Хлыногу арестовала специальная полиция Гомеса, так называемая Sagrada ("священная"), и отправила на строительство шоссейных дорог Венесуэлы. Заключенных - французов н венесуэльцев - приковывали цепями к чугунным шарам, изготовленным в Тулове, на которых был изображен знак королевской лилии. Жалобы французов встречали один ответ: "Но ведь эти цепи, кандалы и шары сделаны в вашей стране! Видите - лилия!" Короче, Хлынога бежал из "летучего лагеря", когда он работал там на строительстве дорог. Через несколько дней его поймали и возвратили в эту так называемую передвижную тюрьму. Перед всеми заключенными его раздели догола и разложили иа земле животом вниз. Приговорили к порке, прописав сто плетей.
Редко кто выносит восемьдесят ударов. Хлынога (вынес, очевидно благодаря своей сухощавости: когда он лежал на земле, плетка никак не приставала прямо к печени, которая от прямого удара с оттяжкой могла бы лопнуть изнутри. По заведенному правилу, исполосованное в клочья тело посыпают солью и человека оставляют лежать на солнце. На голову ему кладется широкий мясистый лист какого-нибудь растения: наказуемому умереть под плетьми не возбраняется, а от солнечного удара никак нельзя!
Хлынога вышел живым из средневековой пытки, и когда первый раз поднялся на ноги, к своему удавлению обнаружил, что скособоченность пропала. Удары плетки разорвали неправильные спайки тазобедренного сустава, и головка бедра встала на свое место. Солдаты и зэки кричали о чуде, никто так толком ничего и не понял. В этой суеверной стране иначе нельзя и подумать - только Господь воздал Хлыноге за все его страдания. С того дня на него не надевали кандалы и не привязывали к чугунному шару. Его стали опекать, по ставили на распределение питьевой воды. Он быстро поправился, разъелся на дармовых хлебах и стал крепким и сильным парнем.
Во Франции было известно, что многие беглые каторжники работают в Венесуэле на строительстве дорог. Власти посчитали, что было бы лучше направить национальную силу и энергию во Французскую Гвиану. С этой целью в Венесуэлу прибыла правительственная миссия во главе с маршалом Франше д'Эсепре, потребовавшая у диктатора вернуть дармовую рабочую силу во Францию попользовался и хватит.
Гомес согласился, и за французами в порт Пуэрто Кабельо пришло судно. Многие каторжники, стекавшиеся сюда, строили другие дороги и об истории с Хлыногой ничего не знали, поэтому при встрече с ним разыгрывались забавные сценки.
- Привет, Марсель! Как дела?
- А ты кто?
- Хлынога.
- Не смеши. Что ты меня разыгрываешь?! - возражали встречные, видя перед собой высокого, красивого н веселого парня, крепко и прямо стоявшего на обеих ногах.
Хлынога был молод, и ему очень понравилась собственная шутка. Поэтому, пока шла погрузка французских каторжников на корабль, он то и дело подходил к своим бывшим знакомым, представляясь вышеописанным образом. Те, конечно, не верили своим глазам. Я слышал этот рассказ на Руаяле, когда меня снова привезли на каторгу, из его собственных уст. И от других тоже.
В 1943 году он снова бежал высадился в Эль-Дорадо. Он заявка властям, что уже бывал в Венесуэле, конечно не добавляя, в каком качестве. Его сразу определили на кухню вместо Шапара, а сам Шапар занял место садовника. Вот так и очутился Хлынога в доме начальника колонии в поселке на другом берегу реки.
