"Живи казак, пока Москва не узнала. Москва узнает - плохо будет".
В Финляндии, после ее отделения, образовалась своя национальная красная гвардия; в Бессарабскую губернию, под предлогом восстановления порядка, вступила румынская армия Авереско. Наконец, на западе и юго-западе России расположены были два сильных и достаточно организованных корпуса: польский - генерала Довбор-Мусницкого - в районе Витебск - Минск - Жлобин, и чешско-словацкий, под начальством русского генерала Шокорева - в районе Полонного (Волынск, губ.)
и Ромодан (Полтавской губ.).
Два эти корпуса привлекали издавна наше внимание, и генералы Алексеев и Корнилов вели длительные переговоры с их руководителями, с целью привлечения этих войск к борьбе против большевиков. Планы наши не встретили сочувствия ни со стороны политических руководителей польских и чехо-словацких войск, ни в среде французской дипломатии, голос которой имел решающее значение в силу того, что оба корпуса поступили в ведение французского правительства и содержались на его средства.
Полное непонимание совершающихся в России событий приводило союзническую политику к ряду непоправимых ошибок, последствия которых одинаково тяжело отзывались на их и наших интересах.
Командированный Корниловым в Киев офицер - чех - в начале декабря доносил:
"У наших вождей (профес. Массарик и Макс) крепко засела мысль, что (они) не имеют права вмешиваться в русские дела; (они) недостаточно оценивают силы корпуса, а генерал Шокорев ничем себя не проявляет, подчиняется вполне молодому профессору Максу"...
Состоявший комиссаром при корпусе проф. Макс на предложение Корнилова о соединении чехов с польским корпусом ответил отказом на том основании, что без разрешения Центральной рады погрузка чешских эшелонов невозможна. Лояльность Макса в отношении советской власти была настолько велика, что само присутствие в районе чешского штаба офицера, так или иначе причастного к корниловскому выступлению, сочтено было неудобным и ему предложили покинуть Киев...
Впоследствии, в конце января 1918 года, генерал Алексеев в письме, обращенном к начальнику французской миссии в Киеве, указав на серьезное значение добровольческой организации и очертив тяжелую обстановку на Дону, говорил:
"... Но силы неравны, и без помощи мы вынуждены будем покинуть важную в политическом и стратегическом отношении территорию Дона к общему для России и союзников несчастью. Предвидя этот исход, я давно и безнадежно добивался согласия направить на Дон, если не весь чешско-словацкий корпус, то хотя бы одну дивизию. Этого было бы достаточно, чтобы вести борьбу и производить дальнейшие формирования Добровольческой армии. Но, к сожалению, корпус бесполезно и без всякого дела находится в районе Киева и Полтавы, а мы теряем территорию Дона.
Сосредоточение одной сильной дивизии с артиллерией в районе Екатеринослав - Александровск - Синельникове уже оказало бы косвенную нам помощь... Весь корпус - сразу поставил бы на очередь решение широкой задачи. Зная ваше влияние на г.
Макса и, вообще, на чехов, я обращаюсь к Вам с просьбой принять изложенное мною решение. Быть может, еще не поздно. Через несколько дней вопрос может решиться бесповоротно не в пользу Дона и русских вообще"...
Наши призывы не были услышаны. Французский посол Нуланс отнесся весьма несерьезно к зарождавшемуся на Юге движению. И он, и киевская французская миссия продолжали строить близорукие планы удержания развалившегося русского фронта сначала в единении с большевиками, демобилизовавшими армию, потом с Украиной, уже приступившей к тайным переговорам о мире с Германией, и опирались в то же время на помощь польских и чехо-словацких войск. 8 февраля Нуланс обратился к комиссару Бронштейну (Троцкому), предлагая от имени союзников, под личной своей ответственностыо, советскому правительству финансовую и техническую помощь для продолжения войны с немцами. Только после подписания советами 19 февраля Брест-Литовского мира, Нуланс нашел, что нельзя больше "рассчитывать на советскую армию для восстановления восточного фронта"... "Во имя наших интересов и нашей чести, всякое сотрудничество французских офицеров в качестве инструкторов красных войск должно быть отныне воспрещено. Я не замедлил сделать это"*150. "Честь" находилась в такой зависимости от "интересов", что после 19 февраля она приобретала иное внутреннее содержание, чем до 19-го...
