(См. об этом выше в главе II, в разделе «Евреи в компартии и в руководящих партийных и советских органах».), но всё же заметный. Поразительно, однако, что даже в этот период более обособленные ведомства в значительной мере оставались верны традиции «без евреев». Наиболее яркий пример — ведомство путей сообщения. Корреспондент ЕТА телеграфировал 18-го июня 1930 года из Москвы («The Jewish Daily Bulletin», June 30, 1930.):
«Еврейские рабочие не принимаются на советские железные дороги, жалуется харьковская газета «Штерн», отмечающая, что, несмотря на постановление ЦК КПУ о привлечении еврейской молодежи на работу на железных дорогах, среди 181 000 работников [украинских] железных дорог только 1581 еврей.
«Штерн» подчеркивает, что поведение местных ответственных работников не позволяет надеяться на повышение этого незначительного процента».
«Трибуна» в начале 1932 года сообщила, что в Гомельском железнодорожном районе (на железных дорогах, в управлении и в железнодорожных мастерских), — а Гомель с его районом это один из центров скопления евреев, — из 4314 рабочих лишь 239, т. е. 5,5 % составляли евреи; среди служащих процент евреев был еще значительно ниже: их было 21 из 1088, т. е. неполных 2 %; через разного рода курсы для повышения квалификации было пропущено за 1931 год 811 человек, из них только 10, или несколько более 1 % евреев; и только в железнодорожных учебных заведениях Гомельского района процент евреев был выше: в техникумах 7,2 % и в школах по подготовке обученных рабочих 19 % («Трибуна», 1932 г., № 3, стр. 10–11.). Но и этот процент значительно ниже процента евреев в составе местного населения, и «Трибуна» прямо приписывает это антисемитизму.
Во второй половине 30-ых годов эти настроения получили гораздо более широкий размах и далеко вышли из рамок отдельных обособленных ведомств, особенно в крупных центрах, где было сосредоточено большое количество еврейской интеллигенции и полуинтеллигенции, не имевших в советских условиях почти никаких иных источников существования, кроме государственной службы. Постепенно здесь вновь начала оживать легенда о «еврейском засильи» и начали создаваться преувеличенные представления о роли евреев в составе средних и высших государственных служащих.
Действительное положение вопроса наглядно может быть иллюстрировано следующей таблицей, в которой приводятся данные о численности «советской интеллигенции», т. е. служащих в различных отраслях труда, требующих какой-либо специальной подготовки.
(Данные об интеллигенции в составе всего населения заимствованы из доклада Молотова о третьем пятилетнем плане на XVIII съезде ВКП в марте 1939 года («XVIII съезд ВКП. Стенографический отчет», Москва, 1939 г., стр. 310), данные о численности еврейской интеллигенции — у Зингера, 1941 г., стр. 106, который, — по-видимому, ошибочно, — относит их к началу 1939 года. (Если принять, что данные Зингера действительно относятся к 1939 г., процент евреев в различных группах интеллигенции окажется несколько ниже показанного в последней колонке нашей таблицы). — Данные последней колонки исчислены мною.
Зингер не объясняет, почему в его таблице нет данных для пяти групп интеллигенции, в том числе для таких важных для изучения еврейской интеллигенции групп, как руководители предприятий и проч., экономисты и статистики и студенчество. Так как, по мысли Зингера, приведенная им таблица должна была показать, как значительна роль еврейской интеллигенции в Советском Союзе, следует предположить, что в пропущенных им группах роль евреев оказалась менее значительной, чем это принято было предполагать.
Огромное большинство этой интеллигенции (это в особенности относится к более квалифицированным группам) вышло из среды городского населения, и при общем количестве евреев в составе городского населения, достигавшем в начале 1937 года приблизительно 5 % (в начале 1939 года, после дальнейшего заметного увеличения количества городского населения, количество евреев в его составе достигало 4,7 процентов), этот % евреев в составе различных групп служилой интеллигенции не кажется очень высоким, а для некоторых групп оказывается даже неожиданно низким. Единственная группа, в которой процент евреев вдвое превышал процент их в составе городского населения, это врачи; но это профессия, в которой евреи издавна занимали — и почти во всех странах занимают — выдающееся положение, и 15,9 % евреев среди советских врачей это скорее скромная цифра.