В кабинете начальника стоял сейф, в котором хранились все деньги колонии. Из него-то в тот день и спер Хлынога семьдесят тысяч боливаров, что по тогдашнему курсу составляло около двадцати тысяч долларов. Отсюда и закрутилась вся кутерьма и докатилась до нашей плантации. Начальник, его шурин и два майоре появились у вас сердитые и возбужденные. Начальник пожелал водворить нас в лагерь немедленно. Офицеры возражали. Они стояли горой за нас и вместе с тем за свои овощи. Им удалось убедить начальника, что мы ничего не знали и не имеем к грабежу никакого отношения, иначе бежали бы вместе с Хлыногой. У нас же другая цель, объяснили офицеры, дождаться освобождения в Венесуэле а не в Британской Гвиане, куда, по всей вероятности, и отправился Хлынога. Его нашли мертвим в буше в семидесяти километрах от лагеря, совсем рядом с границей Британской Гвианы. Над трупом кружили грифы. Эти стервятники уже принялись за трапезу, они-то и помогли его найти.
Сначала думали, что его убит индейцы. Это была первая и самая удобная версия: валить на индейцев здесь в порядке вещей. Но потом в Сьюдад-Боливаре арестовали человека при размене новеньких купюр в пятьсот боливаров. Банк, выдававший деньги для колонии, подтвердил серию и номера украденных банкнот. Задержанный выдал также еще двух соучастников, но их так и не поймали. Вот и все о жизни и смерти моего приятеля Гастона Дюрантона, известного по кличке Хлынога.
Некоторые офицеры колонии тайно и незаконно заставляли заключенных искать золото и алмазы в реке Карони. Результаты не были баснословными, но обнадеживали, чем и подогревался дух старателей. За моим огородом работали двое с промывальным лотком в виде перевернутой китайской шляпы. Заполнив лоток землей и песком, они начинают промывать, а поскольку алмазы тяжелее породы, то они оседают на дне "шляпы". Вскоре один из них был убит за то, что обокрал "хозяина". Этот маленький скандал положил конец незаконному старательству.
В лагере сидел один человек, тело которого сплошь покрывала татуировка. На шее было написано: "Кукиш парикмахеру". Правая рука у него парализована, иногда кривился рот и из него вываливался язык, большой и влажный, ясно указывая на приступы гемиплегии (одностороннего паралича). От чего? Неизвестно. Сюда он прибыл раньше нас. Откуда? Ясно одно, что он беглый каторжник или ссыльный. На груди татуировка: "Бат д'Аф" - штрафной батальон французской армии. Последняя надпись вместе с той, что на шее, позволяет без всякой натяжки сказать, что он каторжник.
Багры и зэки зовут его Пикколино. С ним хорошо обращаются и заботливо кормят три раза в день. Снабжают сигаретами. Голубые глаза его полны жизни, и только изредка в них закрадывается печаль. Когда он смотрит на того, кто ему нравится, в зрачках вспыхивает радость. Он все понимает, что ему говорят, но не может ни говорить, ни писать: правая рука парализована и не в состоянии держать перо, а на левой не хватает трех пальцев - большого и еще двух. Этот калека часами простаивает у колючей проволоки и ждет, когда я пойду мимо с овощами, так как именно здесь я хожу в офицерскую столовую. Итак, каждое утро, шествуя с овощами, я останавливаюсь, чтобы поговорить с Пикколино. Он стоит, опираясь на колючую проволоку, и смотрит на меня своими прекрасными голубыми глазами, в которых светится жизнь. Тело почти мертвое - а в глазах жизнь.
Я говорю ему добрые слова, а он кивком головы или смежением век показывает, что понимает. Безжизненное лицо его оживляется на мгновение, глаза загораются желанием сказать мне очень многое. Бог весть о чем. Я всегда приношу ему что-нибудь вкусненькое: помидоры, салат, огурцы, небольшую дыньку, рыбу, испеченную на углях. Он не голоден: кормят на венесуэльской каторге хорошо, но все-таки какое-то разнообразие в меню. К подаркам я всегда добавляю несколько сигарет. Короткие визиты к Пикколино стали для меня привычными. Солдаты и зэки уже зовут его Пикколино - сын Папийона.
