- Ваше имя?
- Папиион.
- Вы старший у французов?
- Нас здесь пятеро, и все мы старшие.
- В таком случае почему вы говорили с надзирателем от лица всех, а не от себя лично;
- Потому что я говорю по-испански лучше остальных.
Офицер, разговаривающий со мной,- капитан национальной гвардии. Он сообщил, что не командует здесь, над ней еще двое, но они пока отсутствуют. Он исполняет обязанности до их приезда. А те двое будут здесь во вторник.
- Когда вы говорили от себя и от имени остальных, вы угрожали убить надзирателя, если он ударит кого-нибудь из вас. Так ли это?
- Да. И это очень серьезная угроза. Но я также сказал, что мы не сделаем ничего такой", что могло бы оправдать применение телесного наказания. Как вы знаете, капитан, мы не состояли здесь под судом, потому что не совершали никаких преступлений в Венесуэле.
- Мне ничего не известно об этом. Вас доставили в лагерь без всяких сопровождающих документов. Есть только записка от местной администрации: "Заставить этих люден немедленно по прибытии работать".
- Капитан, поскольку вы солдат, прошу вас до приезда вашего начальства приказать вашим людям не обращаться с нами так, как с другими заключенными. Я. еще раз заверяю вас, что мы оказались здесь без всякого суда, да вас и нельзя судить, потому что мы не совершили никаких преступлений на территории Венесуэлы.
- Хорошо. Я отдам соответствующие распоряжения. Надеюсь, вы мне не солгали.
В воскресенье у меня было предостаточно времени понаблюдать за другими заключенными. Первое, что бросилось в глаза, было то, что все они пребывали в пре красной физической форме. Второе - побои были таким обычным и повседневным явлением и раздавались так щедро и свободно, что они к ним привыкли. Даже в воскресенье, в день отдыха, когда можно было бы легко избежать всяких колотушек, только веди себя прилично, они, словно мазохисты, получали, казалось, удовольствие, играя с огнем. Они не прекращали делать то, что било запрещено: играли на деньги, сношали "мальчиков" в туалетах, воровали друг у друга, обзывали грязными словами женщин, приносивших сигареты я конфеты для тех же заключенных. Они также приторговывали: плели корзинки или вырезали по дереву и выменивали вещицы на несколько монет или пачки сигарет. Были и такие, которые захватывали у женщины из рук то, что она протягивала через колючую проволоку, и убегали, прячась среди других, ничего не дав ей взамен. И все это свелось к тому, что телесное наказание превратилось в орудие, от которого заключенные закалялись, как в горниле. Разгул террора в легере не пошел на пользу ни обществу, ни порядку - он не оказывал никакого положительного воздействия на бедных ззков.
Тюрьма-одиночка на Сен-Жозефе с ее гробовой тишиной куда страшнее, чем эта. Здесь страх длится лишь считанные минуты, зато ночью можно поговорить, и по воскресеньям, и после работы. Еды всегда навалом. Здесь можно тянуть свой срок, в любом случае не превышающий пяти лет.
Воскресенье прошло за разговорами, курили и пили кофе. К нам пытались подъехать несколько колумбийцев, но мы вежливо и твердо попросили их заняться своим делом. Нельзя допустить, чтобы на нас смотрели как на обычных заключенных, иначе сядут и не слезут. Тогда - пиши пропало.
В понедельник в шесть утра после плотного завтрака нас погнали на работу со всеми вместе. Вот как она начиналась: две шеренги выстраивались друг против друга - шеренга солдат и шеренга заключенных. Пятьдесят человек на пятьдесят. На каждого зэка один солдат. Между шеренгами разложен рабочий инструмент: кирки, лопаты, топоры. Обе шеренги наблюдают друг за другом. Шеренга зэков смотрит затравленно - шеренга солдат с садистским нетерпением.
Сержант выкрикивает:
- Такой-то, кирка!
Бедняга бросается вперед и в тот момент, когда он, схватив инструмент и положив его на плечо, кидается бегом к месту работы, следует команда сержанта:
- Рядовой номер такой-то!
Солдат срывается с места и бежит за несчастным зэком, охаживая его плеткой на ходу. Ужасный спектакль повторяется два раза в день. Со стороны можно подумать, что все пространство между лагерем и рабочей площадкой заполнено вьючными ослами, которых лупцуют погонщики, чтобы скотина не сбавила шаг.
Ожидая своей очереди, мы застыли в недобром пред чувствии. Но, к счастью, все обошлось; с нами поступили иначе.
- Пятеро из Кайенны, подойдите сюда. Кто помоложе берет кирки и топоры, кто постарше - две лопаты.
