В иностранную печать не раз в последнее десятилетие проникали слухи, что Наркоминдел (сейчас Мининдел) систематически освобождается от евреев, что высшая школа для подготовки кадров для советского ведомства иностранных дел закрыта для евреев и т. п. Проверить эти слухи на основании советской печати пока не было возможности. Но вот характерные наблюдения образованного американского журналиста, проведшего несколько месяцев в Советском Союзе в составе миссии УНРРА (John Fisher, «Why They Behave like Russians», New York-London, Harper, 1947, p. 108.):
«В последние годы пред евреями закрылась возможность поступления на службу в ведомство иностранных дел, в котором, благодаря знанию языков и внешнего мира, они когда-то играли очень большую роль».
Другой американец, бывший московский корреспондент, скорее склонный скептически относиться к слухам о советском антисемитизме, писал в 1946 г. (Harrison Salisbury, «Russia on the Way», New York. 1946, p. 293.):
«Шопотом передавали, что евреев больше не принимают на курсы по подготовке к дипломатической службе. Я не знаю, верно ли это. Трое из заместителей Наркома иностранных дел евреи; но я никогда не встречал там молодого еврейского атташэ, и у меня было ощущение, что там отдавали предпочтение блондинам нордического типа».
Говоря в 1946 году о евреях заместителях наркома (сейчас министра) иностранных дел, автор имел, конечно, в виду Литвинова, Лозовского и (полу-еврея) Майского. Но, может быть, не случайность, что все трое — хотя об освобождении их от должностей сообщено не было — вскоре совершенно исчезли с авансцены Министерства Иностранных Дел.
Но не только в Министерстве Иностранных Дел, но и в другом советском ведомстве, обращенном лицом к загранице, явно обнаруживается в последние годы тенденция стать «юденрейн». В заграничном аппарате Народного Комиссариата (Министерства) Внешней Торговли роль евреев еще не так давно была очень значительна; сейчас она ничтожна. В журнале Министерства «Внешняя Торговля» из месяца в месяц печатаются списки лиц, которым предоставляется право подписи по сделкам по внешней торговле в разных странах по многочисленным подчиненным Министерству «организациям».
Иногда в таком месячном списке около десятка имен, в других случаях их значительно больше: 30–40 и более. Возьмем для примера наугад большой список, опубликованный в майском выпуске «Внешней Торговли» за 1948 год. В нем перечислены 48 лиц, которым предоставлено право подписи по заграничным сделкам, из них только двое евреи. В январском списке «Внешней Торговли» за 1950, год перечислены 22 представителя, среди них только один, может быть, еврей; в февральском списке один еврей на 19 названных лиц, в апрельском (в мартовском выпуске такого списка вообще не было) один на 46. Итого за четыре первые месяца 1950 года среди 87 лиц, которым предоставлено право подписи по ведомству внешней торговли, оказалось только два или — максимум — три еврея.
То, что происходило в ведомствах иностранных дел и внешней торговли, лишь более отчетливо отражало тенденцию, которая под покровом тайны начала постепенно проводиться и в некоторых других ведомствах. В книге бывшего шифровальщика советского представительства в Оттаве Игоря Гузенко были в свое время сообщены поразительные факты, которые, правда, не поддаются проверке по советской печати, но, по крайней мере частично, находят себе косвенное подтверждение в некоторых других не вызывающих сомнений сообщениях. Гузенко писал (Igor Gousenko, «The Iron Curtain», New York, Dutton a. Co., 1948, p. 157.):
«В 1939 году нас частным образом и в индивидуальном порядке «предупреждали» в Архитектурном Институте [в Москве], что на евреев сейчас смотрят косо. Нам сообщили о секретном постановлении ЦК ВКП, принятом около этого времени. Постановление это было разослано директорам учебных заведений по всему Советскому Союзу. В нем устанавливался точный процент для приема евреев, имевший целью ограничить их приток в советские учебные заведения».
Тот же автор сообщил и еще об одном секретном антиеврейском распоряжении (Ibidem, p. 168.):
«Летом 1945 года начальник секретного отдела Алексашкин прибыл в Оттаву и рассказал нам, что ЦК компартии разослал «конфиденциальную» инструкцию директорам фабрик и заводов с предписанием отстранить под каким-либо предлогом евреев от ответственных должностей и поручить им менее ответственную работу».