Данные таблицы говорят лишь об общей численности евреев внутри каждой группы интеллигенции и оставляют открытым вопрос, происходит ли и, если да, в каких масштабах процесс оттеснения евреев на менее ответственные посты внутри каждой группы. Советская печать тщательно избегает сообщения данных, которые позволили бы ответить на этот вопрос. Но вот, напр., факт, относящийся, правда, к более позднему времени, но отражающий развитие, наметившееся еще в рассматриваемый нами период: в 1944 году была образована Академия Медицинских Наук СССР; в состав ее вошли главным образом врачи старшего поколения, среди которых имелось и сейчас имеется немало выдающихся и широко образованных врачей-евреев; однако, среди 60 членов новой Академии оказалось лишь 5 евреев (Список членов Академии Медицинских Наук с указанием их фамилий, имен и отчеств был напечатан в «Медицинском Работнике», газете Наркомздрава СССР, от 16-го ноября 1944 года.). Это, конечно, не случайность.
2) Это был всё же часто лишь полуосознанный, ползучий, еще не законченный антисемитизм новой бюрократии. И, может быть, он не вышел или не так скоро вышел бы из этой первоначальной стадии, если бы формирование новой бюрократии не происходило в болезненной политико-психологической обстановке, созданной «большой чисткой».
Чистка 1936/38 годов сопровождалась чудовищными опустошениями в составе старых партийных кадров. Поколение партийных работников, которое представляло революционную и интернационалистическую традицию компартии, было ошельмовано, его интернационализм был объявлен лишь прикрытием для национальной измены и шпионажа на службе иностранных разведок.
Примитивный русский национализм начал поднимать голову и глубоко проник в партийную среду вообще и в верхний слой советского общества. К этому присоединилось и то, что среди старых большевиков с партийным стажем до прихода партии к власти и тем более с дореволюционным стажем процент евреев был заметно выше, чем в среднем в компартии, и в более молодых поколениях процент евреев с годами всё уменьшался (См. об этом в гл. II в разделе «Евреи в компартии и в партийном и советском аппарате».).
Но старшие поколения как раз и подверглись особенно жестокой чистке. В рамках ее сошли со сцены почти все евреи-коммунисты, игравшие сколько-нибудь значительную роль на местах в общей организации компартии, и, может быть, еще более опустошительному разгрому подверглись евреи-коммунисты, которые выдвинулись на «еврейской работе». Число ошельмованных и политически, а то и физически погибших было громадно. Назову среди них бывш. комиссара по еврейским делам и позже председателя Озет Диманштейна, председателя исполкома областного совета Еврейской автономной области Либергера, секретаря обкома ВКП той же области Хавкина, редактора «Эмес» Литвакова (умер в тюрьме), бывших вождей Бунда, перешедших в начале 20-ых годов в компартию, Рахмиеля Вайнштейна и Эстер Фрумкин, Чемериского, Мережина, Липеца-Петровского; список этот можно было бы значительно продолжить. (Большой список, составленный по данным советской печати, см. в статье Г. Аронсона «Ви азей Сталин хот фарнихтет кмат але вихтиге идише комунистен» в еврейском «Форвертсе» от 8-го января 1938 г.).
Все они были объявлены «врагами народа» и «предателями».
В создавшейся во второй половине 30-ых годов обстановке обвинения эти, когда они обращались против евреев, приобретали специфическое острие, и охарактеризованный выше ползучий антисемитизм нагуливал себе красные щеки.
Ко времени вступления Советского Союза в войну развитие это зашло уже настолько далеко, что в напряженной военной обстановке оно обеспечило чрезвычайно широкое распространение антисемитизма. Об этом в следующей главе.
К началу 2-й мировой войны почва для широкого распространения антисемитизма в Советском Союзе была подготовлена. Заключенное в это время советско-германское соглашение чрезвычайно благоприятствовало этому развитию. Соглашение это означало не только мир с гитлеровской Германией, но и прекращение идейной борьбы с гитлеризмом.
А это вело не только к замалчиванию страшной практики гитлеризма, но и к прямому провозглашению нейтралитета по отношению к гитлеровской идеологии и даже к активной борьбе против противников этой идеологии. В докладе Молотова в Верховном Совете СССР 31-го октября 1939 г. о внешней политике Советского Союза этот идеологический про-гитлеризм нашел свое очень выпуклое выражение («Правда» от 1-го ноября 1939 года.):
«…В последнее время правящие круги Англии и Франции пытаются изобразить себя в качестве борцов за демократические права народов против гитлеризма, причем английское правительство объявило, что будто бы для него целью войны против Германии является, не больше и не меньше, как «уничтожение гитлеризма». Получается так, что английские, а вместе с ними и французские сторонники войны объявили против Германии что-то вроде «идеологической войны», напоминающей старые религиозные войны. Действительно, в свое время религиозные войны против еретиков и иноверцев были в моде. Они, как известно, привели к тягчайшим последствиям, к хозяйственному разорению и культурному одичанию народов. Но эти войны были во времена средневековья. Не к этим ли временам средневековья, к временам религиозных войн и культурного одичания тянут нас снова господствующие классы Англии и Франции? Во всяком случае, под «идеологическим» флагом теперь затеяна война еще большего масштаба и еще больших опасностей для народов Европы и всего мира. Но такого рода война не имеет для себя никакого оправдания. Идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологию, можно признавать или отрицать, это — дело политических взглядов. Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с нею войной. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за «уничтожение гитлеризма», прикрываемая фальшивым флагом борьбы за «демократию»…»
Политика идейного примиренчества по отношению к гитлеризму расчищала почву для молчаливой моральной полу-легализации антисемитизма. На этой почве и в Советском Союзе, и в Германии возникали — и при задавленности сколько-нибудь свободной печати не могли не возникать — чрезвычайно странные слухи.