К рабочей площадке мы не бежим, но идем резвым шагом охотников. Нас сопровождают четверо солдат и капрал. Этот день был утомительнее и длиннее первого. Люди, которых, что называется, достали, совершенно выбившись из сил, выли, как безумные, и, падая на колени, умоляли, чтоб их больше не били. В полдень поступила команда сносить с выжигаемого участка леса из многочисленных кострищ не сгоревшие до конца ветки и бревна в одну большую кучу. Одни сносили, другие подчищали за ними. И эта куча снова превратилась в большой костер. И снова гуляла солдатская плетка по спинам заключенных, принявшихся разбирать кострища и сносивших бегом тлеющие головешки в центр расчищаемого участка. Эта дьявольская гонка доводила некоторых до умопомрачения. В спешке они хватались за тлеющие концы головешек и обжигали руки. На них тут же сыпались удары, и бедняги неслись босиком по углям и дымящимся сучьям, разбросанным вокруг. Это фантастическое представление продолжалось целых три часа. Никого из нас не пригласили участвовать в расчистке чертова места. И слава Богу, так как с помощью коротких фраз мы договорились, не отрываясь от работы и не поднимая головы, броситься на солдат во главе с капралом, разоружить их и открыть огонь по этой банде дикарей.
Во вторник мы не пошли на работу. Нас вызвали в кабинет двух начальников исправительно-трудовой колонии - майоров национальной гвардии. Военные очень удивились, узнав, что нас доставили в Эль-Дорадо без всяких сопроводительных документов, касающихся решения какого-либо суда. Они пообещали потребовать объяснений у начальника колонии Эль-Дорадо.
Ждать пришлось недолго. Эти два майора, в ведении которых находилась охрана тюрьмы, несомненно относились к категории самых жестких служак - даже чрез мерно жестких с точки зрения проводимых ими репрессалий,- но порядочных в отношении соблюдения законности. Они вынудили начальника встретиться с нами для выяснения дела.
И вот начальник перед нами в сопровождении своего шурина, русского, и двух офицеров национальной гвардии.
- Французы, я начальник колонии Эль-Дорадо. Вы просили встречи со мной. Что вы хотите?
- Прежде всего узнать, какой суд без разбирательства по существу приговорил нас отбывать срок в этой каторжной колонии? На сколько лет и за какое преступление? Мы пришли морем в Ирапу. Мы не совершали никакого преступления. Спрашивается, что мы здесь делаем? И как вы можете объяснить, что нас здесь заставляют работать.
- Прежде всего мы находимся в состоянии войны. Поэтому мы должны точно знать, кто вы такие.
- Очень хорошо. Но это не оправдание тому, что нас загнали на каторгу.
- Вы скрываетесь от французского правосудия. Нам следует выяснить, требуют ли французские власти вашей выдачи.
- Допустим. Но я еще раз требую объяснить, по чему нас содержат в тюрьме и обращаются с вами как с заключенными.
- Вы временно задержаны на основании закона o vagos y maleantes (бродягах и мошенниках) до выяснения обстоятельств и наведения справок.
Спор мог бы продолжаться до бесконечности, если бы один офицер не встрял со своим мнением:
- Господин начальник, честно говоря, мы не можем обращаться с этими людьми как с обычными заключенными. Я предлагаю подождать решения Каракаса по данному вопросу, а пока занять их чем-нибудь другим и не посылать на строительство дорог.
- Они опасные люди. Они угрожали убить надзирателя, если он их ударит. Разве не так?
- Не только его, господин начальник но любого и каждого, кто ударит кого-нибудь из нас.
- А если солдат?
- И его тоже. Мы не заслужили, чтобы с нами так обращались. Наши законы и тюремная система, может быть, похлеще и более бесчеловечны, чем ваши, но у нас никто не имеет права избивать людей, как животных.
Начальник повернулся к офицерам, торжествуя, что он прав:
- Вы же сами видите каковы!
Майор, что постарше, выждал минуту или две, а за тем сказал, ко всеобщему изумлению:
- Беглые французы правы. С какой стати они должны в Венесуэле содержаться в тюрьме и подчиняться режиму нашей колонии? Я считаю, что они правы. Есть два пути решения вопроса, господин начальник: либо они работают отдельно от других заключенных, либо их вообще не выводят на работу. Иначе, рано или поздно, их обязательно ударит солдат.
- Посмотрим. Сегодня пусть остаются в лагере, а завтра я скажу, что надо делать.
Я поблагодарил старших офицеров. Они дали нам сигарет и пообещали зачитать сегодня на вечернем докладе распоряжение по колонии для всех солдат и офицеров, запрещающее бить нас под любым предлогом.
Прошла неделя. Мы больше не работаем. Вчера, в воскресенье, случилась ужасная история. Колумбийцы тянули жребий, кто должен убить капрала Негро Бланке. Проиграл один тип лет тридцати. Ему дали железную ложку, ручка которой была заточена на бруске в виде обоюдоострого пера. Парень сдержал слово и мужественно выполнил условия жребия. Он нанес три удара, метя в сердце Негро Бланке, но перо прошло рядом. Надзирателя срочно увезли в больницу, а убийцу привязали к правежному столбу в центре лагеря. Солдаты забегали как угорелые в поисках другого оружия. Посыпались удары со всех сторон. В тупой ярости один из них, раздосадованный тем, что я медленно снимаю штаны, вытянул меня плеткой по ляжке. Баррьер схватил скамейку и занес ее над головой солдата. А в это время другой солдат саданул его штыком в руку. Я уложил своего обидчика ударом ноги в живот и подхватил с земли оброненную им винтовку. И тут мы услышали громкий голос, прозвучавший для нас как приказ:
- Остановитесь! Не трогайте французов! Француз, брось винтовку!
Это капитан Флорес, офицер, разговаривавший с на ми в первый день. Он и отдал приказ.