Особенно поражает сообщение о введении в советских учебных заведениях (по-видимому, речь идет о высшей школе) тайной процентной нормы для евреев. Возможно, что это мероприятие относилось не ко всем, а к определенным специальным учебным заведениям, как мы видели это выше в отношении высшей школы для подготовки кадров для дипломатического ведомства. Во всяком случае оно свидетельствует о том, что «освоение» антисемитизма сделало в советских официальных кругах значительные успехи.
О неблагополучии в советской школьной политике и о проникновении в эту политику элементов антисемитизма в печати имеется свидетельство американца, прожившего в Советском Союзе около десяти лет, хорошо владеющего русским языком и завоевавшего себе репутацию спокойного, внимательного и объективного наблюдателя. Это Эдмунд Стивенс, бывший многолетний московский корреспондент большой бостонской газеты «Кристиан Сайенс Монитор». В одной из своих статей, написанной вскоре после отъезда из Советского Союза, Стивенс рассказывает следующий поразительный случай («The Christian Science Monitor», January 10, 1950.):
««Нужен ли вам секретарь», спросил меня мой старый друг-еврей. «Не возьмете ли вы моего сына?»
Я был изумлен. Мой собеседник знал так же хорошо, как и я, что для советского гражданина, если он только не получил специального «поручения», было небезопасно работать у иностранного корреспондента. К тому же сын его недавно сдал с отличием экзамены на знание магистра истории, что должно было открыть ему возможность получить место преподавателя почти в любом высшем учебном заведении. Я всё это и высказал, но мой друг ответил мне с горечью: «И мой сын думал так же, пока он не начал обходить учебные заведения».
Оказалось, что куда его сын ни обращался в поисках работы, — а он не похож на еврея, — его повсюду встречали приветливо и предлагали заполнить формулярный бланк. Но когда принимавший его чиновник доходил в его формуляре до слова «еврей», ему вежливо сообщали, что, к сожалению, вакансий сейчас нет. Потеряв так несколько месяцев, сын моего друга в отчаянии готов взять любую работу.
Разговор наш происходил в начале зимы прошлого года. Сначала я отнесся к рассказу моего друга с некоторым недоверием. Но вскоре я получил подтверждение его из другого источника. Начальник отделения большого учебного заведения сообщил мне, что он получил предписание не принимать больше евреев на должности учителей и под благовидным предлогом уволить тех, кто уже входят в штат».
В новейшее время в развитии антисемитизма в Советском Союзе наметилась новая черта, резко отличающая новейшее развитие от наблюдавшихся ранее проявлений антисемитизма. Как было показано выше, антисемитизм никогда в Советском Союзе не сходил целиком со сцены и временами кривая антисемитизма даже высоко подымалась, как это было, например, во второй половине двадцатых годов или в годы 2-ой мировой войны. Но всегда — и в годы его подъема, и в годы упадка — антисемитизм оставался в Советском Союзе явлением, с которым советское правительство либо боролось, либо, если и не боролось, то не по антисемитским мотивам, а по мотивам политического оппортунизма. До самого последнего времени антисемитизм никогда не пользовался в Советском Союзе прямым и открытым поощрением со стороны правительства или, как принято говорить в Советском Союзе, «правительства и партии». Лишь в отмеченных выше фактах национальной дискриминации, обращенной своим острием против евреев, начали складываться к концу тридцатых годов черты официального антисемитизма. Но факты эти держались в секрете и их деморализующее влияние на общественное сознание было поэтому ограничено.
С начала 1949 года положение переменилось. С этого времени впервые в Советском Союзе появились признаки официального и открыто поощряемого антисемитизма.
Официальная советская идеология всё явственнее приобретает в последние годы характер воинствующего национал-коммунизма. При этом в чрезвычайно активной советской национал-коммунистической пропаганде явственно звучит нота русского национализма.
В свое время обратил на себя всеобщее внимание тот факт, что на банкете в честь вождей армии, устроенном в Кремле 24-го мая 1945 года, т. е. тотчас после окончания войны в Европе, Сталин провозгласил тост в честь «русского народа», «наиболее выдающейся нации из всех наций, входящих в состав Советского Союза» («Известия» от 25-го мая 1945 года.). Это выделение русского народа среди народов Советского Союза, противоречившее всей коммунистической традиции, отнюдь не было случайностью. За истекшие с тех пор годы идея эта прочно вошла в официальный советский политический обиход. А с 1946 года она получила и дальнейшее развитие, и сейчас в советской печати настойчиво проводится мысль, что русский народ — не народы Советского Союза, а именно русский народ — является самым одаренным уже не только в СССР, но и во всем мире, и что почти во всех областях человеческого знания и творчества на его долю приходятся наиболее выдающиеся достижения.
