновидности древнейших людей, которую по праву первооткрывателя Карла Фульротта следовало назвать неандертальцами.
Пока медленно разворачивались события, связанные со спорами вокруг гибралтарского черепа, подоспели новые открытия. В 1866 году знаменитый бельгийский геолог Дюпон начал раскопки пещеры Троу-де-ла-Нолетт, которая располагается на левом берегу реки Лайзи около города Динанта. В не нарушенных подземными перемещениями слоях пещеры, где часто встречались примитивные каменные орудия и кости давно вымерший животных, ему посчастливилось обнаружить клык, локтевую кость и большой обломок нижней челюсти человека. Последняя возбудила не меньше волнения, страстей и противоречивых откликов, чем открытие черепа в гроте Фельдгофер.
Анатомические особенности челюсти буквально потрясли антропологов. Она была не только непривычно больших размеров, массивной, но также обладала и обыкновенно грубым рельефом. С такой челюстью можно перемалывать не просто грубую пищу, а, пожалуй, кости. Может быть, их раздробили зубы жившего некогда в пещере человекообразного существа?
Вряд ли следовало удивляться подобным предположениям: альвеолы, гнезда для зубов, особенно коренных, отличались необычайно огромными размерам Можно представить, какие непривычно большие зубы удерживала челюсть!
Однако ничто не возбудило столько волнений, как область подбородка. Вначале специалисты отказывались верить своим глазам: подбородочного выступа, заметного у каждого человека по слегка выдвинутой вперед нижней части лица, у челюсти из пещеры Tpоу-де-ла-Нолетт не было!
До сих пор подобное наблюдалось только у антропоидных обезьян. Невероятно!
Неужто обезьяна изготовляла орудия и жила в пещере на берегу Лэйзи?
Об этом не могло быть и речи. Во-первых, клык локтевая кость принадлежали скелету человека. Во-вторых, обезьяна, теплолюбивое животное, не могла существовать в сообществе гигантов ледниковой эпохи! И наконец, в-третьих, сама по себе челюсть, несмотря на ее примитивность, все же относилась по типу к человеческой, но не антропоидной. Пещеру, несомненно, занимал человек, однако по сравнению с современным он был так же примитивен, как его каменные орудия по сравнению с машинами века пара и электричества.
В дверь настойчиво стучался предок, которого не желали пускать в священный храм науки. Слишком обезьяноподобным казался он.
Изучением челюсти, найденной Дюпоном, занимается вначале Прюнер-Бей, тот, что заявил в свое время, будто череп из Неандерталя принадлежал старому кельту, да к тому же идиоту. На сей раз, публикуя результаты своих исследований находки из Троу- де-ла-Нолетт, он воздерживается от легкомысленно-иронического тона! Юмор забыт: человеческая челюсть с обезьяньими особенностями найдена в ходе безукоризненно проведенных раскопок, в точно зафиксированном слое, который датируется ледниковой эпохой. То, чего недоставало Карлу Фульротту в гроте Фельдгофер, педантичный Дюпон добыл, раскапывая пещерные напластования Троу-де-ла-Нолетт.
Чтобы возвестить полный триумф Фульротта, Прю-нер-Бею достаточно было сделать вывод, что челюсть из Ла-Нолетт и череп из грота Фельдгофер представляют один тип первобытного человека. Однако Прюнер-Бей определенно не та фигура: над ним продолжают довлеть старые представления.
Счастливое в жизни каждого ученого «озарение» приходит к известному французскому натуралисту Гами, с чрезвычайным старанием и успехом разрабатывающему проблемы «палеонтологии человечества»: черепная крышка из Неандерталя с ее убегающим лбом и массивными надглазничными валиками и челюсть из Троу-де-ла-Нолетт, лишенная подбородочного выступа, представляют собой остатки черепа человека «одной, так сказать, расы», жившей в пещерах Европы в ледниковые времена!
Кажется, подобное заключение, высказанное Гами печатно в 1870 году, устраняло наконец преграды к признанию выдающегося значения открытия, сделанного Фульроттом четырнадцать лет назад. Тем более что во Франции в пещере Гурдан, расположенной на территории департамента Верхняя Гаронна, вместе с обломками лицевых костей, сходных с соответствующими частями гибралтарского черепа, обнаружен фрагмент челюсти, сходной с найденной Дюпоном. Однако груз предубеждений безмерно тяжел, инерция традиционных представлений неодолима, амбиция не желающих признать свою неправоту слишком велика.
Возражения, если отмести в сторону заведомо несерьезные, не отличаются особой новизной. Ни неандертальский, ни гибралтарский черепа невозможно датировать точно, поскольку их не сопровождали останки ископаемых животных. Тот и другой найдены без нижних челюстей, поэтому нет оснований с уверенностью говорить о том, что в Троу-де- ла-Нолетт жил человек неандертальского типа. Следовательно, челюсть из бельгийской пещеры, в заполнении которой она обнаружена вместе с костными останками животных ледниковой эпохи, не может помочь определить древность останков людей из грота Фельдгофер и пещеры карьера Форбес! Во всяком случае, никто из серьезных исследователей, опасаясь прослыть фантазером, не рискнет утверждать, что может заранее предугадать, каким окажется череп у человека, челюсть которого столь обезьяноподобна.