Эти нелепые планы, над которыми жизнь издевалась ежедневно, тем не менее, гипнотизировали французов и препятствовали им оценить надлежаще все огромное значение нового (южного) общесоюзнического фронта - более глубокого, но в полной мере удовлетворявшего идее борьбы против австро-германцев и большевиков.
Что касается г.г. Массарика и Макса, они, всецело преданные идее национального возрождения своего народа и борьбы его с германизмом, в запутанных условиях русской действительности не сумели найти правильной дороги и, находясь под влиянием русской революционной демократии, разделяли ее колебания, заблуждения и подозрительность.
Жизнь жестоко мстила за эти ошибки. Она заставила скоро обе национальные силы, столь упорно уклонявшиеся от вмешательства "во внутренние русские дела", принять участие в нашей междоусобной распре, поставив их в безвыходное положение между германской армией и большевизмом.
Уже в феврале, во время немецкого наступления на Украину, чехо-словаки, среди общего позорного бегства русских войск, будут вести ожесточенные бои против германцев и бывших своих союзников - украинцев на стороне большевиков. Потом они двинутся к бесконечному Сибирскому пути, выполняя фантастический план французского командования - переброски 50-ти тысячного корпуса на западно-европейский театр, отделенный от восточного девятью тысячами верст железнодорожного пути и океанами. Весною выступят с оружием в руках против своих недавних союзников - большевиков, предающих их немцам. Летом союзная политика повернет их обратно для образования фронта на Волге. И долго еще будут они участвовать деятельно в русской трагедии, вызывая к себе среди русских людей перемежающееся чувство злобы и благодарности...
Польский корпус окончить печальнее, сделавшись игрушкой в руках немцев. В начале января, по требованию германского генерального штаба и в связи с обнаруженными сношениями между генералами Алексеевым и Довбор-Мусницким, большевистская агитация обрушится на польские войска, внося разложение в их среду; в конце января начнутся жестокие бои поляков с большевиками, неудачные для первых, а в феврале - в то самое время, когда чехи будут вести бои совместно с большевиками против германцев, польские дивизии, признав варшавский "регентский совет", совместно с немцами перейдут вновь в наступление против большевиков. Вероятно затем только, чтобы через несколько недель их вероломно разгромили, разоружили и расформировали... немцы.
Все эти события, при всей их очевидной непоследовательности и отсутствии внутренней логики, имеют, однако, одно общее обоснование - в том забвении морального начала в политике и чрезмерного развития государственного материализма, которые были свойственны не только нашим врагам, но и друзьям Все они руководствовались исключительно собственной выгодой; до несчастия русского народа им не было никакого дела. Они могли идти с украинцами и против украинцев, с большевиками и против большевиков, могли воссоединять и расчленять Росою, лишь бы эти действия соответствовали их национальным интересам. Но крайности этой доктрины, при отсутствии политического предвидения, привели как раз к противоположным результатам.
А между тем обоюдная государственная польза требовала от союзников не самопожертвования - этот банальный с точки зрения Европы альтруизм был похоронен давно на полях восточной Пруссии и Галиции в русских братских могилах; она требовала некоторой жертвы.
Конъюнктура безнадежная.
До такой моральной высоты психология европейских государственных деятелей и практика союзной дипломатии подняться не могли.
*** И так мы остались одни.
В середине января штаб и все добровольческие части перешли из Новочеркасска в Ростов.*151 Корнилов руководствовался при этом решении следующими мотивами:
важное харьково-ростовское направление было брошено донцами и принято всецело добровольцами; переезд создавал некоторую оторванность от донского правительства и Совета, возбуждавших в командующем армией чувство раздражения; наконец, Ростовский и Таганрогский округа были не казачьими, что облегчало до некоторой степени взаимоотношения добровольческого командования и областной власти.
В Таганроге был расположен офицерский батальон полковника Кутепова и юнкерская школа; у Батайска - дивизион полковника Ширяева, позднее усиленный Морской ротой, с выдвинутой вперед к станции Степной заставой.