Больше того: самая мысль, будто высшие достижения человеческого гения оказались возможными лишь благодаря творческим усилиям выдающихся людей разных наций, объявляется выражением «безродного космополитизма» и «низкопоклонства перед Западом».
С начала 1949 года «борьба с безродным космополитизмом» приняла чрезвычайно широкий характер и из области преимущественно идеологической перешла к «оргвыводам» по всему «фронту культуры и искусства». Началось с театральных критиков, перешли к литературным критикам, искусствоведам, музыкальным критикам и т. д. Всюду была проведена энергичная «чистка» и «безродные космополиты» пачками выбрасывались за борт.
Стоит присмотреться к выдвигавшимся против «безродных космополитов» обвинениям. Иоган Альтман, главный редактор журнала «Театр», автор ряда книг о драматургии («Лессинг и драма», «Драматургия» и др.), в течение ряда лет один из самых авторитетных советских театральных критиков, был объявлен «врагом советского искусства» и «диверсантом на нашем идеологическом фронте»; «Альтман ненавидит всё русское, всё советское: буржуазный национализм и отвращение ко всему русскому неизбежно приводили его к рабскому угодничеству перед Западом» (Г. Гурко, «Буржуазный националист Альтман», «Советское Искусство» от 19-го февраля 1949 года.). Другой, еще более влиятельный советский театральный критик, А. Гурвич, был прямо обвинен в «издевательстве над русским народом, над русским человеком, над русскими национальными традициями» (Константин Симонов, «Задачи советской драматургии и театральной критики», «Литературная Газета» от 2-го марта 1949 года.). Может показаться невероятным, что театральный критик, к голосу которого в течение десятилетия прислушивалась вся советская театральная общественность, только и делал, что издевался над русским народом. Но вот доказательства («Об одной антипатриотической группе театральных критиков», «Правда» от 28-го января 1949 года.):
«Какое представление может быть у А. Гурвича о национальном характере русского советского человека, если он пишет, что в «благодушном юморе и наивно доверчивом оптимизме» пьес Погодина, в которых якобы выразился «национальный характер мироощущения драматурга», зритель видел свое отражение и «испытывал радость узнавания», ибо, дескать, «русским людям не чуждо благодушие».
Поклеп это на русского советского человека. Гнусный поклеп. И именно потому, что нам глубоко чуждо благодушие, мы не можем не заклеймить этой попытки оболгать национальный советский характер».
То, что вызывает здесь возмущение «партийного руководства» и «выжигается каленым железом», это отголоски гуманистической традиции старой русской литературы, оказавшей сильное влияние и на советскую литературу. Сейчас всё это лишь «благодушие», недостойное «нашей героической эпохи».
Что обвинение в издевательстве над всем русским и в «гнусном поклепе на русского советского человека» приобретает специфический характер, когда оно в такой заостренной форме обращено против людей с явно не-русскими фамилиями (и Альтман, и Гурвич — евреи), само собой понятно. К этому мы еще вернемся.
Читателю, мало знакомому с советской печатью и наслышанному о попытках коммунистов выступать — особенно вне Советского Союза — в качестве чемпионов борьбы за «культуру и свободу», трудно принять мысль, что приведенные выше слова не несчастная, случайная обмолвка. Но это очень далеко от обмолвки. Вот, например, как строится обвинение против популярного украинского поэта Леонида Первомайского (тоже еврея). В докладе «Леся Украинка и современность», прочитанном Первомайским на юбилейной сессии украинской Академии Наук, Первомайский говорил:
«Так расширяет свои границы и углубляется гуманизм украинской классической литературы, дополняя шевченковский прометеизм, его гневную непримиримость к врагам и любовь к своему народу более широким пониманием Франко и светлой человечностью и всечеловечеством Леси Украинки.
Только в творчестве Леси Украинки впервые в истории нашей культуры национальное переростает в общечеловеческое».