СВОБОДА
Венесуэльцы оказались настолько любезными, добрыми и обаятельными людьми, что в моем умонастроении произошло нечто необычное: я решил полностью довериться им. Зачем и куда бежать? Приму все, как есть, и смирюсь с несправедливостью заключения, но с тайной надеждой, что рано или поздно я вольюсь в эту нацию и буду принадлежать ей. Кому-то это может показаться абсурдом. Зверское отношение к заключенным никак не поднимает настроения и не пробуждает желания жить среди венесуэльцев. С другой стороны - и я это прочувствовал и хорошо понял,- и солдаты, и узники смотрят на принцип телесного наказания как на совершенно естественное явление. Если солдат совершает какой-либо проступок, он также подвергается наказанию плетьми. А через несколько дней этот солдат уже разговаривает как ни в чем не бывало с капралом, сержантом, офицером, поровшими его накануне. Диктатор Гомес годы и годы правил именно таким способом, и венесуэльцы унаследовали от него эту варварскую систему. Она вошла в плоть и кровь людей, превратившись в привычку и обычай,- даже в гражданской жизни администратор наказывал своих подопечных хлыстом.
Я стоял на пороге свободы - причиной тому была революция. Президент республики генерал Ангарита Медина был свергнут в результате полувоенного, полугражданского государственного переворота; он был одним из величайших либералов в истории Венесуэлы - настолько хорош и настолько демократичен, что не имея ни способностей, ни желания противостоять мятежу. Мне кажется, он решительно отказался проливать кровь венесуэльцев в борьбе за удержание кресла президента. Этот великий солдат-демократ определенно не знал, что творилось в Эль-Дорадо.
Во всяком случае, ровно через месяц после революции все офицеры колонии были заменены. Новые власти затеяли расследования, добрались до так называемого дела со слабительным и смертью колумбийца. Начальник вместе с шурином исчезли, на их место пришел один адвокат, в прошлом дипломат.
- Да, Папийон, завтра я вас освобождаю, но мне бы хотелось, чтобы вы взяли с собой несчастного Пикколино. Мне стало известно, что вы с участием относитесь к его судьбе. Личность его официально не установлена, но я выпишу ему пропуск. А вот ваша cedula, здесь все в порядке, документ выправлен на ваше настоящее имя. Условия таковы: год вы должны проживать где-то в не большой деревне, потом вам будет разрешено жить в большом городе. Это своего рода испытательный срок, но не для того, чтобы за вами следила полиция, а для того, чтобы посмотреть" чего вы сможете добиться в жизни, как распорядитесь собственной судьбой. Если администрация района выдает вам свидетельство о хорошем поведении - а я надеюсь, так оно и будет,- то это и положит конец вашему сonfinamiento - ограничению в правах по выбору места жительства. Я думаю, что Каракас очень подойдет вам. Во всяком случае, вам разрешено проживать в этой стране на легальном положении. Ваше прошлое для нас ничего не значит. Теперь все зависит от вас, вам предоставляется шанс снова стать достойным и уважаемым членом общества. Надеюсь, через пять лет вы станете моим соотечественником - акт о натурализации дает вам новую страну. Эта страна будет и вашей. Да поможет вам Бог. Благодарю за желание и готовность помочь несчастному Пикколино. Я могу его выпустить только при наличии вашего письменного согласия позаботиться о нем. Будем надеяться, что в какой-нибудь больнице его сумеют под лечить.
Завтра в семь часов утра я выхожу на свободу.
Вместе с Пикколино. На сердце нахлынула теплая вол на: наконец я выбрался из канализации, все будет хорошо. Я ждал этого часа тринадцать лет. Сейчас август 1944 года.