После четырехнедельной поездки по Германии Освальд Гаррисон Виллард телеграфировал «Нэйшон» из Гааги, будто «в ответственных кругах» в Германии ждут перенесения в советскую практику основных начал «Нюренбергских законов» («The Nation» (New York), December 30th, 1939.):
«…Я должен сообщить и еще одну плохую новость. В ответственных кругах Германии распространена уверенность, что соглашение со Сталиным предусматривает применение Нюренбергских законов по отношению к русским евреям и что это будет осуществлено до истечения шести месяцев со дня подписания пакта. При этом не предполагается, что постановления такого рода будут проведены в законодательном порядке; Сталин просто сделает соответствующие распоряжения, этого будет достаточно».
Из Советского Союза доходили не менее поразительные слухи: о дружественной критике расистской теории в руководящих советских кругах («Моргн Журнал» (Н. И.) от 14-го марта 1940 года.), о советско-германском соглашении об организации общего «единого фронта» для борьбы с религией (Телеграммы ЕТА из Парижа от 25-го января и 5-го мая 1940 г., «JTA-News» от 26-го января и 6-го мая 1940 года.), и т. п. Почти всё это была фантастика, но она характерна для того политического «климата», который был создан германско-советским соглашением, и «климат» этот был чрезвычайно благоприятен для прорастания на советской почве семян антисемитизма.
Систематическое замалчивание в советской печати гитлеровской анти-еврейской политики было одним из проявлений дружественного нейтралитета по отношению к гитлеризму. Это замалчивание в решающий период перед вовлечением Советского Союза в войну имело для советского еврейства и еще одно роковое последствие: огромное большинство евреев в Советском Союзе плохо отдавало себе отчет в смертельной опасности, которая грозила им от гитлеризма; и когда 22-го июня 1941 года немецкие войска внезапно вторглись в Советский Союз, советское еврейство оказалось совершенно неподготовленным к событиям и многие даже из тех, кто еще могли бежать и спастись, остались на месте и погибли. Факт этот подтверждается в не предназначавшемся для опубликования докладе из оккупированной немцами Белоруссии, написанным в июле 1941 года зондерфюрером С. представителю имперского министерства оккупированных областей при Верховном Командовании Армии (См. собрание немецких документов в Еврейском Научном Институте в Нью Йорке: Осс E 3 а-2.):
«…Поразительно, как плохо евреи осведомлены о нашем к ним отношении и о том, как мы обращаемся с евреями в Германии и в не так уж далекой Варшаве. Не будь этой неосведомленности, был бы немыслим вопрос с их стороны, проводим ли мы разницу в Германии между евреями и другими гражданами. Если они и не ожидали, что при немецком управлении они будут пользоваться теми же правами, что и русские, они всё же думали, что мы оставим их в покое, если они будут прилежно продолжать работать».
Тем болезненнее они пережили, если пережили, гитлеровскую оккупацию.
Но в рамках настоящей работы нет возможности останавливаться на этом подробно. Мы должны здесь ограничиться анализом развития антисемитизма в Советском Союзе в годы войны, как в оккупированных областях, так и вне района немецкой оккупации.
Участвовало ли местное население в истреблении евреев?
Немецкая оккупация в Советском Союзе с первых же дней всюду ознаменовалась жестокими мероприятиями по отношению к евреям. В планы гитлеровцев входило создать впечатление, что не немцы, а само местное население начало истреблять евреев. Этот план требовал, если не повального истребления евреев в первые же дни оккупации, то, по крайней мере, немедленного пробуждения «народной стихии» в форме анти-еврейских погромов. В советской печати — и нееврейской, и еврейской, и того периода, и более поздней — сведений об этих событиях почти нет. Больше писала об этом немецкая печать, но ее сообщения не внушают доверия, так как они явно продиктованы стремлением показать, что ненависть к евреям у населения оккупированных областей носила всеобщий и стихийный характер. Напротив, часто заслуживают доверия немецкие доклады с мест, не предназначавшиеся для опубликования и написанные часто с характерным для немецкого чиновничества вниманием к деталям. Сейчас исследователю доступно уже немало таких документов.