Собрание членов украинской Академии Наук, вероятно, наградило докладчика шумными и на этот раз не просто обязательными аплодисментами. Но всё это было до январьских — 1949 года — статей «Правды» и «Культуры и Жизни», которыми открылась новейшая кампания против «безродных космополитов». После этих статей секретарь правления Союза Советских Писателей Украины Л. Дмитерко, из статьи которого заимствована приведенная выше выдержка из доклада Первомайского, загорелся священным негодованием. (Л. Дмитерко, «Состояние и задачи театральной и литературной критики на Украине», «Литературная Газета» от 9-го марта 1949 года.):
«Здесь Первомайский дает законченную теорию космополитизма. Выходит, что Шевченко со своей непримиримостью к врагам и любовью к своему народу был ограниченным: Иван Франко, любимцем которого якобы был Гейне [и это сейчас оскорбительно для памяти Франко — любить такого «безродного космополита», как Гейне!], расширил «миропонимание», а Леся Украинка вывела украинскую литературу к «всечеловеческой человечности».
Это законченный космополитизм… Первомайский развил гнилые, космополитические теории, скатившись в болото буржуазного гуманизма».
«Буржуазный гуманизм» в действительности есть не что иное, как «космополитизм», а «космополитизм» в свою очередь это — лишь американская агентура. На состоявшемся в конце зимы 1948/49 года собрании актива работников советской кинематографии заместитель министра кинематографии СССР В. Щербина так прямо и сказал («Советское Искусство» от 5-го марта 1949 года.):
«Космополитизм — это знамя американской империалистической реакции, которая стремится духовно разоружить народы, лишить их воли к борьбе, повергнуть народы мира в рабство хозяевам Уолл-стрита, мечтающим о мировом господстве. К одному и тому же, по сути, призывали Гурвич, Трауберг и Блейман, охаивая советское искусство, высмеивая национальные формы нашей культуры и холуйски восторгаясь американскими пьесами и фильмами».
Словом, космополитизм это «холуйство» перед американцами. После этого нетрудно объявить «космополитов» «диверсантами» — и это и делается — со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Всякому, кто читал в эти месяцы советскую печать, не могло не броситься в глаза, что среди множества лиц, которые оказывались повинными в «безродном космополитизме», огромное большинство составляли евреи. Верно, что в Советском Союзе среди литературных, театральных, музыкальных и иных критиков много евреев — сейчас уже правильнее сказать: было много евреев.
Но всё же евреи составляли среди критиков меньшинство в некоторых областях, может быть, лишь небольшое меньшинство. Причем в преобладающем большинстве своем критики-евреи принадлежали к совершенно ассимилированному слою еврейства, и как внимательно ни присматриваться к тому, что писали советские критики евреи и не-евреи, трудно обнаружить какую-либо идеологическую разницу между ними. Уже самый факт огромного преобладания евреев среди «вычищенных» наводит поэтому на мысль, что в процессе «чистки» сознательно производился отбор не на основании лишь прошлой и настоящей деятельности, даже, может быть, не столько на основании прошлой и настоящей деятельности «вычищаемых», сколько в расчете на будущее. И правильно: если официальная идеология перестраивается в духе воинствующего русского национализма, евреи в массе своей — даже ассимилированные евреи — не могут считаться вполне надежными проводниками официальной политики.
Но евреи не только составляли подавляющее большинство «вычищаемых»; «правительство и партия» сознательно принимали меры к тому, чтобы новейшая «чистка» была воспринята населением прежде всего, как освобождение советской критики от «антипатриотического» влияния евреев. Что это именно так, говорит широко применявшийся в борьбе с «безродными космополитами» прием, явно заимствованный из арсенала антисемитизма. Впервые к нему прибегла «Культура и Жизнь», орган Центрального Комитета ВКП, специальной задачей которого являлось наблюдение за идеологической чистотой и за верностью «линии партии». В статье, посвященной «проискам антипатриотической группы театральных критиков» (30-го января 1949 года), которой — вместе со статьей «Правды», появившейся двумя днями раньше, — открылась новейшая кампания против «безродных космополитов», «Культура и Жизнь», перечисляя «антипатриотов», отметила, что фамилия критика, подписывающегося E. Холодов, в действительности Меерович.