Я пошел к своему домику на огороде. Попросил друзей простить меня за то, что мне захотелось побыть одному. Слишком огромные чувства завладели мной, чтобы их можно было выразить в присутствии других. Стал изучать удостоверение личности, только что выданное мне начальником: в левом углу фотография; сверху номер-1728624; действительно с 3 июля 1944 года. Прямо посередине: фамилия, под вей имя. На обороте - дата рождения: 16 ноября 1906 года. Удостоверение личности в полном порядке. Оно даже подписано директором паспортного бюро и скреплено печатью. Статус в Венесуэле: житель. Это слово - "житель" потрясает. Значит, в Венесуэле мне предоставляется вид на жительство. Сердце готово выскочить из груди. Чувствую потребность встать на колени и поблагодарить Бога. Но ты же не знаешь, как молиться, Папийон, ты даже не крещен. Какому богу ты собираешься возносить молитву, когда сам не исповедуешь ни одной религии? Богу католиков? Протестантов? Иудеев? Мусульман? Какого же мне выбрать, чтобы помолиться? Но и молитву надо еще придумать - я толком не знаю ни одной. А почему я должен беспокоиться о том, какому богу молиться именно в этот день? Когда я обращался к Нему на своем жизненном пути или даже проклинал ЕГО, разве я не думал о Боге как об Иисусе Христе, младенце в яслях, с ослом и быком рядом с Ним? Неужели мое подсознание до сих пор в обиде на колумбийских монахинь? Почему в таком случае не подумать о великодушном и благородном епископе Кюрасао Ирене де Брюине? Или пойти еще дальше и вспомнить о добром кюре из Консьержери?
Завтра я выйду на свободу и стану совершенно свободным. Через пять лет я буду гражданином Венесуэлы, ибо я уверен, что не совершу ничего предосудительного на этой земле, принявшей меня и оказавшей мне доверие. В предстоящей жизни я должен быть честным вдвойне по сравнению с кем бы то ни было.
В действительности, хотя я и не убивал того малого, за которого прокурор, фараоны я двенадцать вонючих ублюдков приговорили меня к каторге, у этих сволочей, в сущности, не оставалось выбора, потому что я к тому времени стал для них бельмам на глазу. Фактически я был вес закона, что облегчало им задачу вить паутину
лжи вокруг моей личности. Вскрывать чужие сейфы не очень похвальное занятие, и общество имеет право и обязано защитить себя. Я должен честно признаться, что причиной моего спуска в канализацию послужило то, что я уже был готовым кандидатом на эту дорожку. Но, с другой стороны, разве французская нация, наказав меня не по заслугам, не упала в ту же канализацию? Не долг ли общества, защищая себя, не опускаться до низкой мести? Но это уже другой вопрос. Я не могу вычеркнуть из жизни свое прошлое, я должен реабилитировать себя во что бы то ни стало, прежде всего в собственных глазах, а потом уже перед другими. Возблагодари Бога католиков, Папи, пообещай Ему что-то очень важное.
- Прости меня, Господи, за мое неумение молиться, загляни в душу мою, и Ты прочтешь, что у меня нет слов, чтобы выразить мою благодарность Тебе. Благодарю Тебя, Господа, что Ты привел меня сюда. Тяжел был мой крест, и тяжел путь на Голгофу, на которую меня отправили другие. Но Ты подал мне руку помощи, и я преодолел все препятствия, дожив до благословенного дня в добром здравии. Что могу я сделать в доказательство того, что я искренне благодарен Тебе за Твою заботу?
- Оставь помыслы о мести.
(Только послышалось мне или я действительно услышал эти слова? Не знаю. Но они явились мне неожидан но, как пощечина. Я готов был поклясться, что действительно их слышал.)
- О нет! Только не это! Эти люди принесли мне столько страданий! Как я могу простить вероломных полицейских и лжесвидетеля Полена? Как отказаться от желания вырвать язык прокурору? Невозможно.
Ты от меня слишком много хочешь. Нет, нет и нет! Мне жаль, что я Тебе прекословлю, но я отомщу любой ценой.