Города Таганрог и Ростов, с их многочисленным рабочим населением, враждебным Добровольческой армии, поглощали много сил на внутреннюю охрану. Буржуазия и в этом вопросе проявила полнейшее равнодушие, ограничившись взносом некоторой суммы денег на организацию охраны и длительными спорами, в результате которых городская дума и совет рабочих и солдатских депутатов потребовали формирования охраны из... безработных-большевиков. В конце концов в армию пошли только дети.
В батальоне генерала Боровского можно было наблюдать комическия и, вместе с тем, глубоко трогательные сцены, как юный воин с громким плачем доказывал, что ему уже 16 лет (минимальный возраст для приема) или как другой прятался под кровать от являвшихся на розыски родителей, от имени которых было им представлено подложное разрешение на поступление в батальон. На этот батальон предполагалось возложить несение более легкой службы по охране города, но судьба распорядилась иначе: через несколько недель юные добровольцы ушли в далекий, тяжкий поход из которого многие не вернулись. Поход был не худший выход, ибо оставшихся в Ростове в течение многих дней большевики ловили, мучили и убивали. "Бессильные иными путями предотвратить продолжающиеся убийства... мы заявляем о нашей полной готовности быть расстрелянными в любой момент и в очереди, какую будет угодно установить военно-революционному комитету взамен детей, предназначенных к расстрелу"... С таким полным отчаяния и бессилия криком обратились тогда вожди ростовской революционной демократии *152 к тем злым духам, которых они же вызвали.
В десятых числах января обозначилось наступление советских войск на Ростов и Новочеркасск, и с этого времени работа по организации фактически прекратилась.
Все кадры были двинуты на фронт. 2-й офицерский батальон по просьбе Каледина был послан на Новочеркасское направление, где, в виду отказа казаков от борьбы, создавалось трагическое положение.
Началась агония донского фронта.
Полковник Кутепов выступил из Таганрога и, усиленный частями Георпевского полка и донского партизанского отряда Семилетова, дважды разбил отряд Сиверса у Матвеева Кургана. Это был первый серьезный бой, в котором яростному напору неорганизованных и дурно управляемых большевиков, преимущественно матросов, противопоставлено было искусство и воодушевление офицерских отрядов. Последние победили легко. Среди офицеров я видел высокий подъем и стоическое отношение ко всем жизненным невзгодам, вызывавшимся вопиющим неустройством хозяйственной части. Но их была горсть против тысяч. Разбитые советские отряды разбегались или после бурных митингов брали с бою вагоны и требовали обратного своего отправления. Но на смену им приходили другие, и бои шли изо дня в день - нудно, томительно, вызывая среди бессменно стоявших на позиции добровольцев смертельную нравственную усталость.
Между тем, после ухода войск из Таганрога среди рабочего населения города, составлявшего более 40 тысяч, начались волнения. Непонимание совершающихся событий было настолько велико, что городская дума послала на фронт делегацию для переговоров о "примирении сторон"; ее через добровольческие линии не пропустили.
14 января в городе вспыхнуло восстание. Красногвардейцы в течение двух дней громили город и выбивали слабые, разбросанные юнкерские караулы. Собрав, что было возможно, начальник училища, полковник Мостенко, выступил на соединение с Кутеповым. Юнкера, пробиваясь по улицам под сильным обстрелом, понесли вновь тяжелые потери; раненый Мостенко, которого пытались вынести, приказал бросить себя и застрелился; только небольшая часть юнкеров пробилась к станции Марцево на соединение с добровольческими войсками.
Сильный напор с севера и потеря Таганрога, красная гвардия которого угрожала тылу и сообщениям отряда Кутепова, заставили меня в двадцатых числах отвести его в район станции Синявской, всего в одном переходе от Ростова. Здесь под начальством генерала Черепова отряд, усиленный всем, что можно было выделить из Ростова, в том числе и Корниловским полком, продолжал сдерживать большевиков.
Особенно давало себя чувствовать отсутствие конницы,*153 в то время как на открытом фланге с севера у селения Салы появилась большевистская бригада 4-й кавалерийской дивизии с конной артиллерией. Поступили сведения, что командует ею вахмистр, а помощник у него... офицер генерального штаба. Удалось было нам поднять несколько сот казаков Гниловской станицы, появился донской партизанский отряд Назарова, но после неудачной атаки селения Салы, во время которой начальники сборного отряда проявили чрезмерную самостоятельность, все это донское ополчение рассыпалось и исчезло.