Это был как бы пробный шар. Немного времени спустя «Литературная Газета» (от 12-го февраля) раскрыла Яковлева-Хольцмана и Мельникова-Мельмана. В течение февраля печать жевала Мееровича и Хольцмана. В марте этого оказалось уже недостаточно. 6-го марта 1949 г. «Комсомольская Правда» открыла Ясного-Финкельштейна, Викторова-Злочевского, Светлова-Шейдлина (Бор. Иванов и Е. Родиков, «Буржуазные космополиты в спортивной литературе», «Комсомольская Правда» от 6-го марта 1949 года.). Тремя днями позже «Литературная Газета» в цитированной уже выше статье Л. Дмитерко, посвященной украинским делам, разоблачила Бурлаченко-Бердичевского, Жаданова-Лифшица, Гана-Кагана, Мартича-Финкельштейна, Стебуна-Кацнельсона, Санова-Смульсона.
В напряженной украинской обстановке, где до сих пор не изжиты антисемитские настроения, получившие очень широкое распространение в годы оккупации и резко сказавшиеся и в первый период после освобождения, такая борьба против евреев-«антипатриотов» — в руководящих кругах это должны были сознавать — это социально-психологический динамит.
Сейчас уже самое понятие «еврейство» является одиозным. Началось это еще осенью 1948 года, и первым, еще относительно осторожным выражением этой новой ориентировки была статья Ильи Эренбурга в «Правде» от 21-го сентября, вызвавшая смятение в еврейских коммунистических кругах Америки. Вскоре эта новая ориентировка приобрела и практическое значение и сказалась роспуском Еврейского Антифашистского Комитета и арестом его руководителей (См. об этом подробно в моей книге «The Jews in the Soviet Union», Syracuse University Press, 1951, pp. 196 ff.). А когда развернулась кампания по борьбе с «безродными космополитами», отрицательное отношение к идее «мирового еврейства» приобрело характер универсального принципа, определяющего направление «идеологической политики». Иллюстрирую это примером. В «Литературной Газете» появилась статья по поводу только что выработанного «проекта словника 2-го издания Большой Советской Энциклопедии» (Е. Ковальчик, «Безродные космополиты», «Литературная Газета» от 12-го февраля 1949 года.). Куда только ни проникает космополитическая крамола! Оказывается, в словнике «проступают самые дикие, отвратительные явления космополитизма»:
«Космополитические, объективистские взгляды авторов этого словника особенно проявились в том, как они рассматривают еврейскую литературу и какие имена включили в этот раздел. Авторы дали весьма любопытное примечание: «этот словник охватывает всю еврейскую литературу». Современная еврейская литература в словнике занимает такое же место, как узбекская, казахская и грузинская, вместе взятые.
Авторы словника…. берут «всю еврейскую литературу» без различия страны, государственных систем, вытаскивают космополитическую, буржуазно-националистическую идейку, играющую на руку врагам нашей Родины, о существовании якобы «общемировой» еврейской литературы. В их списке советские писатели стоят в одном ряду с прожженными современными бизнесмэнами Америки, Палестины и других стран…»
На Украине тайные антисемиты среди советской «элиты», которые до недавнего времени должны были скрывать свои подлинные настроения, вздохнули с облегчением. Секретарь правления Союза Советских Писателей Украины Л. Дмитерко вспомнил — оказывается, так возмутившее его в свое время — стихотворение Саввы Голованивского «Авраам», навеянное страшной еврейской трагедией в Киеве 1941 года, и он берет сейчас реванш (Л. Дмитерко, «Состояние и задачи театральной и литературной критики на Украине», «Литературная Газета» от 9-го марта 1949 года.):
«Голованивский является автором открыто-враждебного советскому народу националистического стихотворения «Авраам». В этом стихотворении Голованивский возводит страшную, неслыханную клевету на советский народ и нагло врет, будто бы советские люди — русские и украинцы — равнодушно отворачивались от старого еврея Авраама, которого немцы вели на расстрел по улицам Киева.
Это страшный поклеп на советский народ, который в тяжелой кровавой борьбе, ценой больших жертв и усилий отстоял свободу и независимость советских людей всех национальностей…»
Что советский народ позже действительно отстоял свою свободу, верно. Но это не устраняет факта, что уничтожение евреев в Бабьем Яру в Киеве осенью 1941 г. не вызвало никакой сколько-нибудь заметной реакции со стороны местного не-еврейского населения. Фальшивой и в своей психологической основе антисемитской реторикой о «страшном поклепе» (опять «поклеп»!) нельзя сделать бывшее не-бывшим. И аргумент Дмитерко не становится убедительнее оттого, что он обращает его одновременно и против другого украинского поэта — и тоже еврея — Первомайского, «повторяющего поклепы Голованивского на советских людей».