В ближайший день вечером в конспиративную квартиру, в которую перевезли генерала Алексеева с Галерной, прибыль Б. Савинков в сопровождении какого-то другого лица и с холодным деланным пафосом, скрестив руки на груди, обратился к генералу:
- И так, генерал, я вас призываю исполнить свой долг перед Родиной. Вы должны сейчас же со мной ехать к донским казакам, властно приказать им седлать коней, стать во главе их и идти на выручку Временному правительству. Этого требует от вас Родина.
Присутствовавший при разговоре ротмистр Шапрон стал горячо доказывать, что это - бессмысленная и непонятная авантюра. Сегодня еще он беседовал с казачьим советом, который заявил, что надежд на 1, 4, 14 донские полки, бывшие в составе петроградского гарнизона, нет никаких. Казаки сплошь охвачены большевизмом или желанием "нейтралитета", и появление генерала, не пользующегося к тому же особенным их расположением, приведет только к выдаче его большевикам. Шапрон указал, что если кому-нибудь можно повлиять на казаков, то вероятно скорее всего "выборному казаку" Савинкову.
- Где же ваши большие силы, организация и средства, о которых так много было всюду разговоров? - закончить он, обращаясь к Савинкову.
Генерал Алексеев отклонил предложение Савинкова, как совершенно безнадежное.
Опять патетическая фраза Савинкова:
- Если русский генерал не исполняет своего долга, то я, штатский человек, исполню за него.
И в эту же ночь он уехал. Но не к полкам, а в Гатчину к Керенскому.
Эпизоды вооруженной борьбы под Петроградом описаны подробно и красочно многими участниками.*104 Я не могу внести в них ничего нового. Остановлюсь лишь на общей картине, чрезвычайно характерной, как эпилог первого восьмимесячного периода революции, в котором, как в фокусе, отразилась вся внутренняя ложь революционной традиции, приведшей к нелепейшим противоречиям в области политического мышления верхов, к окончательному затмению сознания массы, к вырождению революции.
Гатчино - единственный центр активной борьбы: Петроград агонизирует, Ставка бессильна, Псков (штаб Черемисова) сталь явно на сторону большевиков: генерал Черемисов, предавая и своего благодетеля Керенского, и Временное правительство, еще 25-го приказал приостановить все перевозки войск к Петрограду, склоняя к этому и главнокомандующего Западным фронтом.
В Гатчине собрались все.
Керенский - сохраняющий внешние признаки военной власти, но уже оставленный всеми, по существу - не то узник, не то заложник, отдавший себя на милость "царского генерала" Краснова, которого он "поздравляет" с назначением командующим армией... армией в 700 сабель и 12 орудий!..*105 Савинков, который два месяца тому назад с таким пылом осуждал "мятеж" генерала Корнилова, теперь возбуждающий офицеров гатчинского гарнизона против Керенского и предлагающий Краснову свергнуть Керенского и самому стать во главе движения...
В поисках "диктатора", создаваемого его руками, он отбрасывал уже всякие условные требования "демократических покровов" и от идеи власти, и от носителя ее.
Циммервальдовец Чернов, прибывший неизвестно с какой целью и одобряющий решение лужского гарнизона "сохранять нейтралитет"...
Верховный комиссар Станкевич, приемлющий и пораженчество и оборончество, но прежде всего мир - внутренний и внешний и ищущий "органического соглашения с большевиками ценою максимальных уступок".
Представители "Викжеля", который держал вначале "нейтралитет", т. е. не пропускал правительственных войск, потом выставил ультимативное требование примирения сторон.
Господа Гоц, Войтинский, Кузьмин и т. д.
И среди этого цвета революционной демократии - монархическая фигура генерала Краснова, который всеми своими чувствами и побуждениями глубоко чужд и враждебен всему политическому комплоту, окружающему его и ожидающему от его военных действий спасения - своего положения, интересов своих партий, демократического принципа, "завоеваний революций" и т. д.
Поистине трагическое положение. Здесь - обломки Временного правительства; в Петрограде - "комитет спасения", не признающий власти правительства. Здесь на военном совете обсуждают даже возможность вхождения большевиков в состав правительства... Какие же политические цели преследует предстоящая борьба в практическом, прикладном их значении? Свержение Ленина и Троцкого и восстановление Керенского, Авксентьева*106, Чернова?*107 Особенно мучительно переживало это трагическое недоумение офицерство отряда; оно с ненавистью относилось к "керенщине" и, если в сознательном или безотчетном понимании необходимости борьбы против большевиков, стремилось все же на Петроград, то не умело передать солдатам порыва, воодушевления, ни даже просто вразумительной цели движения. За Родину и спасение государственности? Это было слишком абстрактно, недоступно солдатскому пониманию. За Временное правительство и Керенского? Это вызывало злобное чувство, крики "Долой!" и требование выдать Керенского большевикам. Столь же мало, конечно, было желание идти и "за Ленина".