Держался сильнейший мороз и стужа. Добровольческие части, плохо одетые, стояли бессменно на позиции и с каждым днем таяли.
*** На новочеркасском направлении было еще хуже. Каледин приступил к переформированию казачьих полков, оставляя на службе лишь четыре младших возраста, к мобилизации офицеров и к организации партизанских и добровольческих казачьих частей.
Но Дон не откликнулся.
Прикрытие Новочеркасска лежало всецело на состоявшем по преимуществу из учащейся молодежи партизанском отряде есаула Чернецова. В личности этого храброго офицера сосредоточился как будто весь угасающий дух донского казачества. Его имя повторяется с гордостью и надеждой. Чернецов работает на всех направлениях: то разгоняет совет в Александровске-Грушевском, то усмиряет Макеевский рудничный район, то захватывает станцию Дебальцево, разбив несколько эшелонов красногвардейцев и захватив всех комиссаров. Успех сопутствует ему везде, о нем говорят и свои, и советские сводки, вокруг его имени родятся легенды, и большевики дорого оцениваиот его голову.
Между тем, 11 января, большевики берут станицу Каменскую, созывают военно-революционный комитет и объявляют его правительством Донской области.
Через несколько дней председатель комитета, донской урядник Подтелков - будущий "президент Донской республики" - едет в Новочеркасск предъявлять ультимативное требование донскому правительству - передать ему власть... Правительство колеблется, но Каледин посылает в ответь Чернецова. Три донских полка, вернувшихся с фронта, под начальстве м демагога, войскового старшины Голубова, идут с большевиками "за трудовой народ" против "калединцев"...
Чернецов легко взял Зверево - Лихую - Каменскую, но 20-го в бою с Голубовым попал в плен. На другой день Подтелков после диких надругательств, зверски зарубил Чернецова.
Со смертью Чернецова как будто ушла душа от всего дела обороны Дона. Все окончательно разваливалось. Донское правительство вновь вступило в переговоры с Подтелковым, а генерал Каледин обратился к Дону с последним своим призывом - посылать казаков добровольцев в партизанские отряды. В этом обращении, 28 января, Каледин поведал Дону скорбную повесть его падения:
"... Наши казачьи полки, расположенные в Донецком округе, подняли мятеж и в союзе со вторгнувшимися в Донецкий округ бандами красной гвардии и солдатами напали на отряд полковника Чернецова, направленный против красногвардейцев, и частью его уничтожили, после чего большинство полков - участников этого подлого и гнусного дела - рассеялись по хуторам, бросив свою артиллерию и разграбив полковые денежные суммы, лошадей и имущество".
"В Усть-Медведицком округе вернувшиеся с фронта полки, в союзе с бандой красноармейцев из Царицына, произвели полный разгром на линии железной дороги Царицын - Себряково, прекратив всякую возможность снабжения хлебом и продовольствием Хоперского и Усть-Медведицкого округов".
"В слободе Михайловне, при станции Себряково, произвели избиение офицеров и администрации, при чем погибло, по слухам, до 80 одних офицеров. Развал строевых частей достиг последняго предела и, например, в некоторых полках Донецкого округа удостоверены факты продажи казаками своих офицеров большевикам за денежное вознаграждение - В конце января генерал Корнилов, придя к окончательному убеждению о невозможности дальнейшего пребывания Добровольческой армии на Дону, где ей при полном отсутствии помощи со стороны казачества грозила гибель, решил уходить на Кубань. В штабе разработан был план для захвата станции Тихорецкой, подготовлялись поезда и 28-го послана об этом решении телеграмма ген. Каледину.
29-го Каледин собрал правительство, прочитал телеграммы, полученные от генералов Алексеева и Корнилова, сообщил, что для защиты Донской области нашлось на фронте всего лишь 147 штыков и предложил правительству уйти.
- Положение наше безнадежно. Население не только нас не поддерживает, но настроено нам враждебно. Сил у нас нет, и сопротивление бесполезно. Я не хочу лишних жертв, лишнего кровопролития; предлагаю сложить свои полномочия и передать власть в другие руки. Свои полномочия войскового атамана я с себя слагаю.