В докладе от 15-го октября 1941 года, представленном Гиммлеру бригадным командиром СС Шталекером о деятельности «Einsatz Gruppe А» (оперировавшей в Прибалтике, Белоруссии и прилегавших районах РСФСР) мы читаем («Trial of the Major War Criminals before the International Military Tribunal, Nuremberg. 14 November 1945 — l October 1946», Published by the International Military Tribunal, Nuremberg, 1949, vol. XXXVII, p. 672.):
«Хотя это и встретило значительные трудности, уже в первые часы после вступления [германских войск] удалось направить местные антисемитские силы на устройство погромов против евреев. Верная приказам, полиция безопасности готова была разрешить еврейский вопрос всеми мерами и со всей решительностью. Но желательно было, чтобы по крайней мере в первое время на нее не ложилась ответственность за применение необычайно суровых мероприятий, которые и в немецких кругах должны были вызвать изумление. Нужно было показать, что само местное население, по собственной инициативе, приняло первые меры, что это была естественная реакция на многолетний гнет со стороны евреев и на пережитый террор со стороны коммунистов».
Это была основная директива. Осуществление ее, однако, натолкнулось на трудности. Цитированный только что доклад останавливается подробно на проведении этой акции в Прибалтике (Ibidem, 682–683. — Что названный в тексте «партизанский отряд» Климатиса был не только орудием, но в значительной мере и творением немцев, отчетливо выясняется из этого же доклада:
«Из надежных элементов недисциплинированных партизанских отрядов был образован дееспособный вспомогательный отряд, насчитывавший первоначально 300 человек, руководство которым было поручено литовскому журналисту Климатису. Отряд этот… был пущен в дело не только в Ковне, но и в ряде других мест в Литве и осуществлял поставленные ему задачи, особенно по подготовке и проведению больших ликвидационных операций под постоянным надзором ЕК [Einzatz Kommando] и без существенных с его стороны возражений. — Прочие партизанские группы были беспрепятственно распущены». Ibidem, pp. 677–678.).
«Считаясь с тем, что население балтийских государств чрезвычайно настрадалось под господством большевиков и еврейства за время инкорпорации этих государств в СССР, следовало ожидать, что после освобождения от этого чужеземного господства местное население само обезвредит противников, оставшихся в стране после отступления Красной Армии. Задача полиции безопасности должна была состоять в том, чтобы привести в движение эти стремления к самоочищению и направить их в правильное русло, чтобы поставленная цель самоочищения была достигнута возможно скорее. Не менее важно было установить на будущее время в качестве бесспорного и доказуемого факта, что освобожденное население по собственной инициативе прибегло к самым суровым мерам против большевиков и евреев, без того чтобы можно было обнаружить наличность указаний со стороны немецких органов.
В Литвеэто удалось прежде всего в Ковне с помощью партизан. К нашему изумлению, вызвать там еврейский погром более значительных размеров сначала оказалось не простой задачей. Вождю упомянутого выше партизанского отряда Климатису, который в первую очередь был привлечен к этому делу, удалось, руководясь указаниями, которые он получил от небольшого авангардного отряда в Ковне, организовать погром, без того, чтобы вовне можно было обнаружить наличность каких-либо распоряжений или указаний с немецкой стороны. Во время погрома в ночь с 25-го на 26-ое июня было устранено 1500 евреев, подожжено или иным способом разрушено несколько синагог и сожжен еврейский квартал, в котором насчитывалось около 60 домов. В последующие дни таким же способом было обезврежено еще 2300 евреев. В других частях страны проводились, по ковенскому образцу, аналогичные операции, хотя и меньшего масштаба, и они распространялись здесь и на оставшихся на местах коммунистов.
Так как военные органы были поставлены обо всем этом в известность и вполне отдавали себе отчет в значении этой акции, она протекала без трений. При этом с самого начала считалось само собой понятным, что только в первые дни после оккупации возможна организация погромов. После разоружения партизан эта самоочистительная акция автоматически прекратилась.