Впрочем никаким влиянием офицерство не пользовалось уже давно; в казачьих частях к нему также относились с острым недоверием, тем более, что казаков сильно смущали их одиночество и мысль, что они идут "против народа".
Офицерский корпус в эти дни вступал в новую, наиболее тяжелую и критическую фазу своего существования: на той стороне, как говорил Бронштейн (Троцкий), было также "большое число офицеров, которые не разделяли наших (большевистских)
политических, взглядов, но, связанные со своими частями ("loyalement attasches"), сопутствовали своим солдатам на поле боя и управляли военными действиями против казаков Краснова".*108 В результате этого общего великого "недоумения" шли небольшие стычки, в которых сбитый с толку "вооруженный народ" в лице солдат, казаков, матросов, красногвардейцев, то постреливал друг в друга, то бросал оружие и уходил, то целыми часами митинговал - совместно оба лагеря. Вчерашние враги, сегодняшние друзья спорили до одури, воспламенялись истеричными криками какого-нибудь случайного оратора и расходились с еще более затемненным разумом, унося глухую злобу одинаково - против правительства и командиров, Ленина и большевиков. И у всех было одно неизменное и неизбывное желание окончить как можно скорее кровопролитие.
Окончилось все 1 ноября бегством Керенского*109 и заключением перемирия между генералом Красновым и матросом Дыбенко. Судьба жестоко мстила теперь творцам истории о "корниловском мятеже", повторяя в обратном, уродливом преломлении все важнейшие этапы его. Все те элементы, на которых опиралась правительственная власть в борьбе против Корнилова, теперь отвернулись от нее: вожди революционной демократии уже делили ее ризы; советы отрекались от правительства; армейские комитеты один за другим составляли постановления с нейтралитете; "Викжель"
остановил перевозку правительственных войск. Совет народных комиссаров, возглавивший Российскую державу 26 октября, писал декреты об "изменниках народа и революции" и ввергал в тюрьмы членов Временного правительства. Единственными элементами, к которым можно было обратиться за помощью для спасения государственности, по иронии судьбы, оказались все те же "корниловские мятежники" - офицеры, юнкера, ударники, Текинцы, все тот же 3-й конный корпус.
Только уже лишенные сердца, ясного стимула борьбы и вождя.
1 ноября ген. Духонин, в виду безвестного отсутствия Керенского, принял на себя верховное командование и приказал прекратить отправку войск на Петроград. Он призывал фронт сохранять спокойствие, в ожидании "происходящих между различными политическими партиями переговоров для сформирования Временного правительства".
Подчинившись всецело политическому руководству комиссара Станкевича и Общеармейского комитета, Ставка отказалась от всякой активной борьбы. Такое положение в отношении "правительства народных комиссаров" - без борьбы и без подчинения - не могло быть долговечным. 7 ноября Совет народных комиссаров "повелел" Верховному главнокомандующему тотчас же "обратиться к военным властям неприятельской армии с предложением немедленного приостановления военных действий, в целях открытия мирных переговоров". Духонин 8-го ответил по аппарату комиссару по военным делам Крыленко, что он также считает "в интересах России - заключение скорейшего мира", но что это может сделать только "центральная правительственная власть, поддержанная армией и страной". В тот же день Совет комиссаров "за неповиновение и поведение, несущее неслыханное бедствие трудящимся всех стран и в особенности армиям" сместил Духонина, предписав ему "продолжать ведение дела, пока не прибудет в Ставку новый главнокомандующий" - Крыленко.
Духонин, опираясь на решение Общеармейского комитета, не признал возможным оставить свой пост.
Положение Ставки, между тем, становилось критическим. Техническое управление фронтом принимало все более фиктивный характер, так как отдельные части дивизии, корпуса, целые армии мало помалу переходили на сторону большевиков. Крыленко на фронте 5 армии вступал уже в переговоры с немецким командованием, и вскоре в Ставке получены были сведения о движении матросского эшелона с новым "Главковерхом" на Могилев сквозь сплошное расположение правительственных войск, объявивших себя "нейтральными". В Могилеве в это время Общеармейский комитет, Чернов, Авксентьев, Скобелев и друг. представители революционной демократии вели нескончаемые разговоры о создании новой власти, потонув в партийных догмах и, как будто не замечая, что они одни, совершенно одни - никому ненужные, никому неинтересные - среди взбаламученного и их руками народного моря.