Правильнее поэтому предположить, что черепная коробка человека, вместилище разума, и десятки тысячелетий назад имела такой же вид, какой сейчас. Челюсть, может быть, и была сходной с обезьяньей, но мозг первобытного человека, троглодита и дикаря, вынужденного вести тяжелую борьбу, чтобы выжить, не мог быть иным и, естественно, размещался в той черепной коробке, которую без существенных изменений наследовал Homo sapiens.
Карл Фульротт, постаревший, потерявший былую подвижность и остроту ума, с грустью наблюдает за все более ожесточающейся борьбой, конца которой не видно. Она ведется с переменным успехом, можно даже сказать, что его преемники имеют некоторый перевес. Но как невыносимо медленно это происходит!
Иоганну Фульротту не суждено было дожить до заветного дня. В 1877 году, на семьдесят третьем году жизни, он скончался. До начала триумфа его дела оставалось десять лет. Но он предчувствовал победу, потому что написал однажды слова оптимистические и горькие: «Окончательное решение о существовании ископаемых людей я предоставляю будущему». Как и Буше де Перт, он верил в будущее.
Великие горизонты, и перспективы откроются для науки, когда начнется исследование Сибири.
Французские ученые принимали Ядринцева исключительно радушно и оказывали ему всевозможные знаки внимания, Николай Михайлович не сомневался, направляясь в Париж, что здесь, в одном из ведущих мировых центров востоковедения, его поразительные открытия в степях далекой Монголии встретят с интересом. Но действительность превзошла все его ожидания. Уже на третий день, задолго до доклада о результатах путешествия по Центральной Азии, его пригласили в Парижское географическое общество и представили ведущим деятелям этого всемирно известного научного учреждения. А когда началось заседание, усадили на самое почетное место. Во Франции знали об открытии Ядринцева, сделанном в прошлом, 1889 году, о достоинству оценили его вклад как в разгадку одних из самых головоломных тайн письменности древних — загадочных «сибирских рунических надписей», так и в определение местоположения столицы монгольских ханов — грозного Угэдэя и Мункэ-хана — Kapaкорума, описанного в XIII веке Марко Поло, Плано Карпини и Рубруком, а также Гастоном Гарагоном и Кремоном.
Затем последовали знакомства с французскими академиками и профессорами Кордье, Деверна, Секарош и Оннертом. Ядринцева, как русскую знаменитость, представляют сначала Французской академии (одна из редких почестей, которой удостаиваются иностранные ученые), а позже Обществу антикваров. Он присутствует, наконец, на заседании в парламенте.
Через две недели после прибытия в Париж в Георафическом обществе при большом стечении ученых и публики состоялся подробный доклад Ядринцева о его открытиях в Центральной Азии. Безукоризненный французский язык, яркий и увлекательный русская страсть и темперамент публициста и ученого произвели большое впечатление на французов. Успех был полным! Николая Михайловича наградили по окончании доклада шумными овациями.
Интерес к «сибирским рунам», насчитывающим многие сотни знаков связного текста, был велик. Востоковеды рассматривали и изучали копии надписей, которые пока никто не мог прочитать. Но скоро они должны зазвучать, ибо плиты с рунами оказались билингвами, то есть двуязычными. Параллельный и, очевидно, идентичный текст на китайском языке должен помочь исследователям наконец расшифровать загадки «сибирского», или «енисейского», рунического письма.
Удивительный и неиссякаемый интерес французский ученых — географов, археологов и этнографов — к Сибири поразил Ядринцева. Где угодно, но только не здесь думал он встретить сочувствующих его рассказам о большом значении своеобразных древних памятников окраинной Северной Азии для истории культуры. При чем не просто сочувствующих, а, если хотите, единомышленников, сторонников. У французских археологов Бертрана, Флуэста, Шантра и Ленормана, оказывается, существовала теория, с помощью которой они стремились решить проблемы не только французских, но и вообще западноевропейских культур, начиная с самых древних. Эта гипотеза основывалась прежде всего на признания факта широких трансконтинентальных миграций первобытных людей.
Французы считали, что истоки ранних западноевропейских культур следует искать на далеком востоке европейской России или, вероятнее всего, в Среднем Азии и Сибири. Там, в глубинных областях Евроазиатского континента, должны быть рано или поздно открыл ты «отсталые» и вместе с тем древнейшие памятники «примитивного человека».