Значительно труднее было вызвать аналогичные самоочистительные операции и погромы в Латвии.В основном это объясняется тем, что весь национальный руководящий слой, особенно в Риге, был уничтожен или вывезен большевиками. Правда, и в Риге, путем соответственного воздействия на латышскую вспомогательную полицию, удалось вызвать еврейский погром, во время которого все синагоги были разрушены и около 400 евреев убито. Так как в Риге очень скоро наступило общее успокоение, дальнейшие погромы стали невозможны.
Как в Ковне, так и в Риге, поскольку это было возможно, были сделаны кинематографические и фотографические снимки, устанавливающие, что первые стихийные погромы евреев и коммунистов были проведены литовцами и латышами.
В Эстонии, при относительно незначительном числе евреев в стране, не было возможности вызвать погромы…»
Из этого сообщения наглядно вырисовывается, что и в Литве, и в Латвии нашлись активные местные группы, энергично поддерживавшие немцев в их политике истребления евреев, но что местное население в массе своей не оправдало в этом отношении надежд, возлагавшихся на него гитлеровцами. (Ежедневные секретные донесения о деятельности ЕК неоднократно отмечали в летние месяцы 1941 года, что среди латвийцев «активный антисемитизм» находил меньший отклик, чем среди литовцев. См., напр., донесение ЕК «А» от 1-го августа 1941 года (в архиве А. Д. Далина).).
В собрании немецких документов в ИВО сохранилась переписка немецких властей по поводу найденной в январе 1942 года нелегальной литовской листовки, протестующей против использования отрядов литовской вспомогательной полиции для истребления евреев и при том не только в Литве, но и в Латвии, на Украине и пр. (в документах имеется лишь немецкий перевод листовки) (Архив ИБО, Осс E 3bа-22.). Вся листовка проникнута националистическим духом, исходит из кругов, по-видимому, не свободных от влияния антисемитской заразы, и автор ее, может быть, и сам не вполне отдает себе отчет в том, протестует ли он против истребления евреев или лишь против того, что это делается руками литовцев («Muessen wir Europas Henker sein?» (на нем. — «должны ли мы быть палачами Европы?»; ldn-knigi) ).
Но появление этой нелегальной листовки — яркий показатель, что даже и в реакционно-националистических литовских кругах политика истребления евреев вызвала брожение.
Еще отчетливее неудача немцев привлечь широкие симпатии местного населения к делу истребления евреев выступает в немецких сообщениях из Белоруссии.Сводный секретный немецкий отчет о деятельности полиции безопасности в СССР за октябрь 1941 года сообщает о Белоруссии («Nazi Conspiracy and Agression», Office of U S. Chief of Counsel for Prosecution of Axis Criminality, Washington, 1946, vol. VIII, p. 101. В секретном донесении из Смоленска (намечавшегося немцами в качестве центра в Белоруссии) ЕК «В» 5-го августа 1941 г. сообщало: «Вызвать погромы против евреев было до сих пор почти невозможно вследствие пассивности и политической тупости белоруссов» (из архива А. Д. Далина).):
«Необходимо отметить, что местное население, когда оно предоставлено самому себе, воздерживается от какой-либо акции против евреев. Правда, от населения поступают коллективные заявления о терроре со стороны евреев при советском режиме или оно жалуется на новые проделки евреев, но в нем нет готовности принять какое-либо участие в погромах».
Что следует понимать под «коллективными заявлениями о терроре со стороны евреев», из документа не вполне ясно. По-видимому, речь здесь идет о заявлениях, которые делались немецким властям от имени местного населения местными коллаборантами. Но среди доступных нам многочисленных документов о немецкой оккупации такого рода заявлений нам обнаружить не удалось. Это говорит за то, что они были редки и вообще большой роли не играли. И поразительно, что даже из той среды, из которой исходили такого рода заявления, немцам, по-видимому, не удавалось добиться сколько-нибудь авторитетных выражений прямой солидарности с политикой истребления евреев.
Позже — в августе 1942 года — положение в Белоруссии было следующим образом охарактеризовано в докладе «доверенного лица» немцев («белорусса из Латвии, впервые приехавшего на бывшую советскую территорию») (Архив ИВО, Осс E За-14. — Доклад этого «доверенного лица» переслан 22-го августа 1942 года в Reichskommissariat fuer das Ostland начальником генерального штаба при Wehrmachtsbefehlshaber Ostland майором Довен.):
«Для белоруссов не существует еврейского вопроса. Это для них чисто немецкое дело, не касающееся белоруссов. И здесь сказалось советское воспитание, не знающее различий между расами. Евреям все сочувствуют и их жалеют, а на немцев смотрят, как на варваров и палачей евреев (Judenhenker): еврей, мол, такой же человек, как и белорусс».