Шли целый день и выбрались наконец на сухое место. Разбились на три группы: братья Гравили, я с Гезепй и Деревянная Нога со своим мальчиком. Короче, пошли все в разных направлениях, а через двенадцать дней мы с Гезепй встретились с братьями Гравилями почти на том же месте, где расстались. Место было грязное и топкое. По уши в грязи, мы никак не могли из него выбраться. Перевалялись, перепачкались - что и говорить! Прошло тринадцать дней, а жрать нечего. Коренья да молодые побеги веток. Измотались, изголодались - полные доходяги. Мы с Гезепй решили выбраться к морю, пока были силы. Там мы повесим рубашку высоко на дерево и сдадимся голландской береговой охране. Пусть нас подберет первая же лодка. Гравили хотели немного отдохнуть и отправиться на поиски третьей пары. Это в принципе было возможно, поскольку, прежде чем разойтись, мы договорились отмечать свои маршруты сломанными ветками.
Спустя несколько часов что ж они видят? Им навстречу шагает Деревянная Нога в гордом одиночестве.
- Где мальчишка?
- Я оставил его далеко. Он не мог больше идти.
- Сволочь, как ты мог его бросить?
- Он сам попросил меня вернуться назад, где мы разошлись.
В этот момент Деде увидел на единственной ноге этого проходимца башмак мальчишки.
- Так ты его оставил еще и босиком! Хорошенькое дельце! Да еще напялил его же ботинок! Поздравляю! Ты выглядишь как боров по сравнению с нами. Можно подумать, жратвы у тебя было от пуза.
- Да, я нашел большую обезьяну, подранка.
- Повезло.
С этими словами Деде выхватил нож. У Деревянной Ноги был набитый битком узел. Деде догадался, что могло произойти.
- Развяжи-ка узелок. Посмотрим, что там.
Деревянная Нога развязал узел. Показалось мясо.
- Это что?
- Часть обезьяны.
- Сука, ты убил мальчишку, чтобы жрать!
- Нет, Деде. Клянусь, нет! Я не убивал! Он вымотался и умер. А я съел совсем немного. Прости...
Не успел он закончить, как получил нож в живот. Его обыскали и нашли спички в кожаном мешочке. Сволочь, так он еще и спичками не поделился, когда расходились! Короче, они развели костер и с голодухи принялись жарить человечину.
В разгар пиршества появился Гезепи. Они предложили ему присоединиться к трапезе. Тот отказался. Гезепи наловил в море крабов и рыбешек и съел в сыром виде. Он сидел у костра и наблюдал, как Гравили раскладывали куски мяса на углях. В костер пошла и деревянная нога, чтобы лучше горел. В тот день и на следующий он видел, как они ели человечину, даже приметил, какие они выбирали куски - те, что помясистее.
А я все ждал у моря,- продолжал Мариус,- пока за мной не пришел Гезепи. Мы наполнили шляпу маленькими крабами и рыбешкой, пошли к костру Гравилей и там это дело зажарили. Я видел еще много кусков мяса в золе, сдвинутых на край костра.
Через три дня нас подобрала голландская береговая охрана и передала властям из Сен-Лорана-дю-Марони. Гезепи не мог придержать свой язык. Все в палате знают об этом, даже багры. Поэтому я и рассказываю тебе все, как есть. Ты понял, кто такие Гравили. Понял теперь, почему по ночам раздается эта чепуха.
Официально нам предъявляют обвинение в совершении побега при отягчающих обстоятельствах - каннибализм. Хуже всего для меня - защищаться, обвиняя других. Я не в силах этого сделать. На допросе мы все, как один, все отрицали. Мы сказали, что те двое ушли и пропали. На этом я и стою, Папийон.
- Я тебе сочувствую, брат. Защищать себя, обвиняя других,- это последнее дело.
Через месяц Гезепи убили. Ночью, ударом ножа в сердце. Вы спросите, кто это сделал? Дело ясное.
Вот, собственно, и вся подлинная история о каннибалах, съевших человека, которого они еще и зажарили на его же собственной деревянной ноге. Человека, который сам, в свою очередь, съел мальчишку, бежавшего с ним.
В ту ночь я переместился на край нар, заняв место выбывшего из наших рядов. Клузио попросил остальных передвинуться на одного человека и оказался рядом со мной. На новом месте, хотя и прицепленный левой ногой к брусу, я мог сидеть и наблюдать за всем, что делалось во дворе. Тюремные власти предпринимали чрезвычайные меры предосторожности. Никакой ритмичности и связи между сменами караула не прослеживалось. Патрулирование велось постоянно. Патрульные группы следовали одна за другой, часто меняя интервалы и направление. Они могли в любой момент неожиданно появиться с противоположной стороны.
На ногах уже стою крепко, их немного ломит к дождю. Снова нацелен на новые действия, но что предпринять - не знаю. В камере нет окон. Вместо этого единый зарешеченный пролет во всю длину комнаты и от уровня нар до крыши. Камера устроена таким образом, что северо-восточный ветер (только ветер, к сожалению) гуляет в ней свободно. Неделя наблюдений не дала никаких результатов: никак не удалось найти брешь в системе организации охраны. Впервые я был близок к тому, чтобы признаться себе в собственном бессилии избежать одиночной камеры в тюрьме острова СенЖозеф. Мне рассказали, какой ужас меня ожидает там. За тюрьмой закрепилось прозвище "Людоедка". Еще одна справка: за восемьдесят лет существования тюрьмы из ее стен никто не убегал.