Я вышел на воздух, убоявшись расслабиться и уступить. Прошелся по огороду. Тото закручивает побеги тянущейся вверх фасоли вокруг опорных палок. Ко мне подошли все трое: Тото, большой французский оптимист из самых низов улицы Лапп; Антарталья, вор-карманник с Корсики, долгие годы облегчавший карманы парижан, и Депланк, дижонец, убивший напарника по сутенерству.
Все трое смотрят на меня, их лица светятся радостью по поводу моего освобождения. Скоро придет и их очередь.
- Ты не забыл принести из деревни бутылочку вина или рома отпраздновать свое освобождение?
- Простите, братья, так разволновался, что даже и не подумал. Прошу вас, не сердитесь на мою забывчивость.
- Тебе не в чем извиняться перед нами. Сварганим кофе на всех.
- Какое счастье, Папи, что после стольких лет борьбы ты наконец-то свободен. Мы рады за тебя.
- Надеюсь, скоро и ваш черед.
- Как пить дать. Капитан сказал, что нас будут выпускать по одному через каждые две недели. Что собираешься делать на свободе?
Я помедлил с ответом, но, набравшись мужества, несмотря на страх показаться смешным перед ссыльным и двумя каторжниками, выпалил:
- Что собираюсь делать? Нетрудно ответить: буду работать и буду всегда честным. В стране, оказавшей мне доверие, стыдно совершать преступления.
Я был поражен, когда услышал в их голосах такую же убежденность:
- Я тоже решил исправляться. Ты прав, Папи. Будет трудно, но игра стоит свеч. Венесуэльцы заслуживают, чтобы к ним относились уважительно.
Я не верил своим ушам. Представить себе Тото, тюремного выкормыша, с такими идеями? Потрясающе! Или Антарталью, всю жизнь охотившегося за чужими кошельками, с подобными мыслями? Удивительно и труднее всего представить Депланка, прожженного сутенера, без всяких планов найти женщину и заставить ее работать. Все разразились хохотом.
- Просто умора! Только представить себе, что мы на Монмартре или Плас Бланш и рассказываем об этом! Кто бы нам поверил!
- Люди нашего мира поверили бы. Они бы нас поняли. Обыватели - ни за что! Подавляющее большинство французов никогда не согласится с тем, что из человека с таким прошлым, как у нас, может по лучиться человек порядочный во всех отношениях. Вот в чем разница между французами и венесуэльцами. Я вам рассказывал о бедном рыбаке из Ирапы, который убеждал префекта, что человека нельзя считать потерянным навсегда: ему надо только дать шанс и оказать помощь, чтобы он снова стал честным человеком. Эти почти безграмотные рыбаки с залива Пария, затерявшегося на краю света в огромном устье Ориноко, мыслят по-человечески, чего явно не хватает многим нашим соотечественникам. Технический прогресс, суетная жизнь, общество с единственным идеалом побольше изобретений и новшеств, во имя чего? Для того, чтобы жизнь стала еще легче и чтобы постоянно рос жизненный уровень. Вкусить научных открытий - это все равно что лизнуть мороженого: хочется еще и еще. Жажда все большего и большего комфорта заставляет вести постоянную борьбу за его достижение. Это иссушает душу и сердце людей - уходят сострадание, понимание и благородство. Не хватает времени позаботиться о других, не говоря уже о преступниках. Здесь, в Венесуэле, даже власти отличаются от наших. Они хоть и отвечают за общественный порядок в целом, но все-таки идут на риск, чтобы спасти отдельного человека невзирая на возможные серьезные неприятности и последствия. И это великолепно.
У меня прекрасный костюм цвета морской волны. Его дал мне мой ученик, ныне полковник. Месяц назад он поступил в офицерское училище, успешно сдав экзамены и оказавшись в тройке лучших по конкурсу. Я очень рад, что своими уроками способствовал его успеху. Перед отъездом он оставил много другой одежды, почти новой, оказавшейся мне впору. Благодаря