Быхов переживал чрезвычайно больно новое народное несчастие. Много раз мы обсуждали события. Ген. Корнилов входил в сношения со Ставкой, с Советом казачьих войск, Довбор Мусницким и Калединым и 1 ноября он обратился к Духонину с письмом, которое я привожу в подробном извлечении и с пометками Духонина, рисующими взгляд Ставки на тогдашнее положение:
"Вас судьба поставила в такое положение, что от Вас зависит изменить исход событий, принявших гибельное для страны и армии направление главным образом благодаря нерешительности и попустительству старшего командного состава. Для Вас наступает минута, когда люди должны или дерзать, или уходить, иначе на них ляжет ответственность за гибель страны и позор за окончательный развал армии.
По тем неполным, отрывочным сведениям, которые доходят до меня, положение тяжелое, но еще не безвыходное. Но оно станет таковым, если Вы допустите, что Ставка будет захвачена большевиками, или же добровольно признаете их власть.
Имеющихся в Вашем распоряжении Георгиевского батальона, наполовину распропагандированного, и слабого Текинского полка далеко недостаточно.
Предвидя дальнейший ход событий, я думаю, что Вам необходимо безотлагательно принять такие меры, которые, прочно обеспечивая Ставку, дали бы благоприятную обстановку для организации дальнейшей борьбы с надвигающейся анархией.
Таковыми мерами я считаю:
1. Немедленный перевод в Могилев одного из Чешских полков и польского уланского полка.
Пометка: "Ставка не считает их вполне надежными. Эти части одни из первых пошли на перемирие с большевиками".
2. Занятие Орши, Смоленска, Жлобина и Гомеля частями польского корпуса, усилив дивизии последнего артиллерией за счет казачьих батарей фронта.
Пометка: "Для занятия Орши и Смоленска сосредоточена 2 Кубанская дивизия и бригада Астраханских казаков. Полков 1 польской дивизии из Быхова не желательно (брать) для безопасности арестованных. Части 1 дивизии имеют слабые кадры и потому не представляют реальной силы. Корпус определенно держится того, чтобы не вмешиваться во внутренняя дела России",*110 3. Сосредоточение на линии Орша - Могилев - Жлобин всех частей Чешско-Словацкого корпуса, Корниловского полка, под предлогом перевозки их на Петроград и Москву и 1 - 2 казачьих дивизий из числа наиболее крепких.
Пометка: "Казаки заняли непримиримую позицию не воевать с большевиками".
4. Сосредоточение в том же районе всех английских и бельгийских броневых машин с Заменой прислуги их исключительно офицерами.
5. Сосредоточение в Могилеве и в одном из ближайших к нему пунктов, под надежной охраной запаса винтовок, патронов, пулеметов, автоматических ружей и ручных гранат для раздачи офицерам и волонтерам, которые обязательно будут собираться в указанном районе.
Пометка: "Это может вызвать эксцессы".
6. Установление прочной связи и точного соглашения с атаманами Донского, Терского и Кубанского войск и с комитетами польским и чехословацким. Казаки определенно высказались за восстановление порядка в стране,*111 для поляков же и чехов вопрос восстановления порядка в России - - вопрос их собственного существования.
Вот те соображения, которые я считал необходимым высказать Вам, добавляя, что нужно решиться не теряя времени".
Безотрадный взгляд Ставки на общее положение обрисовался и в письме генерал-квартирмейстера Дитерихса к генералу Лукомскому. По словам Дитерихса главное усилие Духонину и ему приходилось направлять для того, чтобы удержать на месте армию - в сущности большевистскую и дать собраться новому правительству, которое, "какое бы оно ни было, первым вопросом поставить мир". "К Вам, представители всей русской демократии говорил Духонин в своем обращении к стране - к вам, представители городов, земств и крестьянства - обращаются взоры и мольбы армии: сплотитесь все вместе во имя спасения Родины, воспряньте духом и дайте исстрадавшейся земле Русской власть, - власть всенародную, свободную в своих началах для всех граждан России и чуждую насилия, крови и штыка".
Но надежд на это объединение было не много, так как по словам Дитерихса "борьба с большевизмом как бы отошла на задний план, а на главный выдвигается партийность и личности - Искренней же, бескорыстной поддержки нет ни от кого, в том числе и от казачества, ибо оно поставило девизом поддержку только коалиционного правительства"... Ставка как будто защищала идею могилевских организаций - однородное социалистическое министерство от народных социалистов до большевиков включительно, с Черновым во главе - против донского "либерализма". Это уже значительно суживало базу "всенародности", отзываясь оппортунизмом хотя и последовательным, но в данных условиях вовсе беспочвенным и бесполезным. Действительно, к середине ноября могилевское совещание революционной демократии распалось, не придя ни к какому соглашению.
Общеармейский комитет объявил "нейтралитет" Ставки, как военно-технического аппарата, обещая ей вооруженную защиту, явно неосуществимую за отсутствием войск.
Было ясно, что Ставка, обезличенная долгими месяцами Керенского режима, упустив время, когда еще были возможны организация и накопление сил, не может стать моральным организующим центром борьбы.