Конечно, признание самому себе, хотя бы наполовину, что ты на этот раз проиграл, побуждало задуматься о будущем. Сейчас мне двадцать восемь. Капитан обещает пять лет одиночки. На меньшее трудно рассчитывать. Значит, к освобождению мне исполнится тридцать три.
В гильзе еще достаточно денег. Если бежать не придется, что очень похоже, то по крайней мере надо позаботиться о собственном здоровье. Трудно выдержать пять лет одиночного заключения. Можно сойти с ума. Поэтому необходимо хорошо питаться, и с первого же дня заключения я должен подчинить свое тело и сознание строго продуманному и выверенному распорядку и линии поведения. Насколько это возможно, следует оставить мечты о воздушных замках, особенно в дневное время. Не тешить себя идеей мести. Значит, с сегодняшнего дня мне необходимо готовить себя к суровому наказанию, жестокому испытанию, из которого я обязательно выйду победителем. Да, злоба моих преследователей ни к чему их не приведет. Я выйду из одиночки умственно и физически полноценным.
Избрав себе линию поведения, я приободрился и обрел спокойствие. Ласковый ветер, гулявший по палате, коснулся меня и принес облегчение.
Клузио тонко чувствовал те моменты, когда я не был расположен к разговору. Поэтому он не мешал мне и много курил. На небе показались звезды. Я спросил его:
- С твоего места видны звезды?
- Да,- сказал он, немного наклонившись.- Но я бы предпочел не смотреть на них, они напоминают мне о тех, что сверкали над нами во время побега.
- Не беспокойся, мы увидим тысячи звезд в следующий раз.
- Когда? Через пять лет?
- Клузио, скажи, а разве не стоит прожитый нами год пяти лет одиночки? Наши приключения, люди, которых нам довелось встретить? Ты предпочел бы остаться на островах с самого начала и не бежать? Конечно, то, что нас ждет, не сахар, но неужели ты сожалеешь о том, что решился бежать? Скажи прямо: сожалеешь ты или нет?
- Папи, ты забываешь об одном: ты провел семь месяцев с индейцами. Если бы я был с тобой, я бы тоже так думал. Но я-то сидел в тюрьме.
- Прости. Я забываюсь. Вечно витаю где-то в облаках.
- Да нет, ты вовсе не витаешь. Несмотря ни на что, я все-таки рад, что мы бежали. У меня ведь тоже было несколько незабываемых минут. Беспокоит только, что меня ждет в чреве "Людоедки". Пять лет - пройти через это почти невозможно.
Я рассказал ему, какую линию поведения я себе придумал. Она нашла в его сердце положительный отклик. Я был счастлив, что таким образом мне удалось поддержать в нем моральные силы. Через две недели мы предстанем перед судом. Ходили слухи, что председательствовать будет один майор, человек жесткий, но справедливый. Он уж так просто не проглотит ту стряпню, что приготовила администрация.
Матюрет сидел в одиночной камере дисциплинарного блока со дня нашего приезда. Мы с Клузио решили
отказаться от услуг надзирателя в качестве защитника я постановили, что я буду выступать за всех троих и вести нашу защиту.
ТРИБУНАЛ
Утро. Мы побриты и пострижены. Одеты в новую полосатую красно-белую арестантскую форму. На ногах ботинки. Стоим во дворе и ожидаем вызова в суд. Две недели назад Клузио сняли гипс. Он ходит нормально и даже не хромает.
Военный трибунал начал заседать с понедельника. Сегодня суббота. За пять дней рассмотрено несколько дел. Заседание по "делу о муравьях" продолжалось целый день. Обоим вынесен смертный приговор. Этих парней я больше не видел. Братья Гравили получили по четыре года (за недоказанностью акта каннибализма). Процесс длился полдня. По другим делам, связанным с убийством, давали от четырех до пяти. В целом, по четырнадцати подсудимым приговоры были суровыми, но в пределах разумной объективности. Слушание начиналось в половине восьмого. Нас ввели в зал суда. Почти сразу же с другой стороны в зал вошли майор в форме песочного цвета французских колониальных войск на верблюдах, за ним престарелый пехотный капитан и лейтенант - помощники майора.
Справа от судей - надзиратель в чине сержанта и капитан, представляющие обвинение со стороны администрации.
- Слушается дело: Шаррьер, Клузио, Матюрет.
Мы всего лишь в четырех метрах от судей. Времени было достаточно, чтобы хорошо разглядеть майора: ему около сорока или сорока пяти; пустыня испещрила и высушила его лицо, посеребрила виски; широкие черные брови нависают над красивыми черными глазами, которые прямо и внимательно смотрят нам в лицо. Настоящий солдат. Ничего злого и недоброго в его взгляде нет. Он испытующе оглядел нас и через две-три секунды составил свое мнение о каждом. Наши взгляды встретились, и я невольно опустил глаза.
Капитан, представлявший администрацию, построил свое обвинение по принципу кавалерийской атаки, почему и проиграл. Он квалифицировал наше нападение на надзирателей как покушение на их жизнь. Просто чудо,