Этнологи Франции не просто занимаются созданием сугубо теоретических выкладок. В Париже вспыхивает огромный интерес к русской археологии. Ученые усердна штудируют литературу о российских древностях, один за другим едут в Россию, работают в музеях ее крупнейших городов и даже ведут, подобно барону де Баю экспедиционные исследования. Сибирь оказывается для них все более заманчивой и желанной. Это увлечение восточными древностями среди французских археологом получило даже особое название: «Движение к изучению России». В свете этого восторженный прием Ядринцева, многие годы связанного с исследованиями в Сибири, не кажется ни случайным, ни неожиданным.
Николай Михайлович готовился сегодня, к самому, может быть, интереснейшему за всю поездку во Францию визиту. Скоро в отель должен прийти русский доктор- антрополог Деникер, его помощник по парижским делам, который любезно содействовал установлению полезных связей и знакомств, и барон Жорж де Бай, депутат парламента, молодой, но уже преуспевающий археолог, всегда полный самых неожиданных идей и планов. Это он представил Ядринцева академии и Обществу антикваров, а затем знакомил с парламентом.
Барон совершил несколько поездок в Россию, где занимался изучением музейных коллекций и даже вел раскопки на Кавказе. Рассказы Николая Михайловича о Сибири воспламенили его новой идеей. Барон решил во что бы то ни стало побывать в местах, о которых с таким увлечением рассказывал Ядринцев, и заняться на месте этнографией, а также посмотреть древние сибирские памятники.
Барон и Деникер ведут его к одному из почтенных и уважаемых ученых Франции, крупнейшему зоологу и антропологу Арманду Катрфажу. Де Бай близок Катрфажу — он его ученик и разделяет многие из идем своего учителя, в том числе связанные с происхождением первобытного человека, местом его первоначального появления и характером последующего расселения по всей территории Земли.
Катрфаж принял гостя из России с истинно французским великолепием и гостеприимством. Непринуждённая беседа не прерывалась ни на минуту.
Сначала, разумеется, поговорили о Монголии и открытиях Ядринцева. Николай Михайлович рассказал много нового из того, что ему пришлось опустить из-за ограниченности времени, отведенного для доклада в Географическом обществе. Затем коснулся сибирских древностей, курганных полей страны мертвых — Минусинской котловины и под конец осторожно затронул популярную тему — о выдающемся значении древних сибирских народов и культур в мировой истории. Скифы и гунны, а затем монгольское нашествие. Разные народы, отдаленные многими веками событий…
Катрфаж слушал молча, изредка кивая головой, а затем заговорил горячо и убежденно. Мысли гостя о роли сибирских и центральноазиатских культур созвучны его представлениям. Более того, по его мнению, следовало заглянуть глубже в «предысторию» человека и подумать о том, не играла ли Сибирь особую, может быть, решающую роль в ключевой момент, когда из царства животных впервые выделился человек.
— Мы до сих пор не можем определить, где же располагается колыбель человечества. Думаю, что Сибирь, или вообще глубокий север, в том числе, возможно, европейский, была той областью, где люди появились задолго до оледенений четвертичного периода. Нам неизвестны истоки доисторической археологии Северной и Средней Азии, но я верю, что эти районы земли могут когда-нибудь дать факты, которые изменят наши взгляды о первых периодах жизни человечества, например — неолитическую индустрию, соединенную с четвертичной фауной! Вы удивлены? Странная гипотеза, не правда ли? — смеясь, обратился Катрфаж к Николаю Михайловичу.
— Признаться, я никогда серьезно не задумывался о таких далеких временах, как период появления первых людей, — смутился Ядринцев. — Правда, мне приходилось писать нечто вроде лирических эссе о наших первопредках, но в них всегда было больше фантазии, чем фактов! Россия бедна памятниками палеолита…
— Еще бокал вина? — предложил Катрфаж. — Пока бедна, если говорить точнее. Кто знает, что за открытия ожидают археологов, которые специально займутся поисками палеолита в азиатской России. Я, во всяком случае, оптимист и надеюсь, что уже в Москве на конгрессе при встрече вы преподнесете мне сюрприз любимой вами Сибири!
Николай Михайлович, смеясь, поднял бокал и провозгласил тост за исполнение желаний профессора, хотя времени для этого, пожалуй, маловато: ведь конгресс состоится через два года, в 1892 году. Однако все же как Катрфаж объясняет главное в «странной», по его словам, гипотезе? Почему именно Сибирь, возможно, была родиной людей и как представляется ему картина появления человека в Европе, где открыты столь многочисленные и богатые палеолитические стойбища?
— О, вы задаете мне слишком сложный вопрос, пожалейте хозяина. Боюсь, что мой ответ вряд ли удовлетворит вас. Не знаю, действительно ли ваши эссе о первопредках фантастичны, но в гипотезе о сибирской прародине человечества, как и во всякой гипотезе или неутвердившейся теории, действительно еще много неопределенного. Впрочем, этими вопросами больше занимались немцы. У них с философией истории всегда дела обстояли лучше…